— Кэт, я так рада, что ты приехала. — Я отчетливо слышу неестественность в ее голосе. — Я очень по тебе скучала. Каждый день молила Бога о встрече с тобой. Прости, что мы так долго были в разлуке. Я… я не знала, где ты. Надеялась, что вот поправлюсь немного и поеду тебя искать. Но я… прости, что мне не удалось найти тебя раньше. Прости, Котенок.

И вот когда с губ Кэндис слетает это ласковое прозвище, которым она, вне сомнения, называла дочь много раз, я чувствую, как Кэт отпускает мои пальцы и чуть-чуть отодвигается от меня в сторону матери. Мне одновременно и радостно, и больно.

Кэндис замечает перемену в поведении дочери и опять устало вскидывает руку. На этот раз Кэт берет ее. Кэндис начинает притягивать дочь к себе.

Медсестра, которая привела нас во внутренний дворик и до сей минуты молча стояла рядом со мной, выступает вперед.

— Не надо так близко, миссис Хокинг. Мы же не хотим, чтобы малышка заразилась?

Не выпуская ладошки Кэт, Кэндис замирает. Их согнутые в локтях руки образуют треугольник, будто они приготовились состязаться в силе рук.

По лицу Кэндис катятся слезы.

— Если б можно было, я обняла бы тебя, Котенок. Если б это не было опасно, я прижала бы тебя к себе.

Кэт внезапно наклоняется и кладет голову на колени матери. Свободной рукой Кэндис гладит дочь по волосам. Они нашли способ воссоединиться.

Вторая медсестра приносит для меня стул, ставит его рядом с шезлонгом, и я с благодарностью сажусь. Наблюдаю за матерью с дочерью. Восхитительное зрелище. Но сердце щемит от страха. Долгое время никто ничего не говорит. Наконец Кэт поднимает голову, оборачивается ко мне, и я вижу, что она эмоционально истощена. Протягиваю к ней руку, она подходит ко мне, я усаживаю ее к себе на колени, но так, чтобы она могла, прислонившись к моей груди, держать мать за руку.

Кэндис смотрит на меня одновременно с облегчением и тоской во взоре.

— Мы с вами знакомы? — шепотом спрашивает она.

— Нет.

— Вас прислал Мартин? Он… он приедет?

Кэт, услышав имя отца, чуть напрягается у меня на коленях. Я ласково похлопываю ее по ноге. Это не ускользает от внимания Кэндис.

— Мартин не приедет.

— Простите, напомните, пожалуйста, как вас зовут?

— Софи.

Проходит несколько секунд.

— Как… почему… — Голос Кэндис обрывается. Конечно, она понимает, что в присутствии Кэт я не могу ответить на все ее вопросы. Я кивком заверяю ее, что готова дать необходимые объяснения.

И начинаю рассказывать о нашем путешествии на поезде: о том, какие пейзажи мелькали за окном, об остановке в Лос-Анджелесе, о высоких кактусах, которые мы увидели впервые. Веду свой рассказ оживленным беспечным тоном, сообщая этой женщине все, что могла бы поведать ей Кэт, если бы жизненные обстоятельства не превратили ее в замкнутого ребенка. Кэндис улыбается, слушая мои описания, но при этом нервно поглядывает на дочь. Естественно, ее настораживает, что я говорю за двоих.

Про себя я умоляю Кэндис не спрашивать почему, и она, должно быть, это чувствует. Делясь впечатлениями, я легонько раскачиваюсь на стуле в надежде, что убаюкаю Кэт и она заснет. Кэндис наблюдает за мной как зачарованная, но в ее лице отражается мука. Думаю, она понимает, что я люблю ее дочь, а та, должно быть, крепко привязалась ко мне. Кэндис это смущает. На ее месте я тоже была бы озадачена. Наконец Кэт крепко засыпает. По моей просьбе первая медсестра приносит из холла большие диванные подушки и устраивает для Кэт постель на каменных плитах дворика в нескольких ярдах от нас. Я кладу туда девочку и возвращаюсь на свое место. Затем медсестра удаляется, уводя с собой остальных пациентов, кроме одного — пожилого джентльмена, дремлющего в своем шезлонге.

— Кто вы? — устало, но с неподдельным интересом осведомляется Кэндис. — Где Мартин? Почему Кэт молчит?

Я ждала этих вопросов, но все равно пребываю в растерянности, пытаясь решить, с чего начать. Многое из того, что мне предстоит рассказать, не для слабонервного человека.

— Даже не знаю, как вам все объяснить, — наконец молвлю я.

