— Велесы уже много лет… ну, не «воюют» как таковые с другой Братвой, но конфликт обостряется.

— С братвой Живодеров, — выдыхаю я, и мои мысли возвращаются к разговору, который у меня был с Ефремом о грубой компании парней, с которыми тусовался Бен. Ефрем говорил с такой язвительностью, что я знала, что дело не только в том, что произошло на нашем свидании, когда Бен настоял, чтобы я пошла с ним домой.

Сильвия удивлена, но затем она делает глубокий вдох.

— Они угрожают. Они убивают наших людей. А прошлой ночью они убили моего водителя, когда мы с Ислой были в аптеке.

Мое сердце замирает, когда Сильвия делает еще один глоток вина, ее рука дрожит, когда она подносит бокал к губам.

— Когда я вышла на улицу, ответственный за это мужчина приставил нож к моему горлу. Он сказал мне сесть в его машину, и что, если я этого не сделаю, он убьет меня и Ислу. — Слезы текут по щекам Сильвии, и она нетерпеливо смахивает их, грустно улыбаясь мне. — Я знала, как опасно находиться в мафиозной семье. Черт, мой брат Нико — глава нашей семьи в Чикаго. Мне и раньше угрожали, поэтому опасность мне не чужда. Но Исла… она еще ребенок. Она была так напугана, и все, о чем я могла думать, это о том, как сохранить ее в безопасности. — Слова Сильвии умирают шепотом, и мое сердце сжимается, когда я вижу глубину ее страха.

— О, Сильви, — бормочу я, крепко сжимая ее руку в своей.

И тогда меня поразило… Вот в чем винит себя Ефрем. Потому что он не ответил на звонок, когда Сильвия застряла в городе, опасаясь за жизнь своего ребенка.

— Это моя вина, — признаюсь я, полностью ощущая бремя, наблюдая, как Сильвия пытается сохранить себя в целости и сохранности. И мое заявление шокирует ее настолько, что ее слезы утихают.

— Как это может быть твоей виной? — Спрашивает она между всхлипами.

— Я… я знаю, что Ефрем должен был быть там. Он мог бы защитить тебя. Но я… ну, Сильвия, я была с ним. Он и я… я имею в виду, мы… — Боже, я не могу заставить слова сойти с губ, потому что внезапно я чувствую, что все, что я сделала, это огромное предательство по отношению к Сильвии, Петру, Ефрему… — Я была с Ефремом, — выдыхаю я.

Сильвия удивляет меня, ее губы изгибаются в понимающей улыбке.

— Знаешь, у вас с ним много общего, — мягко говорит она.

— Что ты имеешь в виду?

— Ефрем тоже винит себя в том, что его не было рядом. И, возможно, Петр имеет право злиться, что мы не смогли его поймать. Но правда в том, что ничто из того, что ты или Ефрем сделали, или не сделали не изменило бы фактов. Может быть, Ефрем мог бы добраться до аптеки быстрее, чем Петр. Но, Дани, у Ефрема сегодня был выходной. Я бы не позвонила ему, чтобы отвезти меня в аптеку, независимо от того, взял он трубку или нет. Это был мой выбор сделать то, что я сделала. И никто больше не виноват. Я несу ответственность за жизнь человека, которого убили за то, что он повез меня за лекарством для моей дочери. Я подвергла опасности жизнь дочери, не прислушавшись к предостережениям Петра. Потому что он сказал мне не выходить из дома без вооруженной охраны. Мне следовало дождаться его.

Я вижу облегчение Сильвии от того, что она смогла признаться, и хотя я все еще чувствую себя ужасно из-за того, что случилось с моими друзьями, это также облегчает мою вину. Я надеюсь, что Ефрем сможет обрести покой, зная, что чувствует Сильвия.

— Так что не чувствуй себя ответственной за случившееся, и Ефрему тоже не позволяй. Я знаю, что он слишком строг к себе. — Говорит Сильвия. — Но это не его вина.

У меня замирает сердце, когда я думаю о Ефреме и нашей ссоре. Взяв на себя вину за ужасающий опыт Сильвии и вину за мое отчуждение от родителей, он берет на себя больше, чем ему положено.

