Наши усилия опять тщетны, хоть нам и удалось в одной из палаток для раненых найти медсестру, которая приняла роды у Белинды. Но где сейчас роженица, она не знает. Некоторых пациентов из павильона отправили в другие лагеря беженцев. Я предупреждаю медсестру, что буду периодически наведываться к ней и справляться о Белинде. Вдруг она что-то узнает про нее.

После безрезультатных поисков, которые мы вели добрую часть второй половины дня, мы с Кэт возвращаемся к палатке, чтобы передохнуть перед тем, как встать в очередь за ужином. Воздух полнится дымом и пеплом, вдалеке раздаются взрывы. Кэт вздрагивает каждый раз и прячет лицо в моей юбке. Кто-то объясняет, что военные взрывают целые кварталы, не пострадавшие от землетрясения, чтобы огню, если пожары туда доберутся — а они доберутся, — нечего было пожирать, кроме гор щебня.

Поговаривают, что пламя движется к особнякам на Ноб-Хилл, а значит, и к моему кварталу, к дому, где я жила со своим мошенником-мужем, который все еще находится там.

По дороге к нашей палатке я вдруг понимаю, что люди, закладывающие взрывчатку, наверняка проверяют, не осталось ли кого в домах, которые они собираются взорвать. И если мой дом входит в число объектов, намеченных к уничтожению, значит, солдаты непременно его осмотрят. И увидят там Мартина. Будет ли он жив? Скажет ли что-нибудь? Или решит, что у меня слишком много доказательств его преступной деятельности? А если Мартина найдут, привезут ли его во временный госпиталь, размещающийся в этом парке? Не получится ли так, что, ища Белинду, я вместо нее наткнусь на Мартина?

Отдыхая в палатке, я не могу отделаться от мысли, что мне суждено увидеть его здесь среди раненых.

Кэт не произнесла ни слова с тех пор, как спросила об отце накануне вечером. Меня тревожит ее отсутствующий взгляд. Словно она улетучивается, растворяется в пепле и дыме. Я не хочу везти Кэт к ее матери, и в то же время мне не терпится доставить ее к Кэндис. Причем как можно скорее.

Когда окончательно темнеет, мы укладываемся спать на походной постели, что нам выдали военные. Я прижимаю к себе Кэт, напевая гэльскую колыбельную, которая ей нравится. Одна из старых мегер шикает на меня, требуя, чтобы я прекратила шуметь. Я не обращаю на нее внимания. Убаюкиваю Кэт, пока дыхание девочки не замедляется и не выравнивается.

В пятницу утром, как и минувшим днем, в воздухе висит дым, от которого першит в горле. Выходит, пожары не потушили. Чтобы это определить, мне не обязательно прислушиваться к разговорам солдат и полицейских, обеспечивающих порядок в парке. Самый широкий проспект в городе, Ван-Несс, вдоль которого от начала до конца высятся величественные особняки, взорван с восточной стороны. Причем не один квартал, не два и даже не три. Двадцать два квартала — общей протяженностью более мили — принесены в жертву ради того, чтобы остановить беснующееся пламя. Мою улицу от проспекта Ван-Несс отделяет всего один восточный квартал, а это значит, что огонь туда доберется раньше, чем достигнет нового противопожарного заслона. Может быть, там уже все горит. А Мартин либо в доме, либо — нет.

Кэт уже вроде бы и не спит, но и не просыпается — валяется в состоянии полудремы. Я упрашиваю ее встать и позавтракать, однако она не реагирует, хотя глаза ее открыты. Объясняю, что тогда мне придется самой принести для нас завтрак. Рассчитываю на то, что она не захочет одна оставаться в палатке — наши соседки-сестры отправились на поиски кофе — и встанет с постели. Но Кэт лежит и молчит, даже не шелохнется. Мне боязно оставлять ее без присмотра, но ей нужно поесть, посему я строго-настрого наказываю, чтобы она ни в коем случае не покидала палатку, и обещаю, что скоро вернусь.

В очереди за завтраком только и пересудов о том, пресекут ли распространение пожара взорванные кварталы на проспекте Ван-Несс. Если это не поможет, огонь поползет в нашу сторону. И тогда уж его остановит только океан.