Возможно, по моей интонации Кэндис догадывается, что Мартина нет в живых, ибо, не дожидаясь, когда я продолжу, она спрашивает слабеющим голосом:

— Он… он умер?

— Думаю, да.

Я даю Кэндис время усвоить эту новость. Она отворачивается от меня, смотрит на пески, на пустынный горизонт. Потом снова обращает ко мне лицо, и я вижу, что в ее глазах блестят слезы.

— Что с ним случилось?

— Вам известно, что он жил в Сан-Франциско?

— Нет.

— Вам известно, что там произошло? Слышали про землетрясение?

— Д-да. Кэт тоже там была? — Ее голос пронизан страхом.

— Да. Но теперь все хорошо. Мы… несколько дней нам пришлось несладко… нам с ней. Было страшно. Но она не пострадала.

Кэндис это одновременно утешает и тревожит.

— А Мартин? — спрашивает она секундой позже.

— Мы… мы все находились в доме, когда земля затряслась. Он… буквально перед первым толчком он упал с лестницы. А потом начались страшные пожары. Он… скорей всего, он не выбрался из дома, когда дом сгорел.

— Почему? Почему не выбрался? — в ужасе вопрошает Кэндис. Ведь мы-то с Кэт выбрались.

Я медлю в нерешительности. Да, Мартин наверняка погиб прямо в доме. На то есть много причин.

— Почему он не выбрался? — шепотом допытывается Кэндис.

Я делаю глубокий вдох, протяжно выдыхаю.

— Я должна много всего вам рассказать. Очень много. Причем не самое приятное, вы уж простите. Мне искренне жаль. Надеюсь, у вас все же хватит сил выслушать.

Она медленно кивает, не сводя с меня широко открытых глаз.

— Я, пожалуй, начну с самого начала, с тех событий, которые имели место задолго до землетрясения. Иначе вы ничего не поймете.

С минуту Кэндис ничего не говорит. Смотрит мимо меня на спящую Кэт. Потом снова переводит на меня взгляд.

— Что ж, ладно.

— Чуть более года назад я жила в Нью-Йорке. Эмигрировала из Ирландии. Но я… там я не была счастлива. Прозябала в голоде и холоде, обитала в трущобах, приличное жилье позволить себе не могла. Однажды я увидела в газете объявление. Некий мужчина с Запада искал жену для себя и мать — для своей маленькой дочки. Я откликнулась на это объявление. Его разместил ваш муж. Мартин сказал мне, что вы умерли, что он вдовец и что у Кэт нет матери. Я не знала, что вы живы. Только недавно узнала. Клянусь вам, я не знала. Кэт он тоже сказал, что вы умерли, и она думала, что осталась без матери по своей вине. Мартин каким-то образом внушил ей, что, вынашивая и рожая ее, вы сильно ослабели, и это она виновата в том, что вы заболели и умерли. Тогда-то она и перестала разговаривать. Винила себя в том, что лишилась вас.

Я на мгновение умолкаю, оценивая реакцию Кэндис. Способна ли она и дальше слушать меня. Я ведь пока изложила ей толику из того, что должна рассказать. Она проглатывает комок в горле. Из глаз ее снова льются слезы, но это уже слезы гнева и горького сожаления.

— Он сказал ей, что я умерла? — шепотом уточняет Кэндис.

Я киваю. Она смежает веки и из последних сил старается дышать ровно. Я жду. Наконец она открывает глаза. Печаль в них сменилась замешательством.

— Но… но постойте. Зачем вы на это пошли? Зачем вступили в брак с незнакомым человеком? — Тон у нее осуждающий, и у меня мелькает мысль, что она злится не только на Мартина, но и на меня. Я отвечаю ей то же, что говорила себе: я хотела любой ценой вырваться из Нью-Йорка. Мне было неважно, что я выхожу замуж не по любви. Прежде я уже подарила свое сердце мужчине, и оно было разбито. Я не горела желанием повторять ошибку. Мне хотелось иметь теплый дом, сытную пищу и ребенка, которого я могла бы холить и любить. Мне хотелось иметь больше того, что у меня было. Больше того, с чем я осталась.

— Я думала, что со временем привяжусь к нему, может быть, даже полюблю, — объясняю я. — Не получилось. И он, я уверена, никогда не питал ко мне нежных чувств.

Кэндис вздыхает и снова зажмуривается, словно пытается вытеснить из сознания меня и ужасные известия. Я терпеливо жду и, когда она вновь смотрит на меня, продолжаю: