Ямочки на лице Дани сверкают, а ее яркая улыбка освещает мрачный день, и я не могу не ответить тем же жестом.

— Я рада, что ты был со мной. — Затем ее румянец возвращается в полную силу, поскольку она, кажется, осознает потенциальный двойной смысл своих слов. — Что мы были вместе, — быстро добавляет она.

Я усмехаюсь.

— Я тоже. — Слегка обхватив ее тонкий подбородок большим и указательным пальцами, я наклоняю ее лицо, чтобы поцеловать.

На этот раз я держусь мягко и целомудренно, и когда она наклоняется ко мне, у нее вырывается тихий вздох тоски.

Затем краем глаза мое внимание привлекает яркая вспышка. Моя голова резко поднимается, когда я смотрю в сторону странного света, и из кустов на дальней стороне улицы доносится приглушенное проклятие.

Там, спрятанный в тени дерева, стоит тот самый папарацци, которого мы видели на днях.

— Дерьмо, — ругается Дани, ее лицо краснеет, а выражение лица мрачнеет.

Явно обеспокоенная тем, что за ней следят и фотографируют, Дани, кажется, не знает, стоит ли противостоять парню или просто бежать. Ее глаза почти откровенно мечутся между двумя вариантами.

Я приступаю к действию, не раздумывая, намеренно пересекая улицу, сокращая расстояние между собой и папарацци.

— Блядь! — Визжит он и убегает, как только видит, что я приближаюсь.

Он слишком далеко впереди, чтобы я мог его поймать, и я замедляюсь, останавливаясь, когда он бросается на переднее сиденье маленькой развалюхи и моментом позже выезжает. Я ловлю один взгляд его широко раскрытых глаз, когда он смотрит на меня, а затем исчезает за углом улицы.

Возвращаясь к Дани, я наблюдаю, как она прикусывает ноготь большого пальца — нервный тик, которого я не видел уже много лет.

— Я должен сломать все камеры, которые есть у мудака, — рычу я.

— Наш поцелуй будет выглядеть не очень хорошо, если мы попадем в газеты, — беспокоится Дани, ее тело напряжено, и голос тоже.

Я не должен позволять этому доходить до меня, но этот комментарий затрагивает самую суть моих собственных сомнений.

— Возможно, тебе не стоило приглашать меня провести с тобой время, если тебе стыдно, что тебя видят со мной, — категорически заявляю я.

Взгляд Дани скользит по мне, и ноготь ее большого пальца отрывается от губ.

— Нет, Ефрем, я не это имею в виду. Мне не стыдно быть с тобой, — настаивает она, подходя ближе и сжимая мое предплечье. — Только мой отец беспокоится об имидже семьи, учитывая предстоящие выборы и все такое.

— Я не понимаю, как я могу причинить больше вреда, чем твой брат, — возражаю я. — Команда Бена настолько плоха, даже намного хуже, чем я мог бы когда-либо быть. Если вы хотите беспокоиться о том, что общаетесь не с теми людьми, вашей семье следует больше беспокоиться об общении с «Братвой Живодеров».

Дани заметно бледнеет, выражение ее лица стало встревоженным из-за моей тихой вспышки. Очевидно, она не обращала внимания на реальность мира, в который попал ее брат. Моя грудь болит, поскольку это напоминает мне о том, насколько на самом деле невинна Дани.

Семья защитила ее от насилия и преступности, свирепствующих в Нью-Йорке.

Вздохнув, я расслабляю плечи и беру ее руки в свои.

— Прости. — Я не хотел тебя напугать.

Дани качает головой.

— Не извиняйся. Я рада, что ты сказал мне. Я… я беспокоилась, что это может быть что-то подобное, и я предпочитаю знать, чем оставаться в неведении.

Я медленно киваю, все еще отягощенный осознанием того, что мое первоначальное колебание было обоснованным, и что я позволил своим чувствам затмить мое суждение. Я не подхожу Дани, тем более, если она боится, что ее увидят со мной. Слегка сжав ее руки, я отпускаю их.

— До свидания, Дани. — И поворачиваюсь, чтобы уйти.

— Нет, подожди! — Зовет Дани и мчится за мной.

Она хватает меня за руку с удивительной силой, убеждая меня снова повернуться к ней лицом. И когда я это делаю, она поднимается на цыпочки и обнимает меня за плечи, притягивая меня к себе для поцелуя. Мое сердце замирает, и я колеблюсь лишь мгновение, прежде чем сдаться.

