– Так ли? – он вновь коснулся висков целителя, одаривая прохладой и облегчением. – Оказывается, ничего они не убивают, а загоняют далеко внутрь… а сердце все рано ноет… болит… но теперь гораздо меньше, да, Деран?

– Да… наследник… – выдохнул целитель.

– Встань.

Зеленое сияние колыхнулось, Деран послушно отошел к двери.

– Принеси мне плащ, – приказал Рэми харибу Илераза. – Мы выходим.

– Куда? – испуганно прошептал Рэн.

– Туда, где вы оба сейчас хотите быть, не так ли?

– Нам запрещено заходить в обитель.

– Мне тоже? – улыбнулся Рэми, уже зная ответ: наследнику разрешено все. И его никто не посмеет остановить, никто не посмеет и слова сказать. И впервые он собирался этим воспользоваться.

Упала на плечи легкая ткань, щелкнула у шеи застежка, и хариб слегка поправил складки, склонившись вновь в неглубоком поклоне.

– Ты можешь идти, – сказал Рэми. – Илераз, пойдешь с нами.

– Чужак в обитель? – возмутился было Рэн, но осекся, услышав:

– Он мне менее чужак, чем большая часть виссавийцев. Он брат моего побратима, он много раз прикрывал мою спину, и недоверие к нему, это недоверие ко мне, Рэн. Так что… он пойдет со мной в обитель или везде…

–… где только прикажешь, мой архан, – закончил за него Илераз.

И пойдет же, даже не сомневаясь. Только верность его не сродни верности виссавийской. Илераз и ему подобныесами выбирают, кому служить. Этот и выбрал. Почему-то.

И Рэн, едва слышно вздохнув, сдался:

– Они не посмеют вас остановить… но Рэми…

– Они не смеют, ты смеешь? Рэн… я начинаю терять терпение.

– Не смею, конечно, – спохватился хранитель смерти. – Позволишь?

– Быть моим поводырем? Сегодня я тебе позволю даже большее. Только вот захочешь ли ты?

– Что только прикажешь, наследник, – сказал хранитель смерти, но Рэми очень даже неплохо уловил в его голосе невольный страх.

Зря боится, это несмертельно, хотя Рэми никогда этого и не делал. Мягко улыбнувшись, он коснулся лица Рэна кончиками пальцев. Спустя мгновение хранитель смерти покачнулся и упал бы, если бы к нему не подоспел Илераз.

Вот кому объяснять ничего не пришлось. Он сам все понял, лишь прошептал ворчливо:

– Почему вы выбрали его, мой архан?

***

Деран был в малахитовом замке всего раз, и проведенное тут время помнил совсем плохо. Помнил, как повторял в бреду, что он грязный, как стремился отмыться любой ценой. Как его привязывали к кровати, потому что он расцарапывал в кровь кожу, пытаясь содрать с нее грязевую пленку. Как его оглушали магией, и потом ненадолго приходил долгожданный покой, и Деран лежал неподвижно, слепо уставившись в зеленый, с золотистыми прожилками потолок.

Спал он тогдаурывками, эльзиром его поили через силу. И постепенно учили жить заново, учили радоваться мелочам, учили исцелять и видеть сладость облегчения в глазах исцеленного. И очень медленно из грязно-коричневого цвет ауры Дерана сменялся на изумрудно-зеленый. Обычный.

Тогда, оглушенный болезнью, Деран не замечал ни изящности малахитового замка, ни его холодного очарования. Теперь, выйдя из перехода, застыл в немом восхищении. Тщательно отполированные, слегка наклонившиеся к ним стены отражали неясный свет светильников и уходили к высокому, теряющемуся в полумраке потолку. Вязью в холодном, темно-зеленом камне проступали черные и золотистые прожилки, складываясь в магические руны, гулким эхом возвращался к ним звук шагов.

Увлекшийся чтением рун на стенах длинного и высокого коридора, онне сразу и заметил, как дорогу им заслонили двое молодых целителей душ. Один, светловолосый, был очень даже знаком. Недавно в Ларии они исцеляли девушку, в которую вселился дух ее матери. Еще нестарая женщина, убив себя, не могла пройти за грань, пыталась вернуться к жизни, вытесняя душу из тела собственной дочери.

Деран помнил, как молодой, только получивший пояс в два пальца, Инар краснел при каждом соприкосновении с ларийкой, как старался помочь, вкладывая в исцеление все силы, и как упал на пол в изнеможении, когда душа женщины, оставила, наконец-то, тело дочери.