На завтрак мне выдают печенье и завернутые в вощеную бумагу ломтики сырокопченой колбасы. Я не жду с нетерпением нового дня, как вчера. Меня не радует, что снова придется бессмысленно бродить среди грязных беженцев и раненых, но что еще нам остается, кроме как искать Белинду и ее ребеночка?

На обратном пути иду мимо доски объявлений. Моей записки снова нет, и на этот раз я нигде ее не нахожу. Я не знаю, удастся ли отыскать Белинду в этом хаосе. Не знаю, надолго ли хватит моего терпения. Наверное, как только нам разрешат покинуть парк, мы попытаемся выбраться из разрушенного города, и я повезу Кэт в Аризону, как ей и обещала. Полагаю, Белинда сама найдет способ добраться домой. Нужно каким-то образом взломать сейф и проверить, нет ли там чего-то ценного, что я могла бы обменять на деньги и купить билет на поезд.

Возвращаясь к Кэт, перебираю в уме возможные варианты действий и вдруг слышу, как женский голос окликает меня по имени. В первую минуту я даже не оборачиваюсь. Не сразу соображаю, что это зовут меня, да и голос не узнаю. Но потом, словно некая шестеренка в часовом механизме задвигается на место, я вспоминаю, как оказалась в этом парке, кого ищу и зачем, и поворачиваюсь на голос.

— Софи!

Это Белинда. С ребенком на руках она выбирается из экипажа. На ней платье, которое я вижу впервые. Медсестра подает ей сумку, сделанную из наволочки. Но Белинда не берет ее, а продолжает звать меня. Сжимая в одной руке сверток с печеньем и колбасой, другой я подхватываю юбку и впервые за много часов не убегаю, а бегу навстречу.

Крепко обнимаю Белинду с малышкой, и это так естественно, будто мы сестры, хотя я знакома с ней всего четыре дня. Она плачет, и я чувствую, что из моих глаз тоже текут слезы счастья и облегчения: хоть что-то хорошее произошло в этом обезумевшем мире.

— Меня отправили в другое место! — тараторит Белинда. — И не хотели везти в парк, а я знала, что вы здесь! Сами они везти не хотели, а экипажей не было, а потом к нам стал приближаться пожар. Я умолила их привезти меня сюда, а не в Президио, куда отправили остальных!

— Я так рада, — говорю я. — Очень рада. Мы с Кэт искали вас по всему парку, в каждый уголок заглянули. Я уже начала подумывать… — Спохватившись, я умолкаю. Не хочу говорить Белинде, что собиралась бросить ее в Сан-Франциско. Я отстраняюсь от молодой женщины и смотрю на новорожденную у нее на руках. Она — само совершенство. Красавица. В личике малютки я не нахожу ни малейшего сходства с человеком, который помог произвести ее на свет. И слава богу.

— Значит, с вами все хорошо? — спрашиваю я. — О вас позаботились?

— Конечно, позаботились. — Медсестра из экипажа теперь протягивает сумку из наволочки мне. — Там запасные пеленки и еще кое-что для малышки, — все, что нам удалось насобирать. Конечно, миссис Бигелоу лучше бы сегодня заночевать под более надежным кровом в Президио, но она настаивала, что должна воссоединиться с вами.

Я беру сумку.

— Большое спасибо, что доставили ее сюда.

Увожу Белинду от экипажа, от ворот с опрокинутыми столбами, от затоптанной травы и ужасной доски объявлений.

— Где Кэт? — спрашивает Белинда, когда мы удаляемся от входа.

— В нашей палатке. Думаю, она переживает за вас с малышкой. Во всяком случае, надеюсь, что именно это ее гложет. Она… сегодня утром она сама не своя.

Белинда смотрит на меня с беспокойством во взгляде.

— Она… она меня винит за то, что случилось на лестнице?

— Нет. И, пожалуйста, Белинда, не пытай ее об этом.

— Ты… он…

Она не в силах задать вопрос.

— Мартин не объявлялся. И вряд ли объявится. Белинда широко распахивает глаза.

— Он оставался в доме, когда мы выбежали на улицу, — сообщаю я, хотя, казалось бы, она и сама должна это понимать. Видела ведь, что он лежал у подножия лестницы, словно мешок костей, видела кровь на ступеньках, видела, что нога его была согнута под неестественным углом. — В кухне. Мне пришлось оттащить его от входа, чтобы он не попался на глаза Кэт. Она думает, что я помогла ему уйти. Но он сильно зашибся, Белинда. Дышал как-то странно.