Отдалённый шум живущей деревни мерк на фоне жалобного плача. Все молчали, даже Пурга не ёрничала. Она помрачнела, упрятала радостный блеск посеребрённых зениц в тени немого понимания и позабытой утраты, ночами приходящей в кошмарных снах и навязчивых воспоминаниях.

Стенания рыдающей девочки ничем не отличались от скулежа брошенного волчонка.

Пурга тоже рано осиротела. Сполна она хлебнула сомнительных прелестей жизни без матери и отца, без их заботы и ласки. Обдуваемый промозглым ветром, её лик заострился и чуть вытянулся, а в сверкающей белизне зениц забрезжила бессильная влага.

– Потом и бедную маму мою… Люди сразили, – Джейн надрывалась в плаче, и её узкие плечи дрожали, как водная гладь, потревоженная штормом. – Я о-одна осталась. Л-людям нет веры, – прорычала она, неожиданно для самой себя ощерив зубы, и захныкала, ощутив боль в покрасневших глазах. Слёзы обожгли щёки, прорезав на них солёные щербины.

Смоль взяла Пургу за руку. Бледные пальцы дрожали. Обе охотницы прониклись услышанной историей, нашли в ней фрагменты, до сердечных спазмов похожие на пережитые ими невзгоды. Людям и вправду не было веры.

Зарница согласно кивнула и четыре раза плюнула через плечо, таким образом выразив своё презрение ко всему человечьему роду.

– Матушка наказала мне по реке вниз бежать… Так я здесь и очутилась… – Джейн утёрла мокрый нос длинным рукавом и отступила назад, не поднимая глаз. Она была опустошена безутешной исповедью и едва держалась на ногах, слегка покачиваясь.

Все замерли в ожидании. Все, в том числе и Болотина, воззрились на луноликую Матерь в ожидании её единственно-верного и неоспоримого вердикта.

– Вижу, ты похожа на нас, дитя. Мы, как и ты, изгнаны и покинуты всеми, – Луна воздела руки к небу, потянулась ими к ярому светилу, пылающему огненным диском в облачной дымке, и её глаза озарились золотистым свечением.

Свет благодатью наполнил её голову, прояснил думы и двумя белыми всполохами разгорелся в серых очах. Показалось, что на мгновение луна сменила солнце, заслонив то своим серебряным ликом, и тучи вокруг неё рассеялись звёздной пылью. Однако лёгкая вуаль ночи спала, и дневное око вновь загорелось в вышине.

– Нас сторонятся, а матерей и отцов наших порицали, как и твоих. Прими мои искренние соболезнования. Твоя утрата чудовищна, – приблизившись к Джейн, Луна коснулась ладонью её влажной от слёз щеки. Изящная рука с тонким запястьем была холодной, но нежной и дарила освежающую бодрость, как молоко, выпитое после беспокойного сна. Её кожа, точно морская пена или белёсый сумрак, была гладкой и бархатистой, поэтому к ней захотелось приластиться. Словно эта женщина, для Джейн чужая и незнакомая, приводила в грешный мир смертных нежность её покойной матери, навеки пропавшей в посмертии.

– Спасибо, – Джейн кисло улыбнулась: ей хотелось отблагодарить милосердную Луну хоть как-то, но сил не хватало ни на слабую улыбку, ни на лёгкий поклон.

Впрочем, осыпать верховную защитницу здешних мест благодарностями пока что было не за что: дальнейший путь Йенифер по-прежнему не был определён.

– Всем вам известно, что детёнышу, лишённому хвоста и клыков, не место среди нас, – Луна отвела воссиявший серебром взгляд от девочки и окинула им всех присутствующих межкровниц, обратившись к ним. – Однако мне должно будет присыпать буйную голову пеплом, ежели я обреку её на мучительную гибель в мёрзлой чащобе.

Задержав взор на сникшей Пурге, она понимающе кивнула и снова посмотрела на Джейн, беспомощную и обнажённую душой в её глазах.

– Дай мне немного времени, дитя, и я найду тебе приют. Но до тех пор живи здесь, в спокойствии и здравии, – уже мягче сказала Луна, водрузив ладонь девочке на макушку.

Она потрепала её волосы и смежила уставшие веки, заставив померкнуть ночное сияние, охватившее синь больших очей.

– Спасибо, – только и смогла сказать Джейн, в неверии подивившись спокойствию на бледном лике.