Второго виссавийца, заслонившего им дорогу, Деран тоже помнил. И он тогда был в Ларии при исцелении. И после того, как все закончилось, долго отчитывал своего ученика, Инара. Нельзя привязываться к больным, говорил он. Деран вот тоже знал, что нельзя. Но все они люди… а людям свойственно любить и ненавидеть. Свойственно сопереживать. Только Ларсникогда и никому не сопереживал, смотрел всегда холодно, и взглядом пронзал душу до самого дна, открывая, казалось, скрытые навсегда тайники.

Деран не любил ни этого взгляда, ни этого целителя, ни спокойной проницательности Ларса. А еще больше он не любил его ровного, лишенного чувств голоса… которым Ларспользовался так умело. Вот и сейчас, сказал пару слов, а будто кипятком ошпарило:

– Думал, ты все понял…

– Я-то понял… но…

Взгляд целителя душ прошелся ледяной волной по Дерану и устремился за спину целителя, к Рэну и Рэми. Илераза он, наверное, даже не заметил. Побледнел, как вешлый снег, упал на колени, опустив голову, и его унижение, к стыду, оказалось даже приятным. Как и задрожавший от волнения голос:

– Наследник.

***

В свои тридцать пять Ларс великолепно знал, чего он жаждет от жизни и что для него свято. Все его дни были подчинены строгому плану, все поступки тщательно выверены разумом, все окружающие люди легко поддавались манипуляции.

Одним взглядом, одним движением, едва уловимым тембром голоса он сознательно изменял чужие души, которые в руках Ларса были мягки и податливы, как глина в пальцах мастера-гончара.

А целитель душ был на редкость одаренным и терпеливым мастером. Он создавал одно произведение искусства за другим, очищая чужие души от грязи, помогая людям избавиться от боли, разочарования, горечи и страданий. Он учил других радоваться жизни, пусть даже и никчемной, он щедро лил на души собственный свет, заставляя их расцветать подобно цветам редкой красоты. Каждая душа иная, каждый цветок особенный, каждый больной – интересен. И каждый выздоровевший – скучен.

Ларс давал крылья. Учил летать. А потом отпускал за окошко и забывал, отправляясь на поиски другой бескрылой птицы.

Деран был одной из исцеленных Ларсом птиц, хотя вряд ли сам целитель об этом помнил. Ведь это Ларс вывел его из тумана безумия, а более скучную, но легкую работу, требующую внимания и сосредоточенности, оставил ученикам. Сам заходил в спальню Дерана ночью, когда целитель был погружен в углубленный магией, похожий на транс, сон, контролировал изменения в ауре, очищал ее от грязи, заставляя сверкать чистым, изумрудно-зеленым светом.

Ларс любил свою жизнь. Душа каждого человека была для него подобна головоломке, которую рано или поздно, а удавалось разгадать. Но то, что он видел перед собой…

Аура наследника была частым переплетением синих и белых всполохов. Она слепила. Она притягивала. И в то же время она устрашала. Ларс никогда не решился бы притронуться к этой красоте, боясь ее разрушить, хотя и видел проблескивающие в свете разноцветные, молниеносные всполохи. Наследника, как и любого мага его уровня, раздирали яркие, противоречивые чувства, боль и одиночество. Все великие люди одиноки. Все не поняты до конца. Понять стоявшего перед Ларсом Нериана было сложно, можно даже сказать… невозможно. Он и сам, наверное, себя не понимал…

Укутанный в синий, поблескивающий в полумраке плащ, Нериан опустил покоившуюся до этого на левом плече Рэна руку и повернулся в сторону все так же стоявших на коленях целителей душ.

Сейчас Ларс многое бы отдал, чтобы заглянуть в спрятавшиеся под черной повязкой глаза наследника. Глаза – зеркало души. Только посмотрев в них можно узнать многое, а целитель душ уровня Ларса во взгляде мог прочитать почти все.

– Меня тоже ты не пустишь в замок? – тихо спросил наследник.

Сказал так немного, а проняло. Нериан умел подбирать слова. Все его тело было ходячим оружием. Только, увы, оружием незаостренным, но оттого еще более опасным. Нериан мог убить, сам того не сознавая, и Ларсу это совсем не нравилось. Наследник был, по слухам, сильным целителем, а целитель и приносящий смерть – вечные враги, которым лучше в одной душе не сходиться, во избежание…