Пурга подняла на Джейн взгляд ледяных, затянутых инеем глаз. В их глубине плескалось разъедающее нутро горе, которое, укоренившись в сознании, ядом распространилось по всему телу, метастазами поселилось в каждом органе и теперь зрело. Зрело, во мгновение ока готовясь извратить суть полноценного естества.

– Но не только люди горазды убивать тех, кто им не по нраву. Тех, чьё существование идёт вразрез с их убеждениями, – вскинув губу, Пурга дико клацнула зубами и зарычала. – Авелинцы тоже этим грешат.

Йенифер насупилась и скрестила руки на груди. Не верилось ей, что высокородные, приближённые к Изначальному Богу эльфы Авелин могли пойти на зверства, к которым обычно были причастны люди.

– Сейчас у них другой король. Хороший, – воскликнула она, вспомнив истории, рассказанные Сесилией. – Нас… Да нас давненько никто из них не трогал! Всё люди, – Джейн брезгливо повела носом и с силой сжала кулачки, ногтями впившись в ладони. Её кожа плотно обтянула костяшки пальцев. – Во всём люди виноваты. Они часто ходили к нашему дому, поджидали, говорили дурное.

Джейн пригубила травяной отвар и полной грудью вдохнула его горчащий запах, под завязку наполнив им лёгкие. Крылья её носа расширились, пропустив внутрь больше напитанного пряными ароматами воздуха.

По углам деревянной коробчонки, гордо наречённой домом, висели сухоцветы, собранные в пучки. Они висели под потолком, овитые паутиной и занесённые пылью, и источали лёгкие, но приятные запахи, навевающие тёплые воспоминания о весенней прохладе и знойных летних деньках.

– Деточка, как же ты наивна, – Смоль засмеялась так, что широкая грудь её заходила ходуном, а голова немного запрокинулась. Чёрные локоны её волос, ниспав на плечи, затряслись в такт подёргиваниям всего тела. – Ты королька этого видела? Думаешь, причастные к расправам и гонениям изуверы и впрямь ему подвластны? О-о, великий Покровитель, избавь меня от сей… – она громко хохотнула и показала зубы в озорной улыбке. – От сей глупости.

Нахально взглянув на Пургу из-под густых бровей, Смоль шикнула, причмокнув губами, и покачала головой.

– Девонька обо всём знать должна. Неча ей обманываться, – крючковатым когтем помешивая подостывший чай, она подцепила стебель мелисы, выудила его из золотисто-коричневой жидкости и положила себе на язык.

Хрустнула мягкая веточка, горечь и свежесть омыли желтоватые клыки, обдали прохладой щёки и притупили вонь затхлого дыхания, студёной волной соскочив с корня языка прямо в горло.

А Джейн и не обманывалась. Она знала, что среди людей, эльфов и прочих существ были как хорошие, так и плохие. Однако обида и скорбь, поселившиеся в её сердце, разъедали хрупкий остов изнутри, обгладывали кости и пили кровь, не позволяя простить. Йенифер верила в причастность людей к смерти её родителей, ибо не всё она могла понять и вспомнить из-за своего юного возраста и страха, в роковую ночь помутившего рассудок. Память отвергала события, произошедшие под пристальным взором луны, не давала вернуться в прошлое и снова узреть огненные всполохи да услышать визг пылающей плети, секущей воздух и плоть.

Эти воспоминания были надёжно запечатаны, чтобы, когда придёт время, открыться и провозгласить увиденное правдой, а не порождением детской впечатлительности.

Истина схоронилась до нужной поры. Пурге это было знакомо: она обуздала свои переживания и узрела то, что было скрыто. Джейн же только предстояло встретиться с затаёнными воспоминаниями. И никто, даже она сама, не знал, когда прозрению суждено было случиться. Оставалось только ждать. Жить, питая силы ненавистью, и ждать.

– А я вот возьму и в Авелинель поеду, – мечтательно проворковала Джейн, подняв взгляд к потолку. На её губы впервые за долгое время наползла тень улыбки. – Увижу всё своими глазами. Заживу там, как матушка когда-то, – она почесала остроконечное ухо и задумчиво прищурилась.

