Я боялась, что меня заметят с Ефремом на публике после того, как папарацци засняли нас целующимися, и это расстроило мою семью. Я была в таком противоречии по поводу того, что мои отношения могут сделать с моим отцом, его политической карьерой и, что более важно, его здоровьем, что я не переставала думать о том, как мои колебания могут заставить Ефрема чувствовать себя ненужным, как будто мне стыдно за то, что я с ним. Даже если это крайне далеко от истины.

Хотя мне казалось, что мои чувства к нему настолько очевидны, и он явно мужчина, которого женщины ценят и желают, возможно, я взяла на себя слишком много.

Я понимаю, почему он чувствует себя плохо, когда я смотрю на это таким образом.

Было несправедливо сдаться и пойти ужинать с Петром и Сильвией, даже на день рождения Ислы, когда я все еще не смирилась с тем, что меня увидят с Ефремом. Я знала, что будет нехорошо сказать то, что я сказала во «Влечении», а потом сидеть и есть с Петром на публике. Но я уже много лет ругаюсь с родителями из-за дружбы с Петром. Это аргумент, который я привыкла повторять, и до сих пор они никогда не давили на меня так непреклонно. И почему-то это просто ощущается по-другому.

Сильвия и Исла стали своего рода буфером для всего Братва-криминального образа, окружающего Петра. Как могла пресса убедить кого-либо, что я провожу время с плохими людьми, когда на фотографии изображено милое личико Ислы?

Начало романтических отношений с Ефремом кажется чем-то совершенно другим. Ефрем — воплощение русской мужественности, образ силы и устрашения. И он знает, как этим пользоваться. Но это не делает его менее достойным моей защиты как человека, который видит в нем хорошее. Я должна быть готова постоять за него так же, как и он за меня. Чтобы показать, что он достоин моей любви. Потому что так и есть. И он не заслуживает ничего меньшего, чем все мое, если я хочу иметь с ним отношения.

Я не могу продолжать перешагивать через забор. Все сводится к тому, что мне нужно сделать выбор. Следовать за моим сердцем или отказаться от своего счастья ради отца.

Решимость наполняет меня, когда я смотрю в теплые, уязвимые голубые глаза Ефрема. Как бы я ни любила своего отца, я больше не могу жить в жестких рамках его ожиданий. Я хочу прожить свою жизнь для себя. И Ефрем — это то, чего я хотела, сколько себя помню.

Выпустив вздох, я отражаю его легкую улыбку, внезапно почувствовав, что снова могу дышать. Теперь, когда я полностью осознала причину нашего конфликта. Теперь, когда я приняла решение, я знаю, что приняла правильное решение.

Мне просто нужно найти способ помириться с Ефремом, и, судя по тому, как мы сегодня расстались, простых извинений будет недостаточно.

25

ЕФРЕМ

Я решил бросить Дани хладнокровно. И это оказалось более сложной задачей, чем я когда-либо думал. Это мой первый выходной за несколько недель, и мне он не нравится. Я уже пробежал пять миль, позанимался в спортзале своего дома, и хотя я принял душ и переоделся всего час назад, я подумываю о том, чтобы снова побегать.

Потому что я не могу выкинуть Дани из головы.

Она стала навязчивой идеей.

Открывая холодильник, я просматриваю его содержимое, обдумывая, стоит ли мне приготовить себе обед, но ничего хорошего не выходит. Помимо протеинового коктейля по утрам, мне приходилось заставлять себя есть, потому что я полностью потерял интерес к еде.

Прошла почти неделя после моей стычки с Дани в клубе, и мы вообще не разговаривали. Я колеблюсь между приступами гнева и вины.

Вина возникает всякий раз, когда я получаю минутную передышку от прокручивания в голове нашего спора. Я не должен был трахать ее так, как я это сделал. Как бы я ни злился… это самое близкое к насилию по отношению к женщине, которое я когда-либо имел. И отвращение перекатывается во мне, когда я задаюсь вопросом, есть ли у меня все необходимое, чтобы стать кем-то вроде моего отца.

Я провел всю жизнь, пытаясь справиться со своим гневом, найти ему выход, чтобы никогда не поднимать руку на того, кто этого не заслуживал.

