– Всё, Дженифер, пошли, – хлёстко выкрикнул Вальтер.

Его слова отвесили сконфуженной девочке незримую оплеуху. Она захныкала, страшась начатой ругани.

– Да что ты ноешь! Утри сопли, утри, – вопрошая нетерпеливо и грубо, Вальтер наклонился к дочери и впился в её заплаканное лицо проницательным взором.

В этом взоре Джейн увидела своё отражение: напуганное, истощённое, увядшее. Родной отец смотрел на неё хищно и укоризненно, в его глубоких очах расползалось, окаймляя зрачок, коричневое пламя. Вскоре оно разлилось, захлестнуло глаза, и Джейн титаническим усилием заставила себя всмотреться в зияющие червоточины. Она дрожала и робела пред своим же родителем, тряслась, слыша сталь в его голосе, но ничего не могла поделать ни со своим страхом, ни с покорностью: почему-то воспротивиться она не осмелилась.

– Ты что, она же девочка! – снова попыталась вмешаться Сесилия, и в её словах звучала сердечная мольба. Сознавая, каким ничтожеством выглядит в глазах властолюбивого мужа, она напрягла грудь и глубоко вдохнула. Покорившись мужу сейчас, она бы предала свою дочь. И никогда бы себе этого не простила. – Со своими мужиками так разговаривай, а ей грубить не смей!

Вальтер хрустнул пальцами. Его ладонь сжалась в кулак, крепко удерживая детскую ручонку. Джейн, щуплая и хилая от рождения, сцепила зубы, но не издала ни звука.

Вальтер смолчал. Видно было, что гневный жар он унял из любви к дочери, но не из любви к жене. Кивнув Сесилии, он устремился к двери, утягивая Джейн вслед за собой. Сесилия, посторонившись, прижала руку к груди, нервно обхватила запястье пальцами второй и притихла. Скандалов она не терпела, однако порой сохраняла спокойствие с большим трудом: рука так и тянулась к кочерге, чтобы огреть ею Вальтера, прямо по виску или темечку. Проходили минуты, и наваждение отступало. Сесилия хотела, чтобы её маленькая принцесса росла в полной семье. К тому же Йенифер любила своего отца, несмотря ни на что. Она любила их обоих, героически притерпевшись к ссорам, научившись по шагам распознавать, взбешён ли Вальтер или весел. Сесилия гордилась своей дочерью: она росла с широкой душой и добрым сердцем. И от этого было больнее всего. Мир, погрязший в бесчинствах и пороках, не был готов к возрождённому свету. Как и любое мягкосердечное создание, Джейн ждало жестокое столкновение с отвратительной в своей сути действительностью. Сесилия понимала, почему Вальтер так озабочен охотничьими навыками Джейн. Всякая девушка чувствовала бы себя много безопаснее, если бы умела стрелять.

Сесилия боялась за Йенифер. Та была открытой и доверчивой, с упоением слушала не только древние сказания и легенды, но и простые детские сказки. Сесилия раньше была такой: любознательной, глядящей на бескрайние просторы мира широко открытыми глазами. И что же сотворил с ней мир, которым она слепо восхищалась? Сломил её, растоптав мечты и стремления.

Сесилия не желала своей дочери судьбы, что считалась скорее участью, нежели жизненным путём с многообразием красок и развилок.

– Мы пошли! – звонко прощебетала Джейн, обеими руками схватившись за край плаща, накинутого на широкие плечи Вальтера. – Люблю тебя, мамочка!

Слёзы высохли, кожа приобрела молочно-белый оттенок. Ничто не выдавало в радостной девочке обиды или уныния, она улыбалась, разглядывая охотничье ружьё. Её «люблю тебя» уняло душевную боль, и Сесилия позволила себе грустную улыбку.

– И я тебя люблю, милая.

Когда Вальтер обмотал тонкую девичью шейку лёгким шарфом и натянул на каштаны волос примятую шапку, Сесилия помахала им на прощание.

– Вальтер, – позвала она, заслышав скрип дверных петель.

Тот остановился и, не обернувшись, внял её зову.

– Будь осторожен, – Сесилия поморщилась. Она явно хотела сказать что-то другое, но попросту не смогла. Её признание отдавало бы заметной фальшью, и от этого им обоим не стало бы легче.

– Конечно, – ровно ответил Вальтер и переступил порог.

Джейн, хихикнув, шагнула следом. В пальтишке, сшитом из куска прохудившегося тулупа, она выглядела нелепо. Как пушистая овечка, бредущая за пастухом на ножках-спицах.

Проводив мужа и дочь взглядом, Сесилия затворила дверь. Долго стояла она, прислушиваясь к удаляющимся шагам. Они быстро стихли, и Сесилия утонула в одинокой, брошенной тишине.

