Такси первым останавливается перед домом Дани, и она быстро целует меня в щеку, прежде чем выскользнуть из машины. Я лишь замечаю ее обеспокоенное выражение лица, когда она оборачивается и смотрит, как такси уезжает. Затем мы идем дальше по улице и заворачиваем за угол перед грандиозным особняком Велесов из коричневого камня.

Я поднимаюсь по лестнице и через мгновение оказываюсь внутри, Вэл грозно хмурится на дверь.

— Ох, добрался, — рычит он на меня по-русски.

— Где он? — Я отвечаю на нашем родном языке, не удосужившись ответить на его резкий комментарий.

— В кабинете.

Я направляюсь туда, не говоря больше ни слова, мое сердце застыло в груди.

— Заходи, — хриплым голосом командует Петр, когда я стучу в дверь.

Я захожу внутрь и обнаруживаю, что комнату занимают члены совета Петра. Юрий Панченко выглядит нервным, как никогда. А Глеб пристально смотрит на меня зелеными глазами, его эмоции скрыты за непроницаемой стеной. Матрона же смотрит на меня с холодным разочарованием, и это ранит меня до глубины души. Потому что именно она привезла меня в Америку и дала мне эту бесценную возможность. И я ее подвел. Я вижу, что это ясно написано на ее лице.

— Вы извините нас на минутку? — Петр просит совет, и они, не говоря ни слова, встают и выходят из комнаты.

Гнев делает его тон напряженным, и когда я наконец осмелюсь встретиться со стальным взглядом Петра, я знаю, что он не отпустит меня так легко.

— Я знаю, что у вас с Вэлом были значительные дополнительные обязанности: защищать нас с Сильвией, пока мы не найдем достаточно охранников, которым мы доверяем, — заявляет он ровным и холодным голосом. — Но ты согласился на дополнительное время, и я тебе за это щедро плачу. И когда ты нам понадобился, ты не взял трубку. Где ты был?

— Мне очень жаль, Пахан. — Говорю я, становясь на колено перед Петром, положив одну руку на одно колено и умоляюще склонив голову. — Ничто не может оправдать мою легкомысленность.

Это знак уважения и подчинения, которого я никогда раньше не делал. Он предназначен только для попыток исправить самую грубую из ошибок. Именно так я это и вижу. Потому что моя неосторожность подвергла опасности жену Петра.

Наступившая за этим тишина мучительна, и когда я осмеливаюсь поднять глаза, Петр, кажется, поражен, обнаружив меня на коленях, выражение его лица, менее яростное и более искаженное конфликтом.

— Ты же знаешь, что должен быть доступен даже в выходные, — настаивает Петр, хотя теперь его тон гораздо менее сердитый.

— Да, — говорю я, еще раз склонив голову.

— Ты мог стоить Сильвии жизни, — холодно заявляет Петр.

Мои кишки скручиваются.

— Могу я… спросить, что случилось, господин? — Пробормотал я, не отрывая глаз от пола.

Тяжело вздохнув, Петр отступает назад.

— Встань, Ефрем. Ненавижу видеть тебя там внизу и больше так не делай.

Я делаю, как он говорит, и поднимаюсь, осмелившись еще раз встретиться с ним взглядом.

— Вчера Исла начала что-то заболевать, и вечером у нее начала повышаться температура. Сильвия хотела пойти в городскую аптеку, работающую в нерабочее время, и купить лекарство, прописанное врачом. Я все еще работал, поэтому, конечно, Сильви, будучи такой, какая она есть, думала, что просто сгоняет по-быстрому в город.

У меня внутри все сжимается, когда я чувствую направление, в котором развивается история, еще до того, как Петр произносит слова.

— Она взяла Ислу и попросила водителя отвезти их в город, но кто-то последовал за ними.

У меня по коже пробегают мурашки, и чувство вины усиливается. Возможно, если бы я был доступен, она бы попросила меня пойти с ней.

Петр качает головой.

— Они, должно быть, напали на нашего водителя, как только Сильви вошла в дверь аптеки. Когда она вышла, он был уже мёртв, у машины проколоты шины. — Глаза моего пахана вспыхивают новой яростью. — Чертов ублюдок приставил окровавленный нож к горлу Сильви.

Мое сердце колотится, пока я жду, пока он продолжит, но выражение агонии на его лице вызывает у меня чуть ли не рвоту.