— Мне нравится идея, что ты и Ефрем вместе, — признается Сильвия, нарушая молчание, когда улыбка расплывается на ее нежном лице. — Я обожаю Ефрема не только потому, что он отдал бы жизнь, чтобы защитить моего мужа, но и потому, что у него очень щедрая душа. Он не просит многого, кажется, всегда доволен тем, что служит Петру, но мне кажется, в последнее время он кажется более счастливым. Приятно осознавать, что причина в тебе, хотя у меня были подозрения.

Мое сердце согревается от ее заявления, и хотя я была в ярости на Ефрема, когда вышла из его квартиры, мне вдруг стало гораздо труднее злиться на него. Но все же меня беспокоит, что он усомнился в моем решении быть с ним так быстро после того, как я поссорилась со своей семьей.

— Что? — Спрашивает Сильвия, словно прочитав эмоции на моем лице.

Я качаю головой и вращаю бокал вина, прежде чем сделать глоток.

— Я только что от Ефрема. Я… порвала все связи со своей семьей, потому что родители сказали мне, что я должна перестать с ним встречаться. Им не нравится, что их дочь общается с… — Трудно сказать, хотя мы с Сильвией только что откровенно поговорили о том, что Велес — это Братва.

— Кем-то, кто имеет тесные связи с русской мафией, — заключает Сильвия.

Я киваю.

— Это… была постоянная проблема, и я знала, что должна занять определенную позицию, если хочу быть с Ефремом. Было несправедливо хранить наши отношения в секрете… Но теперь, после всего сказанного и сделанного, он расстроен тем, что это разрушило мои отношения с семьей.

Лицо Сильвии смягчается сочувствием, а ее губы кривятся в немом вопросе.

— Ты… много знаешь о прошлом Ефрема? — Осторожно спрашивает она.

— Я знаю, что мать Петра привезла его сюда из России, когда ему было шестнадцать. — Говорю я, вспоминая свое первое свидание с Ефремом. — И что у него есть три младших брата. Он упомянул, что его отец не был хорошим человеком. — Нахмурившись, я наклоняю голову. — А что?

Карие глаза Сильвии становятся грустными.

— Судя по тому, что я поняла, у Ефрема было тяжелое детство. В юном возрасте ему пришлось противостоять отцу, который приходил домой пьяный и избивал маму Ефрема, и братьев, всех до кого мог добраться.

Я киваю, вспоминая, что Ефрем в какой-то степени упомянул об этом.

— Когда ему было четырнадцать, дела пошли хуже. Насколько я понимаю, избиения его отца становились все более жестокими. По мере того, как Ефрем становился сильнее и имел больше возможностей остановить их, казалось, это только больше злило его отца.

Я все еще напрягаюсь в мышцах, опасаясь того, что сейчас услышу.

— Однажды его отец напал с ножом на мать Ефрема. Ранил ее. Он сделал это, пока Ефрема не было дома, и когда Ефрем пришел домой, его братья кричали, а мать рыдала, пытаясь отбиться от отца. Ефрем, вмешался закрывая ее. Но он не смог закончить бой. Отец его был пьян до безумия и готов был убить Ефрема за то, что тот вмешался, поэтому продолжал нападать на сына.

Тревога растекается по моим венам, и я задерживаю дыхание, желая, чтобы у этой истории был счастливый конец, но не понимаю, как это возможно.

— Ефрем в тот день убил своего отца. Ему удалось вырвать нож из рук отца, и он убил ублюдка прямо на глазах у матери и братьев. Приехала полиция и забрала Ефрема. Его арестовали.

— Но это была самооборона, — возражаю я, хотя знаю, что Сильвия не имеет никакого отношения к тому, что произошло.

Сильвия пожимает плечами, словно говоря, что это не имеет отношения к истории.

— Его поместили в исправительную колонию для несовершеннолетних. И без помощи Ефрема и доходов отца его мать и братья начали голодать. Его мать не смогла найти постоянную работу после того, как отец так жестоко ранил ее. А его братья были слишком молоды, чтобы начать работать. Поэтому его мать отослала их.

— Отослала? — Я почти не дышу, слезы жгут глаза.

— К дальним родственникам. Насколько я понимаю, когда Матрона поехала в Россию, она увидела Ефрема и щедро заплатила колонии для несовершеннолетних за то, чтобы его отпустили под ее опеку с обещанием, что она заберет его из России, чтобы он не стал проблемой. Потом она заплатила его матери еще внушительную сумму, что позволило братьям Ефрема вернуться домой, — мягко говорит Сильвия.