– Но зачем им это понадобилось?

Ричард вздохнул.

– Сестра Улисия решила отправить Кэлен в Народный Дворец, чтобы украсть шкатулки Одена. А магия Огненной Цепи создавалась как раз для того, чтобы сделать некое лицо как бы невидимым. Применив магию Огненной Цепи по отношению к Кэлен, удалось сделать так, что все ее забывают. Никто не помнит, что она вошла и забрала шкатулки из Сада Жизни.

– Забрала шкатулки… – Верна заморгала от изумления. – Для чего же?

– Чтобы сестра Улисия привела их в действие, – ответила Никки.

– О Создатель… – только и смогла произнести Верна, прижимая ладонь ко лбу. – Я отправлю во дворец нескольких сестер со строгим наказом.

– Возможно, и тебе следует отправиться с ними, – сказал Ричард, поглядывая наружу и наблюдая, как поднявшийся ветер превратил прямой дождь в косой. – Мы не можем позволить, чтобы дворец пал. Вызывать опустошение в Древнем мире – это относительно несложное применение магии сестер. Защитить же дворец от орды Джеганя и подчиненных ему волшебников может оказаться куда более тяжелым испытанием.

– Возможно, ты прав, – призналась она, убирая с лица волнистую прядь волос, потревоженную ветром.

– Я подумаю, что можно сделать, чтобы остановить Улисию и ее сестер Тьмы. – Ричард посмотрел на Никки и Кару, затем бросил взгляд на тех людей, что уже спешили – сквозь проливной дождь – исполнять свою новую миссию. – Мне нужно возвращаться.

Генерал Мейфферт очередной раз приложил, с легким ударом, кулак к своему сердцу.

– Мы будем держаться, выставив сталь против стали, Лорд Рал, чтобы вы могли выставить магию против магии.

Верна коснулась рукой щеки Ричарда, взгляд ее карих глаз был устремлен на него.

– Будь осторожен, Ричард. Ты нужен всем нам.

Он кивнул и одарил ее теплой улыбкой, в которую вложил гораздо больше, чем способен был выразить словами.

Рука генерала Мейфферта скользнула вокруг талии Кары.

– Могу ли я проводить вас к лошадям?

Кара очень женственно улыбнулась ему.

– Я думаю, мы воспримем ваше предложение с удовольствием.

Собираясь выходить под ливень, Никки подняла капюшон плаща. Она взглянула на Ричарда и нахмурилась, не скрывая подозрения.

– Где ты подхватил эту мысль, насчет легионов-призраков?

Он обнял ее чуть ниже плеч и повел сквозь ливень.

– Эту мысль мне подала Шота, когда сказала, что следует прекратить охоту за призраком. Она имела в виду, что призрак невозможно обнаружить и невозможно поймать. Я хочу, чтобы эти люди стали призраками.

– Ты поступил совершенно правильно, Ричард.

Скорее всего, она не могла не заметить печаль в его глазах.

Кара осторожно положила руку ему на плечи, и они все вместе побежали к лошадям.

Рэчел зевала. Виолетта, взявшись будто ниоткуда, развернулась и отвесила ей затрещину, достаточно сильную, чтобы свалить ее с камня, на котором она сидела.

Оглушенная, Рэчел приподнялась, опираясь на одну руку. Другой рукой она поглаживала щеку, ожидая, когда оглушающая боль ослабнет, а все вокруг перестанет расплываться. Довольная результатом, Виолетта вернулась к своей работе.

Рэчел так ослабла от долгого недосыпа, что оказалась слишком невнимательной, позволив удару Виолетты застать ее врасплох. Глаза Рэчел увлажнились от подступивших слез, жгущих изнутри, но она была не настолько глупа, чтобы попытаться возразить или продемонстрировать свои мучения.

– Зевать в лучшем случае просто невежливо, а в худшем – проявление непочтительности, – донеслось до нее, когда Виолетта обратила назад через плечо свое пухлое личико. – Если ты не научишься вести себя, в следующий раз я использую плеть.

– Да, королева Виолетта, – кротко ответила Рэчел. Она очень хорошо знала, что пустых угроз у Виолетты не бывает.

Рэчел так устала, что с трудом удерживала глаза открытыми. Когда-то она была для Виолетты компаньоном по играм, но теперь, казалось, стала не более чем объектом для оскорблений.

