Боги надолго замолчали. Не один день минул в сотворённом ими мирке. Тишина, повисшая между братьями, прервалась хриплым вздохом Хар’ога, ставшим шорохом сухой листвы и шёпотом ветра, доносившегося из зелёных терний впотьмах.

– Я готов до скончания времён лицезреть чистоту этих земель, – божество, отпрянув от изукрашенной диковинами планеты, возвысилось над ней, заключило в ладони и встряхнуло. Над лазурной гладью поднялся высоченный пенистый гребень, но тут же схлынул, убаюканный колыбелью.

Авелин запел, и Хар’ог оставил обиду, вслушавшись в беззвучный, но громкий голос, затянувший песню на языке самой Вечности. Умиротворённая мелодия щебетом птиц разнеслась по бурым равнинам, и первый косяк горластых пташек скрылся за горизонтом.

– Ты знаешь, – Авелин смахнул со своей руки крошечный осколок звезды, и тот, опустившись на землю белоснежным пером, обернулся крылатым светочем, тут же поднявшимся ввысь: огромная птица с вытянутым, чуть загнутым к кончику клювом визгливо гаркнула, и из глотки её хлынул водный поток.

Сверкая хрустальными перьями, она полетела сеять жизнь в засушливые края.

– Ты знаешь, что твоего внимания недостаточно. Моего – тоже, – Бог Первородного Света вразумлял своего брата, и его красноречие лилось с горного склона бурлящим водопадом. – Прошу, отринь упрямство и посели здесь воплощения своей воли.

Хар’ог обвёл плоды совместных трудов придирчивым взором. Невинные, прелестные земли, которые утратят свою божественную суть, как только на них ступит первый жилец, отличный от зверья, смущённо дрогнули под прицелом его незримых глаз. Однако ж было в этом некое очарование, беспощадное, но справедливое и благородное: из спокойствия происходит хаос, из хаоса вытекает спокойствие. Разрушения и беспорядки были цикличны во всех предшествующих мирах, будут цикличны и в этом: за войной непременно последует перемирие, за смирением и молчаливой покорностью – всеобъемлющая анархия.

– Ладно. Будет по-твоему, – Хар’ог зачерпнул пригоршню воды. Пустые глубины пред ним разверзлись и охотно хлынули в исполинские ладони, которые были сжаты так плотно, что и капле было не просочиться сквозь бесплотные пальцы. – Пусть этот народ станет моей отрадой. Воплощением не только моей воли и божественного проведения, но и рассудительности да понимания.

Удостоившись одобрительного кивка Авелина, чьи переливающиеся космы радужным коромыслом перекинулись от одного берега реки к другому, Хар’ог прошептал уже сказанные слова, губами припав к водному зеркалу, в котором отражался не он, а ясное небо, светило и мягкие облака. Синяя гладь подёрнулась рябью, набрякла и вздыбилась, поднимаясь из толщи; вскоре в пульсирующей субстанции проявились очертания человеческой фигуры. Но силуэт и в росте, и в изяществе превосходил топорных людей, которых Вселенским Сынам уже доводилось сотворять ранее.

– Дитя воды, – восторженно заключил Авелин и простёр руки к зарождающемуся силуэту.

Лозы кустарников удлинились и нежно коснулись сгустившейся бирюзы. То были не просто лианы, а пальцы, пожелавшие ласково ощупать будущего скитальца.

Разразившись переливчатым звоном, звездопад вихрем закружился вокруг утончённой фигуры, окутал слабое тельце с головы до ног и, опутав магическим шёлком, сдавил, сквозь бурлящий кокон процедив водные капли.

Озерцо, осушенное практически до дна, вновь исполнилось влаги, и алые кувшинки показались на его поверхности. Красные бутоны взволнованно качнулись на мерных волнах и, раскрывшись, окропились кровью, которой замироточила стеклянная сфера, преломившая золотистое свечение.

Зародыш, воссозданный из чистейшей воды, скрючился в хрупком чреве, свернувшись беспомощной тенью, и его глаза, с трудом угадывающиеся в мутном кристалле, вспыхнули серебром, подобно божьим очам. Дитя шевельнулось, и раздался оглушительный хруст. Жемчужная скорлупа дала трещину, та взвилась змеёй по тонким стенкам чистилища. Мгновение спустя зазвенели ледяные осколки, охрипший ветер заглушил их пронзительный визг своими увещеваниями, поэтому вскоре над водоёмом воцарилась покойная тишина. Тело, покрытое инеем, упало, призраком своенравия мелькнув перед глазами, и камнем пошло ко дну.

