Мартин обеспечивает нас всем необходимым; этого у него не отнять. Подруг как таковых у меня нет, но, оказывается, мне они и не очень-то нужны. Мне нравится спокойная размеренная жизнь, какую мы ведем с Кэт.

В июне Кэт исполняется шесть лет. В день ее рождения Мартин в отъезде, но двумя днями позже он возвращается домой с кукольным домиком и блестящим красным трехколесным велосипедом. Эти подарки я попросила его купить в «Эмпориуме». Втроем мы идем на цирковое представление, что дают в Павильоне механики, и Кэт впервые пробует засахаренное яблоко. Она смотрит комические номера в исполнении клоунов, и я впервые вижу, как лицо ее озаряет настоящая улыбка.

Однажды вечером в августе, уложив Кэт спать, я завариваю ромашковый чай для себя и для Мартина. На улице идет несильный дождь, ласково постукивающий в окна и по крыше. Я разливаю чай по чашкам. В кухню входит Мартин.

— Я заварила нам чай, — говорю я.

— Давай выпьем здесь, в кухне, — предлагает он. — Мне необходимо кое-что с тобой обсудить.

Голос у него не сердитый, но я все равно обеспокоена. Невольно думаю, что, наверное, чем-то заслужила его неодобрение. Ставлю чашки на столик, и мы садимся.

— У меня есть кузина, она живет в нескольких милях отсюда, как раз на пути моего следования, — объясняет Мартин. — Белинда — дочь тети и дяди, у которых я воспитывался после смерти родителей. Переехав на запад, моя кузина, как и я, отказалась от общения со своими родными. Долгое время даже со мной знаться не желала. Но в последние месяцы я постепенно наладил с ней отношения.

— Так это же замечательно! — восклицаю я, испытывая огромное облегчение. — Я буду рада с ней познакомиться.

— Пожалуй, это ей предлагать рановато, — качает головой Мартин.

— Вот как?

— В Калифорнии ей тоже живется несладко. Несколько лет назад муж бросил ее ради другой женщины. Она испытывает финансовые трудности, и мне удается немного ей помогать.

— Ты очень добр, — говорю я совершенно искренне.

— Белинда с детства увлекается растениеводством, умеет делать всевозможные травяные настои. Она придумала рецепт тонизирующего средства, которое стимулирует рост волос у лысеющих людей. Правда, по части сбыта своей продукции она совершенно беспомощна, и я намерен ей в этом помочь.

— В самом деле? И как же?

— Бутылки с тоником привезу сюда — для вызревания. Тоник наиболее эффективен, если прежде его выдержать в погребе. У нее погреба нет, а у нас есть котельная. По пути домой я заберу готовый тоник и в свободное от работы время буду предлагать его на продажу в разные магазины. У самой Белинды это не получится. Она очень замкнутый человек, из дома лишний раз шагу не ступит. Если ее тоник начнет пользоваться спросом, ей не придется беспокоиться за свое будущее.

Я до глубины души тронута его нежной заботой о кузине. Так и хочется подойти к Мартину и стиснуть его руку. Но обычно мы прикасаемся друг к другу только тогда, когда муж помогает мне подняться в экипаж или выйти из него.

— Я рада, что ты ей помогаешь, — говорю я. — Искренне рада. Надеюсь, вскоре она пожелает нас навестить. Или, может быть, мы с Кэт вместе с тобой навестим ее.

— Может, как-нибудь и навестим. — Мартин отпивает из чашки чай.

— Белинда знает обо мне?

Он ставит чашку на блюдце.

— Знает, что я недавно снова женился. Но она пока не готова к общению с новыми родственниками. Возможно, еще не скоро будет готова. А может, и никогда. Поживем — увидим.

— Хорошо. От меня какая-то помощь требуется?

— Нет, — быстро отвечает Мартин. — На первых порах тоник немного бродит, поэтому после того, как я поставлю бутылки в котельной, их нельзя ни перемещать, ни взбалтывать, иначе средство будет загублено. А изготовление каждой партии — удивительно трудоемкий процесс. Самое лучшее, что вы с Кэт можете сделать, это вовсе не заходить в котельную, а то еще опрокинете бутылки.