Обхватив руками ее стройную талию, я притягиваю ее к себе и еще раз глубоко целую.

9

ДАНИ

В тумане удовлетворения я спускаюсь вниз на завтрак, моя камера тяжело болтается на шее. Я не могу выкинуть из головы Ефрема, его сексуальный смех, который за последние несколько дней я слышала больше, чем за все годы моего знакомства, вместе взятые, и то, что он заставляет меня чувствовать каждый раз, когда смотрит на меня… то, как он прикасается ко мне…

Я дрожу, вспоминая те моменты вчерашнего пребывания с ним наедине в лесу: его руки, исследующие меня, дразнящие, доставляющие мне удовольствие, играющие как музыкант на своем инструменте. Признаюсь, я раньше не заходила очень далеко с парнем. Риск кражи имиджа моего отца никогда не стоил вознаграждения. Но с Ефремом все эти тревоги тают. Потому что он оживляет мое тело так, как я даже не подозревала, что это возможно.

— Доброе утро, — радостно говорю я, заходя на кухню и направляясь прямо к холодильнику.

Папа, как обычно, прячется за газетой, на расстоянии вытянутой руки держит дымящуюся кружку кофе. Обычно все, что я слышу, это одобрительное рычание, потому что он слишком углублён в чтение, чтобы говорить. Но сегодня его бумага потрескивает, когда он складывает ее, чтобы посмотреть на меня, и его лицо выглядит далеко не довольным.

Мой взгляд метнулся к маме, которая необычно тихо сидит рядом с ним. Ее губы сжаты в тонкую линию, взгляд обвиняющий.

Я останавливаюсь как вкопанная, у меня скручивается живот.

— Что?

— Неужели ты не уважаешь всю тяжелую работу твоего отца, ради которой он так много работал на протяжении стольких лет? — Требует она, наклоняясь вперед в кресле, чтобы вступить в разговор.

— Прости? — Спрашиваю я, настолько шокированная ее гневом, что даже не знаю, что сказать.

— Тебя видели. — Папа складывает газету, открывая раздел новостей о знаменитостях, и швыряет ее на стол лицом ко мне.

У меня падает живот, и я смотрю на выдающееся изображение меня и Ефрема, стоящего перед моим домом. Его руки обвивают мою талию, пока мы целуемся. Картина говорит сама за себя.

Тяжело сглотнув, я снова смотрю на отца.

— Мне жаль. Я не видела папарацци, — слабо признаюсь я. Я уверена, что тот парень-папарацци нацелился на меня из-за того, как Ефрем на днях с ним поступил в парке. Он опубликовал именно то, что грозился напечатать после того, как Ефрем сломал фотоаппарат.

Я также не могу оправдать свои действия, когда на снимке ясно видно, как мы с Ефремом целуемся. Это выглядит очень плохо.

— Я говорил тебе, как важны для меня эти выборы, — рычит папа с грозовым лицом. — Я говорил тебе, что мы не можем делать ничего, что могло бы повредить имиджу нашей семьи. — Он тычет пальцем в осуждающую картину. — Я хочу, чтобы ты держалась подальше от семьи Велес и всех их сотрудников.

— Что? — Я задыхаюсь. Я знаю, что он намекал на это уже давно. Но папа никогда раньше не заходил так далеко, чтобы запрещать мне видеться с Петром или Сильвией.

— Все в Нью-Йорке знают, что они связаны с Братвой, и я должен быть человеком, отвечающим за поддержание правопорядка в этом городе. Как, по-твоему, выглядит моя дочь, бегающая с известным гангстером и его женой? И теперь ты целуешь человека, которого Петр Велес нанял, чтобы защитить его от Бог знает скольких врагов? Это уменьшит мои шансы стать губернатором, Дани. Как ты могла быть такой безрассудной? Ты просто эгоистка!

— Я эгоистка?

Мой характер резко возрастает, когда все мои разочарования, возникшие за годы, когда меня принуждали к идеальной форме моих родителей, достигают апогея.

Выпрямившись в полный рост, я пристально смотрю на отца.

— Это очень богато от тебя. Я выросла, заботясь о том, что поможет тебе добиться успеха, что сделает тебя счастливым. Все, о чем я думаю, это о том, могут ли мои действия повлиять на твою политическую карьеру. Всю жизнь чувствуя, что все в моей жизни сосредоточено на твоем дурацком публичном имидже!