Зарница, несмотря на свой почтенный возраст, танцевала с вёрткостью молодухи и резво прыгала, подавая своим ученикам пример. Они не просто плясали, прославляя Всесильного, а репетировали какой-то ритуал, которому должно было пройти в точности до мелочей, без заминок и неурядиц. И глаза старой шаманки пылали азартом: в проведении сего действа она видела своё предназначение. Девушки и юноши, что ей были покорны, с такой же отдачей слушали и запоминали каждое наущение своей наставницы, боясь подвести её и расстроить. Их слаженные движения сливались в невидимую сферу тёмной и очень сильной энергии, главные составляющие коей – шаманка и её прихвостни – были неотделимы друг от друга. Они были связаны не боем барабанов, обтянутых кожей, и даже не танцем, а верой и желанием угодить таинственному Покровителю, которого в межкровном народе называли только так и никак иначе. Наверняка у духа этих мест было какое-то имя, но его не принято было произносить вслух. Или смертные последователи просто не знали, как кликать своё Божество. То могло им и не представиться.

Жизнь и Смерть – сёстры, появившиеся на свет из утробы своей матери донельзя похожими, практически одинаковыми – однажды подозвали Джейн к себе и предложили ей поиграть. Вблизи они казались обычными девочками, просто чуть изуродованными. Шрамы и рисунки, покрывающие их тела, не отталкивали, но заставляли недоумевать. Любопытство, свойственное многим детям, не оставляло Джейн в покое, и она, улучив подходящий момент, спросила у сестриц, почему те выглядели так необычно. Однако Жизнь и Смерть синхронно приложили указательный палец к губам и, не дав новой подруге ответа, рассмеялись. Несмотря на улыбки и искры в ясных глазах, уголки их ртов были опущены вниз, словно пришитые к коже. Присмотревшись, Йенифер увидела в глазах сестёр зачерствевшую обиду и неизбывную печаль. Они не молчали из упрямства. Им было больно рассказывать о происшедшем. Свои переживания упрятали они за радостными ликами и, взяв Джейн под руки, поволокли её вслед за собой. В течение вечерней прогулки девы перебрасывались шутками и уморительными прибаутками, а Йенифер внимала им и тихо посмеивалась, так выражая свою благодарность за долгожданную возможность отвлечься от пережитых мытарств.

При другом раскладе событий Джейн была бы в восторге от своих приключений, но пока что скорбь продолжала травить её душу, и всё время, что горечь утраты притуплялась, обещая не исчезнуть никогда, девочка, как было велено, жила вместе со Смолью и Пургой.

Пусть их изба была кривобокой, с треснутыми окнами и худой крышей, но в ней всегда было тепло, сухо и чисто. Ранним утром охотницы уходили в лес, а по возвращении в свою обитель наводили порядок в горнице, подметали хвойным веником пыль и сор, без страха выгоняя те за порог, и брались за готовку ароматного супа или нажористого рагу. Сырое мясо в компании Джейн они не ели: единожды её уже стошнило от металлического запаха ломтя окровавленной плоти, который задумчиво пожёвывала Пурга, по-царски откинувшись на спинку стула. Пришлось оставить окна настежь открытыми на несколько часов, чтобы кислое зловоние убранной рвоты выветрилось и перестало навязчивым душком тревожить чуткий нюх.

Поэтому теперь в котелке, опущенном в разогретый очаг, булькала сытная похлёбка.

Очередной день поприветствовал сонную Джейн полуденным солнцем. Она тёрла глаза, проспав около двенадцати часов, и сидела за столом, устало подперев голову. После затяжного сна в теле не было и капли бодрости, а в голове гудела пустота. Охотницы уже вернулись с ранней вылазки и вовсю хозяйничали, суетливо хлопоча над обедом да негромко причитая.

На Джейн они не могли нарадоваться: девочка была совсем неприхотливой, рано засыпала и поздно просыпалась, отчего соображать завтрак на неё не было никакой нужды, и подругам удавалось полакомиться излюбленным мясцом, которое они наскоро перехватывали на ходу, пока с песнью углублялись в лесные дебри.

– Уф, – Смоль утёрла взмокший лоб ладонью и, приблизившись к столу, упёрлась в него руками. Садиться она не торопилась: пребольно затекла спина, напряжённые мышцы саднило, отчего хотелось постоять и хорошенько потянуться, что она и сделала, широко и громко зевнув. – Харчи скоро будут готовы. Немного подождём, и всё.