**

Листва, гонимая ветром, с шорохом пронеслась над порослью колючих кустов дикой малины. Её жухлые, обескровленные приближающейся осенней порой листья остроконечными, но круглобокими пёрышками колыхались прохладному дуновению в такт, пряча под салатовым ковром треугольные шипы. Последние ягоды давно опали и сгнили, сдобрив вязкой мякотью задремавшую землю. Те мягкие, забродившие ягоды, которые не сбил с тонких ветвей озорной ветерок, склевали птицы и пожрали гусеницы, урвав яркий вкус лета. Но даже сейчас, возле бесплодных кустов, обратившихся в сухостой, витал слабый-слабый аромат малины: сладкий и древесно-прелый, немного пыльный и земляной. Сор, оголтело взвившийся ввысь, накрыл жёлтые и коричневые листья серым покрывалом, после чего осыпался, смахнутый сильной рукой.

– Слышишь? – шёпотом спросил Вальтер. Так тихо, что его голос подхватил и унёс ветер, и кузнечик, притаившийся в траве, вторил его слову неразборчивым стрёкотом.

За порослью истощённого, выродившегося малинового куста раздался шорох. Судя по озабоченному виду Вальтера, тишина нарушилась не впервые. Он облизал нижнюю губу, прикусил, содрав обветренную кожу. Поодаль паслось животное. Лёгкая поступь, едва слышные взбрыкивания, тяжёлое дыхание, вырывающееся из широких бархатных ноздрей.

– Нет, – просипела Джейн, бледными пальцами раздвигая колючие ветви.

Позолоченные увяданием кроны, распушившиеся в последний раз перед зимней спячкой, укрывали притаившихся наблюдателей, отделяя их от беспечной добычи.

Вальтер беззвучно усмехнулся, приподнял уголки губ в спокойной улыбке, слегка оттеняемой незлобивым укором.

«Ишь, уши-то длинные, да толку от них», – думал он, придерживая дочь за плечо.

Охота требовала выдержки и терпения, поэтому иногда Джейн приходилось останавливать, не позволяя побежать вслед за скользнувшей по стволу вековечного древа белкой или ежом, покатившимся с пригорка.

Несмотря на светлый ум и завидную прозорливость, доставшиеся Джейн от матери, она, как и все дети её лет, не отличалась усидчивостью, так к тому же была излишне любопытна. Например, о жгучем свойстве крапивы она узнала не со слов отца, а схватившись за неё обеими руками. Вальтер долго корил себя за неосмотрительность, стоически выслушивал наущения жены, после чего оберегал своё дитя, словно то была не девочка, а фарфоровая куколка.

Прошло время, и взгляды Вальтера переменились. Не в силах обуздать тягу Джейн к познанию окружающего мира через прикосновения и лицезрение воочию, он дал ей вольную: позволил оступаться, разбивать коленки, загонять под кожу занозы и обжигаться не то о растения, не то о тлеющие угли. Вальтер не был плохим отцом и воспитание дочери на самотёк не пускал, но в опеке и защите от всего природного видел лишь вред.

Сесилия, будучи той ещё белоручкой, просила Джейн не прыгать по лужам и не играть с дождевыми червями. Но гроза затихала, ливнем пролив земную твердь, и девочка возвращалась с прогулки чумазой, в заляпанном грязью плащике и с карманами, набитыми живыми, розово-красными червяками.

– Фу! – кричала Сесилия, когда дождевые гады, вываленные сердобольной Джейн на пол, ползли к ней. – Вальтер! Сколько ещё раз я буду повторять, что…

Он внимательно слушал и вежливо посмеивался, поглаживая жену по щеке. Её лицо подёрнулось краснотой раздражения, залилось сердитой зарёй, а Вальтер оставил на точёной скуле тёмный след, размазав по нежной коже сухие хлопья земли. Сесилия тогда поглядела на него с обидой и недовольством во взгляде, но потом рассмеялась и прильнула к родной ладони, ласково обхватив её худыми руками.

Джейн резвилась, бегала вокруг родителей, иногда пригибаясь к полу, чтобы подобрать отвратительную находку, принесённую с улицы. Лик Сесилии светился лучистой, солнечной улыбкой. Её щёки округлились розоватыми яблочками, взгляд кокетливо потеплел. И Вальтер второй рукой обнял её за талию, снова почувствовав себя молодым, исполненным силы и желания жить. Тогда их губы соприкоснулись в лёгком поцелуе. Невинном и кратком, словно полёт звезды, рассёкшей полотно ночного неба белым хвостом. Их дочь забавно морщилась и причитала, отпихивала Сесилию, из-за чего та наступила босой ногой на ползучую мерзость и взвыла, прыгнув мужу на руки.