Её не обнадёживали, ей не лгали. Речи Луны были исполнены чистейшей правды, которой можно было умыться и напиться, как родниковой водой, дарующей вожделенную свободу от жажды.

– Смоль и Пурга возьмут тебя под свою опеку как межкровницы, обнаружившие подкидыша.

Луна выставила ладонь вперёд, дав понять, что возражения не принимаются. Но Смоль и Пурга не думали спорить: они с душевным трепетом и благоговениям приняли обязательство, провозглашённое Матерью. Умелые охотницы не страшились лишнего рта в своей лачуге, тем более из обрывков истории Джейн они могли почерпнуть много интересного. В рутинной бытности и такое было за радость.

– А теперь ступайте все прочь, – Луна сделала шаг назад, во тьму своей хижины, и мрак, словно живой, расступился перед её светлым силуэтом, пропустив вглубь. – Мне следует разбудить мужа и донести до его ушей ваши россказни.

Это было последним, что вымолвила луноликая. Она небрежно махнула рукой, и двери, подчинённые её воле, со скрипом затворились, сомкнув свои створки. Луна исчезла в кромешной мгле. Зашла за тучу.

Джейн позволили остаться. Конечно, селиться в деревушке она не собиралась, а межкровники, испокон веков живущие замкнутыми общинами, не были готовы принять чужачку в свою стаю. Однако обещание Вождей помочь с переправой в иное, более пригодное для жизни бесшёрстного дитя место подкрепляло хрупкую веру в добро и справедливость.

Дни летели друг за другом листьями, сорванными ветром перемен с ветвей древа времени. Незаметно пронеслась пред глазами неделя, прожитая в межкровной общине. Существа, изначально показавшиеся пугающими и опасными, открыли Джейн другую сторону своих обычаев, удивительную и влекущую. Всё было интересно: и пляски посреди ночи вокруг костра, и песни на непонятном наречии, и замысловатые побрякушки да иные диковинки, которые ремесленники и мастерицы, покрывая ушастые головы капюшонами, продавали на большом рынке в далёком человеческом городе. Нравы изгнанников, вскормленных лесом, были жестки и суровы, как и те, кто им слепо следовал. Но Джейн примирилась с яростным пылом, постоянно горевшим в сердечном очаге каждого межкровника и каждой межкровницы. Она больше не боялась своих новых знакомых, наоборот, узнала их получше, умом потянувшись к их охотничьей культуре.

Например, брат и сестра, которых Йенифер по приходе в деревню увидела на крыльце одной из трухлявых лачуг, были обычными детьми, а не хищниками в невинных обличиях. Они были любопытными и непоседливыми, резво гоняли по заросшему чертополохом двору мяч из свиной плоти, мазали друг другу щёки пеплом и заливисто хохотали. Их отец, показавшийся из-за двери в уродливой маске, поклонялся межкровному Покровителю и верно ему служил. Он был не самым расторопным жрецом, который попросту не успел очистить череп от засохших остатков кожи и мяса. Джейн видела, как он прогуливался вместе со своими чадами вдоль покосившихся заборов. Тогда его супруга выбежала из гниловатой избы и, держась окровавленными руками за подол платья, громким возгласом позвала их к столу. Она произнесла пару понятных слов, остальное же затараторила на своём языке, при этом размахивала руками, чтобы её непременно заметили, а её зову вняли.

Тем днём Йенифер, с ног до головы укутанная в тряпьё, изучала окрестности деревни и расхаживала вдоль зыбкого брега Волчьего Языка. Она обернулась невзрачным и серым облаком, сотканным из тканей и меха, дабы её облик ничем не отличался от внешнего вида местных жителей. Названые сёстры и братья передавали из уст в усат слушок о прибытии бесшёрстного и безухого дитя, но никто в подробности не вдавался и не рвался проверить, правдивы ли были сплетни, ибо приближался важный для всей общины праздник – Чествование межкровного Покровителя. Их Покровителя.

Торжество надлежало устроить грандиозное, поэтому все начали готовиться к столь знаменательному событию заблаговременно: кожевники выделывали шкуры, попутно свежуя пойманную дичь; умельцы и умелицы, посвятившие жизнь созданию устрашающих масок из животных черепов, соскабливали с костей мясо и сухожилия, вытравливали на них узоры и символы, заговаривая каждое изделие неразборчивым шёпотом; девы и мужи, отвечающие за приготовление яств, разделывали кровоточащие туши, морившиеся в земляных погребах специально для этого празднества.