Поправив рукой волосы, Джейн засмотрелась на острые клыки, лезвиями сверкнувшие в разинутом рту, и тоже зевнула, раскрыв челюсти до слёз в уголках сонных зениц. Из каштановой пряди, свесившейся на лицо, выпало перо и медленно, описав круг в воздухе, полетело вниз. Опустившись на край стола, оно было согнано прочь ребром детской ладошки.

– Ты что стоишь? Садись уже за стол, – кивнув подруге, Пурга расплылась в зубоскалой улыбке и поёрзала на стуле, устраиваясь поудобнее. Белый хвост высунулся из-под крепкого бедра и шевельнулся.

– Спина затекла, – прогнув хребет, Смоль хрустнула поясницей и ойкнула от жара, сковавшего мышцы. – Постою чуток, потом сяду.

– Ага, а чай разливать я буду, – озарившись полумесяцем широченной улыбки, Пурга прыснула смешком в кулак и поднялась на ноги.

Шерсть на её хвосте, растущая клочками, лоснилась и сверкала, как бледноликая луна, посеребрившая перистые облака своим свечением.

На дряхлом комоде, оскалившем зубы выдвижных ящичков, стояло жалкое подобие чайника: ржавая конструкция, по форме напоминавшая колодец, не внушала доверия. Оранжевые пятна покрывали её бока и завитые кверху ножки, красноватой плесенью цвели на днище и сдавленной крышке. Под странным приспособлением горела плоская и низенькая лампадка, слабый жар которой кипятил воду в ёмкости, водружённой на резной треножник.

Пыхтящий чаевар – именно так Пурга назвала это отродье кузнечного ремесла – был надёжным и простым в своём устройстве, но воду в него приходилось наливать заранее. В котелке, подвешенном над пылающим пламенем, кипяток сделался бы быстрее, но в очаге варилась похлёбка. Да и Пурге очень нравилось металлическое чудо-юдо, радушно преподнесённое ей в качества благодарности. Однажды она помогла кузнецу словить волка, под покровом ночи наведшего беспорядок в его мастерской. Чаевар был платой за ценную услугу.

– Ну и надымил же он, – запричитала Пурга, окружив пышущее жаром нечто кружками.

Придержав дно кипятильника рукой в тряпичной прихватке, она неторопливо наклонила горлышко чаевара вперёд и разлила горячую воду по деревянным чашкам.

Из-за спины Пурги не было видно, что она так старательно крошила, бросала и выдавливала, свободной рукой роясь в походных мешочках. Они лежали в верхнем ящике видавшего виды комода и были полны лесных трав.

– Чай у неё всегда восхитительный получается, – нагнувшись к Джейн, доверительно прошептала Смоль. – Но порой лучше не знать, что она заваривает. Спать крепче будешь, – она озорно подмигнула и выпрямилась, размяв уставшие плечи.

– Я всё слышу! – с наигранным возмущением отозвалась Пурга и улыбнулась, постучав ложкой по краю чашки. Она шевельнула ушами, показав, что всё время держала их востро.

Тишину нарушил звонкий девичий смех, который стрелой взметнулся ввысь и, ударившись о потолок, рассыпался. Джейн испугалась своего же смеха: она ойкнула, ошеломлённо прикрыв рот ладонью, и сникла, вспомнив, что причин для радости у неё нет. Тучное тело грусти разбухало, поглощая всё и вся, а секундные проблески весёлости и надежды были пылью, пущенной в глаза.

Кружка, опустившаяся прямо перед носом, отвлекла Джейн от удручённых мыслей.

– Спасибо, – осипшим голосом сказала она и, замешкавшись, обратила взгляд на Пургу.

Та расставила чашки и, вернувшись на своё место, развалилась на стуле с привычной леностью.

– Пурга, могу я кое-что спросить? – с неподдельным интересом изучая своё размытое отражение, чёрными линиями нанесённое на замершую поверхность душистой глади, по которой и рябь от шумного дыхания не шла, Джейн хмурилась и сосредоточенно морщила лоб.

В горле пересохло, кто-то будто накинул удавку на шею и хорошенько затянул, но слова, которые так трудно было произнести, с жалобным сипением вырвались из щели пересохших губ. Послышалась прерывистая мелодия надломанной свирели – так рвалось из груди дыхание, со свистом вылетающее из приоткрытого рта.