Но с Дани я был опасно близок к тому, чтобы потерять контроль. Мне никогда не следовало наказывать ее, если я не полностью контролировал свои эмоции. Этот уровень близости не в этом. Грубая игра — это способность полностью доверять своему партнеру. И как Дани сможет мне доверять, если я этим воспользовался, чтобы причинить ей боль?

Конечно, доверие действует в обе стороны. И Дани ясно дала понять, что не хочет иметь со мной ничего общего, кроме случайного секса. Я понял, что то, что я считал началом значимых отношений, было только в моей голове.

И тут приходит гнев.

Независимо от того, справедливы эти эмоции или нет, Дани заставила меня что-то почувствовать к ней. Что-то глубокое и непоколебимое. Меня бесит осознание того, что пока я влюблялся в нее, она просто использовала меня. Наслаждалась волнением своего мгновенного бунта.

И хотя я пытаюсь забыть Дани, я не могу с этим справиться. Я видел ее в городе несколько раз, потому что, хотя мое решение уже принято, я не могу перестать пересекаться с ней, находя оправдания, чтобы оказаться в тех местах, которые, как я знаю, ведет ее график.

По крайней мере, мне удалось проявить достаточную самодисциплину, чтобы избежать взаимодействия с ней.

Холодильник подает звуковой сигнал, напоминая, что я слишком долго оставлял дверцу открытой. Расстраиваясь, я захлопываю ее., и возвращаюсь в спортзал.

Физические нагрузки, кажется, единственное, что помогает сдержать мой гнев, хотя бы на мгновение. Одетый в простую футболку и кроссовки, я хватаю спортивную сумку, надеваю кроссовки и направляюсь к входной двери.

Дернув ее, я резко останавливаюсь, мой желудок сжимается, когда я смотрю на миниатюрную блондинку в дверном проеме.

Голубые глаза Дани широко открываются, ее поднятый кулак зависает в воздухе, словно готовая постучать.

— Ефрем, — выдыхает она, ее щеки краснеют. — Я застала тебя в неподходящее время? Ее взгляд падает на сумку, висящую у меня на плече, а затем снова возвращается к моему лицу.

— Что ты здесь делаешь, Дани? — Спрашиваю я, и от моего удивления мой вопрос прозвучал непреднамеренно грубо.

— Мы можем поговорить? — Осторожно спрашивает она, зажав нижнюю губу зубами.

Я знаю, что мне следовало бы прогнать ее, но это она пришла ко мне, так что я, по крайней мере, ее выслушаю. Оглядывая коридор, я отступаю назад, чтобы впустить ее. Она делает это нерешительно и поворачивается ко мне лицом, когда я закрываю за ней дверь. Роняя спортивную сумку, я скрещиваю руки, борясь с бурей эмоций.

Пальцы Дани тянут подол ее развевающейся фиолетовой рубашки, нервно скручивая ее, пока она молчит. Ее глаза бегают по моей квартире, рассматривая простой современный декор.

— Хочешь сесть? — Спрашиваю я, когда становится ясно, что она не собирается сразу переходить к тому, что хочет сказать. И хотя мне до боли интересно, что это такое, я отказываюсь открывать дискуссию.

— Спасибо, — выдыхает Дани, ее плечи опускаются с облегчением. Что бы ни привело ее сюда, ее рана явно затянулась.

Я жестом указываю ей на свою гостиную, и она устраивается на моем диване из серой ткани, наклоняясь вперед и поворачивая бедра, как будто давая понять, что мне следует сесть рядом с ней.

Я искренне заинтригован.

— Откуда ты знаешь, где я живу? — Спрашиваю я, когда вопрос задевает меня в наступившей тишине.

— Я, хм… возможно, спросила об этом Вэла… — признается она, и ее щеки краснеют. — Он сказал мне, что у тебя выходной.

Сделав глубокий вдох, Дани медленно выдыхает воздух, словно готовясь выдержать все, что она скажет. И хотя меня гложет нетерпение, я заставляю себя ждать. Чтобы позволить ей делать это в ее собственном темпе.

— Ефрем, я… — Ее голос надламывается, взгляд опускается, она тяжело сглатывает. И когда она снова поднимает глаза, в ее глазах блестят слезы. — Я пришла извиниться.