— Она была…? Она и Исла…? Я не могу закончить предложение из-за комка в горле.

— Они не пострадали. Я предполагаю, что фармацевт увидел, как парень пытался затолкнуть ее в свою машину, и вышел сказать нападавшему, что полиция уже в пути. Парень сбежал, но не раньше, чем напугал до смерти мою жену и дочь, — рычит Петр.

— Я должен был быть там, — без паузы заявляю я, и на меня обрушивается вся тяжесть последствий моей блаженной ночи.

— Нет, но ты, черт возьми, должен был взять трубку, чтобы моей жене не пришлось ждать одной, пока я приеду. Она боялась, что он может вернуться, боялась уйти. А ты был меньше чем в миле от нее, — мрачно констатирует Петр.

Я чувствую себя ужасно. Я обязан своей жизнью Велесам и сделаю все для их семьи. И все же я не смог быть рядом, когда Сильвия нуждалась во мне.

— С ней все в порядке? — Спрашиваю я, хотя мои легкие едва могут дышать.

— Она потрясена, но все в порядке. — Говорит он, его гнев снижается. — Лучше никогда такому больше не повторятся.

— Не повторится. — Категорически соглашаюсь я.

28

ДАНИ

— Доброе утро, Букер, — приветствую я, поднимаясь по ступенькам, он уже успел сменить Хэнсона.

— Мисс Ришелье. — Говорит он, кивая.

Войдя в дом, я закрываю за собой дверь и вздыхаю. Я могла бы остаться с Ефремом навсегда и не раздумывать об этом. Спать в его объятиях было великолепно, а просыпаться с ним было еще лучше. Мне понадобится некоторое время, чтобы выкинуть из головы этот пробуждающий секс, и я мечтательно улыбаюсь, направляясь на кухню, готовясь позавтракать.

Хотя мне очень жаль Ефрема. Он выглядел таким расстроенным, что пропустил звонки Петра. Надеюсь, все в порядке. Но после такой прекрасной ночи вместе я не могу сожалеть о том, что мы сделали. Мои чувства растут быстрее, чем я могла себе представить. Каждый момент, который я провожу с Ефремом, лучше предыдущего, каждое прикосновение более значимо, каждый разговор показывает мне новую глубину его доброты, его эмоциональных способностей, что у меня перехватывает дыхание.

Тихий стук кружки по кухонной стойке предупреждает меня о присутствии родителей, прежде чем я вхожу в дверь. Но ничто не могло подготовить меня к выражениям их лиц, когда они увидели, как я вхожу в комнату. Они оба стоят возле кофеварки, их лица осунулись и напряжены. Ни один из них не говорит ни слова, когда они поворачиваются, чтобы посмотреть на меня.

— Где ты была? — Рявкает моя мама, ее щеки краснеют от гнева.

— Я…

— Знаешь что? Нет, я даже не хочу это слышать. Я уже знаю, — рычит она. — Мы можем просто порадоваться, что у меня хватило здравого смысла отвести тебя к гинекологу много лет назад.

— У тебя что, в твоей хорошенькой головке совсем нет мозгов? — Наваливается папа.

И его слова подобны пощечине, потому что, как бы он ни твердил о защите семейного имиджа и работе в команде, он никогда раньше не унижал меня своими словами. Обычно это работа моей матери. Но сегодня, кажется, я наконец-то нашла предел его терпению.

— Прошу прощения? — Спрашиваю я, недоверчиво поворачиваясь к нему.

— Или ты обо мне не заботишься? — Он продвигается вперед, игнорируя мой вопрос.

— Конечно, забочусь…

— Не лги мне! — Ревет он, шагая вперед, чтобы швырнуть утреннюю газету на кухонный стол с такой силой, что я подпрыгиваю.

Я смотрю вниз на фотографию, на которой я целую Ефрема прямо перед огромной фотографией его лица, которая теперь висит на арт-выставке. Заголовок гласит: «Дочь генерального прокурора делает смелое заявление», и у меня замирает сердце.

Потому что это не какой-то мелкий трюк папарацци. Мы с Ефремом на обложке New York Times.

— По всему городу ходят слухи о тебе и этом человеке. Человеке, тесно связанным с Петром Велесом и русской мафией, — шипит моя мама, перелистывая страницу и показывая очень устрашающую фотографию Ефрема, держащего дверь внедорожника Петра, в то время как его босс выходит из машины.