Грай по-воинственному радостных голосов реял над скопищем смуглых и натруженных тел, спавшей косынкой ушедшей ночи веял над маковками чёрных, каштановых и седых голов, покачивавшихся в такт неторопливому, но уверенному шагу сотни ног. Ремесленники и мастерицы, охотники и охотницы, шаманки, жрецы и иные приверженцы тайной веры в столь же загадочного Покровителя влачились по залитому солнечными слезами проулку огромной и уродливой сороконожкой, шуршащей бессчётным количеством лапок и пощёлкивающей плоской пастью в поисках желанного насыщения. Шарканье сапог, топот босых ступней, тяжёлая поступь ботинок с толстой и грубой подошвой превратились в бахающий и шуршащий сонм, который напоминал копошение тараканов, залезших под оттопыренную половицу.

В толпе, безликой и ошалевшей, брели плечом к плечу сёстры, помеченные кровавыми перстами двух верных подруг – Жизни и Смерти. Рядом с ними ковыляла женщина в меховом оплечье, что голосила когда-то у костра, заводя воющую мелодию. Под руку она вела межкровницу, которая тоже запомнилась мгновенно прояснившимся глазам Джейн. Тенью, закутанной в неизменный потрёпанный плащ, брела не то женщина, не то девушка, понуро опустив голову. Из всех дев, что тем злополучным днём пели вокруг костра, она была единственной, чьё лицо не удалось приметить. Становилось промозгло и жутко от лёгкой недосказанности, которая могла растаять при малейшем прикосновении к ней: надо было только развеять морок, терновым венцом свернувшийся вокруг сокрытых висков.

– Кто это? – спросила Джейн, настойчиво вцепившись Пурге в руку. Тонкие паучьи пальцы впились короткими ногтями в белоснежное запястье, бугорки ноющих костяшек вздыбились и напряглись.

Зарница повела ухом и прислушалась. Её вид, не по возрасту озорной, задубелый и скованный предельной внимательностью, говорил, что медлить было нельзя, и выражал недовольство секундной заминкой. Огарок красного глаза, зажёгшийся под седой прядью, уколол сребровласую охотницу прямиком в червоточины прикрытых очей.

– Да так. Жрица одна, – наотмашь бросила Пурга, переглянувшись со Смолью. Взор её блестел талой тревогой. – Пойдём-ка. Не хочется, чтоб нас все ждали. Гнусно это, не по-нашему.

Истина, о которой просили девичьи уста, была спешно утаена под удобным предлогом, унесена шествием, ползущим на вымощенную камнем площадь, ныне вновь устланную пеплом, что Болотина собрала, а затем, напитав животной кровушкой, размазала по гладким камням сырой копотью.

Джейн такой ответ не удовлетворил, однако она рта не раскрыла, молча смирившись с вопиющей несправедливостью. Спорить не хотелось: нутро подогревало любопытство, неуёмное и жадное до зрелищных игрищ, плясок и ритуалов, о которых юный ум не помышлял и потому не мог вывести в фантазиях хотя бы примерные наброски грядущего, не имея о чём-то столь диком ни малейшего представления.

– Уж больно ты мала, Джейн. Изнеможешь спросонок и после обедни, пока дойдём, – с высоты своего роста пробормотала Смоль, пригнувшись к заспанной девочке, которая прибилась к их троице голодным и беззащитным щенком. – Полезай мне на плечи. И не боись, они у меня крепкие.

Вековечная шаманка противно кашлянула, приоткрыв сухие губы. Из чёрной щели скрипом дверных петель вырвалось дыхание, предвещающее гневную отповедь.

– Как ты плясать с ношей этакой собралась-то? – Зарница указала расщеплённым наконечником клюки на взволнованную Джейн. – На кой вы её с собой берёте! Знаете ж, что чужачке здесь не место. Уж сегодня точно.

Смоль закатила глаза, руками обхватила онемевшую девчонку за талию и, пригнув голову, взгромоздила её себе на шею. Усадив на широкие плечи, шероховатыми ладонями придержала её болтающиеся ноги за лодыжки.

– Да я так спляшу, что челюсть твоя ворчливая отвалится от удивления, – поправив чёрные пряди, Смоль позволила себе дерзкую, но не обделённую почтением усмешку. – Можешь в этом не сомневаться.

Придержав подругу за локоть, Пурга повела её в бурное течение плотских вод. Джейн вплелась пальцами в копну тёмных волос, чтобы не упасть, и посмотрела вперёд, поверх голов, знаменем возвысившись над грудой бредущих тел.

Вытряхнув из своих зениц искры разворошённого пламени, Зарница сплюнула вязкую слюну себе под ноги и, разразившись недовольным бормотанием, присоединилась к своим воспитанницам, вклинившись в живой поток.

Животные узы, цепями незримыми повязавшие руки тех, кто толкался и кучковался в неустанно бредущем потоке заблудших душ, были так крепки, что не брал их ни топор здравомыслия, ни серп одиночества, избранного прижизненным путём. Все – и отшельники, и краснобаи – объединились, навострив нелепые уши, которые были наградой за смешение кровей. Алые эссенции разных оттенков слились в упаднический нектар и лопались маслянистыми пузырями в костях, жилах и плоти межкровного народа, единого в своих бедах.

Непризнанные и отовсюду изгнанные, кочевали нелюди, шествием влачась по мрачной улице, и их хвосты задирались вверх, из-за чего столпотворение превратилось в канделябр, горящий разноцветными огоньками. Резная подставка с зажжёнными фитилями неслась, пересекая пролесок набекренившихся домов; каждый язычок пламени, опущенный в её чашу, подёргивался и трепыхался, объятый волнительным предвкушением. Джейн тоже была таким огоньком. Янтарной искрой, отлетевшей от мирового костра и растаявшей в лесных дебрях, в которых затерялись и особняком обжились подобные ей: помершие, остывшие, порицаемые и познавшие горечь гонений, тошнотворный вкус яростных слёз и жёлчи, от голода и бессилия вставшей поперёк горла.

Девочка, появившаяся на свет в результате союза эльфийки Авелин и человека, не была одной из межкровников, однако, сидя у Смоли на плечах, слушая хор сосредоточенных дыханий, рыков и грузных шагов, она чувствовала себя частью грядущего действа. Она была с ними, со всеми ними, грубыми, неопрятными, но не обделёнными сочувствием и пониманием. На миг Джейн почудилось, что и у неё из-под волос вылезли треугольные уши, но то был лишь порыв ветра, налетевший на тёмную макушку и хохолком поднявший непослушную прядь. Аккуратные росчерки телесного цвета, отходящие длинными отростками от покрасневших ушных раковин, были на месте. Изяществом, присущим детям Авелина, они напоминали Джейн о матери, о том, что она и вправду существовала, а не была желанным видением, обманом, нагло исказившим сиротливые воспоминания. Сесилия передала своей дочери наследие Солнечного народа, подарила ей частичку себя, продолжая жить памятной чертой в её внешности.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.