Авелин ахнул, простонал скрипом величественных древ, губы его дрогнули, а руки потянулись к водной кромке, по которой до сих пор расходились тревожные круги. Хар’ог, холодным дуновением подлетев к зелёным лозам, бережно отодвинул их, не позволив брату простереть ладони к созданию, исчезнувшему в лазурной утробе.

Если бы Боги нуждались в дыхании, то непременно бы его затаили, поражённо застыв в томительном ожидании. Авелин, притихший от ужаса, досады и разочарования, покорно отступил, потеряв контроль над ростками. Хар’ог же, казавшийся своему брату изощрённым душегубом и истязателем, улыбался солнечным диском, наполовину сокрытым за облаками. Он ждал.

– Как ты мог! Что за неслыханная дерзость! Ты…

Гневная отповедь Авелина прервалась, толком не начавшись. Из водных глубин показалась согбенная спина, вслед за ней из укромной синевы выдался круп, после него – жилистая шея, несущая звериную морду – вытянутую, но безмерно добрую.

– Это что? – удивлённо спросил Авелин, не подумав, сколь бестактно и оскорбительно прозвучал его вопрос. Но факт оставался фактом: божество видело, как в озере скрылось нечто, похожее на человека, однако на поверхность всплыла животина, уподобленная равнинной лошади.

Между тем загадочное создание раздуло ноздри, фыркнуло и встрепенулось. Медовые глаза, рыжеющие к уголкам, сгрудились, собрались в кучу. А потом, беспорядочно забегав по окружающим красотам, расщепились на маленькие зеницы, которые облепили большие очи. С обеих сторон морды на том месте, где должна была зиять глазница с блестящим в ней оком, расположилось по три глаза. Меньшие кругляши проворно озирались, двигая продолговатыми зрачками отдельно от основных зениц. Вместо гривы на голове ожившей диковинки, ближе ко лбу, высился рог, в отличие от щуплой туши исполненный в красно-синих тонах. Тело же, напоминающее лошадиное, на просвет казалось стеклянным. Прозрачная плоть пропускала золотые лучи, и крепкий скелет, очерченный янтарным изваянием, просматривался так отчётливо, что ввергал в удивление заворожённого Авелина.

Зверь со свистом рассёк воздух хвостом, не пушистым и мягким, а тонким, походящим на хлыст, вскинулся и, оттолкнувшись крошечными копытцами от водной глади, как от земной тверди, выпрыгнул на берег, одним рывком преодолев внушительное расстояние.

– Это, – Хар’ог прыснул смехом, и на травяном ковре засияла роса, – проводник моей воли и первый праведник новой расы, – пояснил он, но тут же цыкнул, пылью дунув в бесплотный лик своего брата.

Причудливая лошадь, вырвавшаяся прямиком из мира грёз и фантазий, встала на дыбы, вытянула шею и, визгливо заржав, обмякла. Её шкура, прекратившая сиять бирюзой, безвольно повисла; кости, охваченные рыжеватым свечением, преобразились и спрятались во плоти голубой, как небесная высь. Разогнувшись, божьим взорам показалась похожая на человечью фигура. Нагое дитя куталось в шкуру создания, в чьём облике явилось из глубинной синевы. Волосы первопроходца были столь же белы и длинны, как и у его извечного пращура. Желтоватые блики теплынью осели на гладкой лазоревой коже, согревая её.

Порождение водной стихии и чар Всесильного Предтеча повело длинными, вздёрнутыми кверху ушами. Их синеватые кончики дрогнули, роняя на землю крупные капли, и в тех местах, куда попала морось, омывшая волшебное тело, проросли фиолетовые цветы. Они приветливо качнули бутонами, будто склоняя головы пред ликом создателя, и существо, поглядев на красивые растения, развело руки в стороны, с распростёртыми объятиями встречая солнечный жар.

– Стало быть, мой черёд, – провозгласил Авелин, по-прежнему дивясь роскошной шкуре, накинутой на узкие плечи смертного. Бог улыбнулся, и его улыбка туманным пурпуром вечернего зарева разлилась вдоль багровеющего горизонта. Дланью, не скованной телесной немощью, ухватил он лучи уходящего солнца, натянул их бордовыми струнами и оборвал.