Виолетта горела жаждой мести. На ночь она закрепляла во рту Рэчел приспособление из железа. Это был ужасающий процесс. Рэчел вынуждали сунуть язык в зажим в форме клюва, из двух плоских, шершавых кусков железа. Они болезненно удерживали язык так, что им невозможно было пошевелить.

Попытавшись как-то оказать сопротивление, Рэчел заработала порку, вслед за чем появилась стража и помогла открыть ее рот, а затем, с помощью причинявших неимоверную боль щипцов, завершить задачу, закрепив ее нежный язык в этом железном зажиме. В конце концов они победили и добились своего; ее языку некуда было деться. Как только зажим оказывался на месте, к лицу прижимали железную маску, частью которой он являлся, и закрепляли на голове, чтобы удерживать язык в неподвижном состоянии.

Когда все это проделывалось, Рэчел не могла говорить. Трудно было даже глотать. А после этого Виолетта запирала ее на ночь в старый железный сундук. Это она сопровождала словами, что хочет, чтобы Рэчел узнала, каково быть немым и страдать от боли.

Это было тяжело и мучительно. Быть всю ночь запертой в железном ящике, с этим ужасным устройством, удерживавшим язык, едва не доводило до безумия. Поначалу, боясь потерять рассудок от ощущения, что она загнана в ловушку, и от постоянного одиночества, не имея возможности выбраться из сундука, не имея возможности сбросить этот ужасный, вызывающий мучительные страдания железный зажим, она кричала, кричала и кричала. Виолетта же, давясь от смеха, лишь набрасывала поверх клетки плотный ковер, чтобы приглушить крики Рэчел. Эти крики и плач приводили лишь к тому, что боль от железного клюва, сжимавшего язык, становилась сильнее и язык начинал кровоточить.

Но что в конце концов вынудило ее прекратить плач и крики, так это возвращение Виолетты, когда та, заглянув в маленькое окошко в крышке сундука, сказала, что если Рэчел не затихнет, то Сикс, без всяких шуток, отрежет ей язык. Рэчел знала, что Сикс сделает все, о чем ни попросит Виолетта.

После этого она больше не кричала и не бесновалась. Она сворачивалась калачиком в тесной железной тюрьме и старалась вспоминать все, чему ее учил Чейз. Именно это, в конце концов, и успокаивало ее.

Чейз говорил ей, что следует думать не о сиюминутных затруднениях, а стараться дождаться того момента, когда удастся избавиться от них. Чейз учил ее, как наблюдать за манерой поведения людей и пользоваться удобными моментами, когда они не обращают на тебя внимания. Воспоминания о Чейзе и были ее основным занятием, пока, каждую ночь, ей приходилось без сна лежать в этом железном сундуке. Потому что она была не в состоянии уснуть из-за того, что с таким нетерпением ждала наступления утра, когда ее извлекут из этого сундука и на целый день снимут этот ужасающий механизм.

Рэчел едва могла есть – настолько был ободран и исцарапан ее язык, – хотя еды ей давали все равно немного. Каждое утро, после того как снимали зажим, ее язык несколько часов мучительно пульсировал. Челюсти тоже постоянно болели, потому что рот из-за этого самого устройства всю ночь был открыт. Вызывал боль и сам процесс еды. Кроме того, во всем ощущался привкус грубого металла. Говорить было тоже трудно и больно, так что говорила она лишь, когда Виолетта спрашивала ее о чем-то. Виолетта, видя, как Рэчел избегает всяческих разговоров, нередко улыбалась, выражая глубокое презрение, и стала называть Рэчел маленькой молчуньей.

Рэчел же была полностью подавлена, снова оказавшись в когтях у такой злонамеренной личности, и крайне опечалена тем, что Чейз исчез из ее жизни. Она, несмотря на столь подавленное состояние, не смогла утратить воспоминаний о нем. И без конца горевала о Чейзе. Собственная душевная боль, страдания и полное одиночество казались ей нестерпимыми. Когда Виолетта не была занята «рисованием», не следила за слугами, не ела, не примеряла драгоценности или платья, она развлекалась, избивая и всячески унижая Рэчел. Иногда, напоминая Рэчел, как та угрожала ей огневой палочкой, Виолетта хватала Рэчел за запястье и подносила к ее руке раскаленный добела уголек. И все же печаль, когда она вспоминала о Чейзе, ранила и огорчала куда больше, чем все, что могла сделать с ней Виолетта. Без Чейза собственная судьба была ей почти безразлична.