Неотёсанные ножки деревянного стула со скрипом заскоблили по полу. Пурга вышла из-за стола, тяжело вздохнула и припала ладонями к шершавой поверхности, как это сделала недавно Смоль, которая, поняв, что вознамерилась сказать её подруга, мигом отреклась от своих слов и тоже вскочила.

– Нет, – встопорщив волчьи уши, рявкнула Смоль и выставила длань вперёд в предостерегающем жесте. Она шумно дышала, часто раздувая ноздри, и горячечное дыхание хрипами вырывалось через щель мясистых губ. – Не нужно.

Пурга подняла голову и воззрилась на свою названую сестру глазами, преисполненными боли и отрешённости.

Джейн в непонимании посмотрела сначала на одну охотницу, затем на вторую. Она сидела меж двух огней, меж двух разбушевавшихся стихий и не знала, как себя повести, чтобы предотвратить ссору. Но её участие в разговоре не было нужно. Межкровницы внимали друг другу и принимали решение, не предполагавшее её участия. Её голос в разразившемся диалоге не имел никакого веса.

– Пусть верит, – Смоль потёрла подбородок, задумчиво выдвинув нижнюю челюсть вперёд, и потупила взгляд.

Небрежно махнув на свою подругу и смущённую девочку рукой, Пурга смолчала и грузно упала на стул, спинка которого жалобно скрипнула, приняв на себя поджарое тело охотницы.

Джейн, ослеплённая малолетней наивностью, противилась принятию истины, попирала её, избегая разговоров о преступлениях эльфов Авелин против личности, против самой жизни.

Люди губили невинные жизни по незнанию, из страха за собственных чад. Они были сравнимы со зверьми, яростно оберегающими свои убежища и своё потомство от всего чуждого, непонятного и пугающего. Смерти они обращали во благо, а примитивность свою – в силу, которой сложно было противостоять. Толпы людей, вооружённых пылающими факелами, вилами и ружьями, переломили ход бессчётного количества судеб. Они были неудержимы, как штормовой вал, возвысившийся над лазурной гладью в лунную ночь. Враждуя с эльфами, опасаясь межкровников, сея гибель и разрушения, люди искренне верили в праведность своих суждений, защищали слабых и хворых из своих бесшёрстных стай. Они не сомневались в правоте, воспетой их старейшинами, однако не стремились сжить неугодных со свету.

Увидев кого-то странного, человек первым делом хватался за оружие и начинал обороняться, думая о своей семье. Эта черта была также присуща животному, загнанному в угол.

Люди несли боль, но не представляли столь явной угрозы. Чего нельзя было сказать о приспешниках Авелина.

Идеальные и высокодуховные создания, изолированные от земной черни непроходимыми лесами да острыми шпилями гор, варились в своём котле, воспитывая в себе чувство превосходства и исключительности. В отличие от хар’огцев, они не хотели водиться с другими расами, но и попросту игнорировать их существование не могли. Золотой град обагрялся кровью войн, что не были редкостью во времена Тьмы, когда в Авелинеле правил безумный деспот, ввергнувший во мрак тирании солнечную столицу.

Однако годы шли, с наскоком сменяя друг друга; деспотичные порядки уходили в прошлое, рождая из мглы светлое будущее. Поступившись жестокими принципами и догмами своего предшественника, Иммераль проводил активную политику по восстановлению мира между детьми Авелин, людьми и прочими расами, населяющими необъятные просторы прекрасного мироздания.

Но очарование и ум юного дарования, взошедшего на престол, не развеяли предубеждения вековечных приверженцев прежних общественных устоев. Они клялись новому королю в верности и услужливо соглашались с его предложениями днём, а ночью тайком, будто воры, покидали желтокаменные стены Авелинеля, выбирали из посрамлённых созданий жертв и измывались над ними. Долго, глумливо, беспощадно.

В перечне «недостойных жизни ничтожеств» числились люди, зверолюды, межкровники и некоторые другие малочисленные народцы, объединённые в общины, племена или культы. Самые отъявленные приверженцы радикальной идеи «Господства Чистокровных и Возвышенных» не чурались косо поглядывать даже в сторону хар’огцев, приведённых в этот мир волей Хар’ога – второго Вселенского Сына, брата милостивого Авелина.