— Ладно. — Я разочарована тем, что не могу никак помочь кузине Мартина, и в то же время восхищаюсь добросердечием и великодушием мужа. Впервые за долгое время я испытываю к нему нежность. И думаю: может, это и есть начало наших близких отношений, крепнущая привязанность, которая сродни любви.

Чувство нежности придает мне смелости, и в тот вечер я иду к нему в спальню. Стучусь, открываю дверь. Мартин сидит в постели, читает какой-то тонкий томик. Если он и удивлен моему появлению, то вида не показывает. Его невозмутимость приводит меня в замешательство. Я тушуюсь, с запинкой спрашиваю, можно ли мне войти. Он кивает и смотрит, как я подхожу к его кровати с другой стороны. Глядя ему прямо в глаза, я откидываю одеяло, забираюсь к нему в постель. Он молча наблюдает за мной, и в глазах его ни намека на то, что он обо всем этом думает.

— В тот вечер, когда мы расписались, я сказала тебе, что хочу подождать, пока между нами возникнут теплые чувства, потому как я не хотела вверять свое тело совершенно чужому для меня человеку. Я больше не считаю тебя чужим, — говорю я со всей уверенностью, какую мне удается придать своему голосу. — Сегодня мне хотелось бы быть с тобой, если ты не возражаешь.

Нужно иметь немалое мужество, чтобы произнести эти слова. Я сильно рискую. А вдруг он скажет, что возражает, что все еще скорбит по первой жене? Хотя я уверена, что он посещает бордели в Барбэри-Кост[4]: временами от него пахнет дешевыми духами. Бордели — заведения для ни к чему не обязывающих отношений. Вряд ли в объятиях проститутки он думает о своей умершей жене. Но вот пустить в свою постель меня, новую жену, которая носит его фамилию… Я уверена, что со мной он должен чувствовать себя иначе.

Или же скажет, что его ко мне не влечет.

Мартин смотрит на меня с минуту и затем произносит невыразительно:

— Если ты этого хочешь.

— Хочу.

Он кивает, кладет книгу на тумбочку и гасит свет. Привлекает меня к себе, стягивает с меня ночную сорочку. Сердце екает. Я гоню от себя воспоминания о том, как это происходило со мной последний раз, и сосредоточенно думаю о своей первой близости с мужчиной. Хочу, чтобы Мартин меня поцеловал. Жажду его поцелуев. Но он не целует. Его ладони скользят по моему телу, проникая в его самые заветные уголки, и меня пробирает дрожь наслаждения. Но он меня не целует. И вот он уже на мне, овладевает мною. Восхитительное, бесподобное ощущение. Большего блаженства я еще не знала. Наша близость не пронизана ожесточенностью, как это было со мной в тот самый последний раз. Но и страсти его я не чувствую. Наконец напряжению дан выход, возбуждение улеглось, но Мартин по-прежнему меня не целует. Мы доставили друг другу удовольствие, только и всего. Никакой взаимной любви — просто удовлетворение физических потребностей. Он не просит меня удалиться, а я сама уходить не хочу. Но я не прижимаюсь к нему, не сворачиваюсь калачиком в его объятиях.

Когда я просыпаюсь, Мартин уже на ногах. Он желает мне доброго утра, и по его тону я понимаю, что между нами ничего не изменилось.

Чуть позже я нахожу мужа в глубине котельной, где он, орудуя мастерком, сооружает что-то из кирпичей. Рядом с ним старый таз, в котором он намешал раствор. Длина стенки — примерно семь футов, глубина ниши — около пяти футов.

— Тоник для волос должен вызревать в теплом темном месте, — объясняет Мартин в ответ на мой взгляд, будто на уме у меня только один этот вопрос. — Я делаю хранилище.

На мой взгляд, это слишком уж радикальная мера. Зачем уродовать котельную столь долговечным сооружением? Какой смысл?

— Разве здесь недостаточно тепло и темно? — спрашиваю я.

— Если б было достаточно темно и тепло, по-твоему, стал бы я так утруждаться? — Мартин произносит это несердито, но я все равно чувствую, что мой вопрос вызывает у него недовольство.

— Нет, конечно, нет.

Он наносит раствор, кладет очередной кирпич. Интересно, когда он успел завезти сюда кирпичи? Ночью, пока я спала? Или вчера, пока мы с Кэт были на рынке? Или в какое-то другое время?