Своих водных собратьев авелинцы невзлюбили из-за их равнодушия и снисходительного, лишь отчасти брезгливого отношения к простым смертным. Хар’агнецы всегда были отстранёнными и в раздорах на почве ненависти видели пустую трату времени. В сдержанной манере, им свойственной, они выразили одобрение Иммералю Торонату и поддержали его на первых этапах становления правителем. Это посеяло рознь между старожилами огненного народа и их братьями и сёстрами, укрывшимися на дне Хрустального Озера.

Порой Иммераль был слишком мягок и великодушен, чтобы признать очевидное: его подданные разделились на два лагеря. В первом лагере эльфы возрадовались упразднению противоправных законов вместе с ним, во втором – лицемерили и поносили молодого короля за его же спиной, в лицо жеманно улыбаясь да заливаясь певчей пташкой об уважении и обожании.

Джейн было опасно просто приближаться к златоглавой обители остроухих аристократов. Она нуждалась в признании короля, но пришлось бы из кожи вон лезть, чтобы его добиться, и маленькой девочке такое явно было не по силам. Бесспорно, она отличалась любопытством и прозорливостью, однако в глазах чванливых вельмож предстала бы обузой. Дитя, чью кровь сравнили бы они со сточными водами.

Подойдя к котлу, в котором шипела и булькала наваристая похлебка, Смоль оглянулась на Джейн. Она пыталась понять, было ли в этом детёныше что-то особенное. Внутренний стержень, способный вырваться наружу и пронзить врага в секунды смертельной опасности.

Закалённая огнём и холодом, Джейн выжила. Она была слаба и тщедушна, но, стало быть, и вправду могла на что-то сгодиться в будущем, раз уж Вселенная сжалилась над ней и одарила своим благословением, вдохнув жизнь в оцепеневшее тельце.

Черпак опустился в бульон, позолоченный маслом и травяным соком, утонул в мясной гуще и наполнился сытным супцом. Смоль разлила его по деревянным мискам, постучала половником по краю чугунного котла, стряхнула жирные капли и нетерпеливо облизнулась, вдохнув аромат, от которого протяжно заурчало в животе.

Скромная хибара вплоть до потолка заполнилась въедливым запахом яства. Голодно покусывая губу, Смоль снесла тарелки на стол и положила рядом с ними деревянные ложки. Они слегка разбухли от сырости, властвующей в погребе, и покрылись плесенью, которую Пурга старательно счищала накануне. В бытности своей охотницы столовыми приборами не пользовались, предпочитая отрывать мясо клыками, рвать сухожилия, обгладывать и обсасывать косточки, однако Джейн наверняка повредилась бы рассудком, изо дня в день наблюдая за кровавыми пиршествами, поэтому межкровницы пожалели её истерзанный ненастьями разум и отреклись от привычного уклада своей жизни. Но только на неделю. Ковырять отварную пищу ложкой и глотать маленькие кусочки было весьма утомительно. К тому же, мясо в бульоне теряло свой насыщенный вкус и кровавый смак. Оно делалось менее волокнистым и довольно мягким, из-за чего ныли клыки.

– Как вкусно пахнет, – проворковала Джейн, схватившись за ложку, и зачерпнула немного бульона.

Воспоминания о доме клином вонзились в зеркало действительности, разбив его вдребезги. Оказавшись за столом вместе со своими родителями, Джейн поняла, что снова утонула в бреду, мыслями вернувшись в минувший день. Сесилия готовила обед, и на крошечной кухоньке пахло совершенно иначе, по-домашнему. Стены не источали запах сырого мяса, что разделывалось в лачуге годами; в деревянных потолочных сводах не зияли дыры, затянутые паутиной, которую никто не старался убрать – видать, кое-как сдерживала дождевые капли.

Охотницы усердно корпели над едой, и Джейн понимала, что рагу, супы и другие изыски, отличные от излюбленного мяса, они соображали ради неё, чтобы она, несчастная деточка, не сидела голодной и набиралась сил. Йенифер была благодарна им за проявленное гостеприимство и доброту. Похлёбка пахла чудесно и наверняка обладала приятным вкусом, однако еда, приготовленная материнскими руками, была вкуснее всего. Джейн шмыгнула носом и сдержала колючие слёзы, поняв, что никогда больше не разделит трапезу со своими родителями.

Она поднесла ложку ко рту, подула и скорбно опустила взгляд. В лужице горячего бульона лежал остекленевший глаз, за кремовым шариком которого тянулась красная нить. Не то сухожилие, не то кожа – Джейн не знала, что это, а мёртвое око, сваренное с приправами и мясом, смотрело на неё в ответ.

– Смоль! – воскликнула Пурга, и её сердитый голос оттенило негодование. У неё в голове не укладывалось, как после огреха, связанного с запахом сырого мяса, подруга позволила столь явным потрохам добраться до тарелки их привередливого подкидыша. – Ты куда смотрела?! Снова ведь её напугаешь! – протянув руку к деревянной плошке, Пурга подцепила глаз когтями, впилась их остриями в мягкий шарик, упругий, как яичный белок, и поднесла к своим губам. – Джейн, отвернись-ка. Ты не ешь, так я съем.

Под приглушённые смешки раззадорившейся Смоли Джейн послушно отвела взгляд от Пурги, жадно облизывающей губы в предвкушении лакомого вкуса, и с ехидным прищуром воззрилась на черновласую охотницу, немо спросив о ситуации, ныне происходящей. Та пожала плечами и со смеху крякнула в кулак, когда Пурга надкусила перчёное око, и глазной сок, белёсый да маслянистый, брызнул ей в рот тонкой струёй, запачкал губы и каплями стёк по подбородку. Межкровница скользнула по влажным губам языком, слизала кисловатые жемчужины, протолкнула в клыкастую пасть потускневший глаз, сжала челюсти и прожевала его, не сводя довольного и насмешливого взгляда со Смоли, что прикрыла лицо ладонью, дабы не видеть, как обсасывались перемазанные в соке пальцы.

– О, хорошо пошло, – ударив кулаком себя в грудь, Пурга отрыгнула и показала сверкающие ножи волчьих клыков в диковатой ухмылке.

Смоль шлёпнула себя ладонью по лбу: откровенность названой сестрицы несказанно её удивила. Джейн, нервно улыбаясь уголком губ, возила деревянной ложкой по краю тарелки, размазывая тёмно-бордовую гущу с редкими вкраплениями зелени. Других сюрпризов на дне не оказалось.

Остаток трапезы все трое сидели в молчании. Пурга расправилась с обедом, звучно выхлебав содержимое чаши; Смоль тоскливо кусала черпачок деревянной ложки, скучая по сочным и волокнистым ломтям мяса. Бульон она выпила, а оставшиеся кусочки съестного уписывала всухомятку. Съев всё, она присосалась к краю кружки и сделала большой глоток, нетерпеливо, с жадностью странника, заблудившегося в пустыне, влив в свою глотку душистый чай. Чашка мгновенно опустела, по её стенкам растёкся коричневый налёт, а в приторных остатках плавали сушёные травы.

Джейн отобедала через силу: ей кусок в горло не лез. Костной решёткой вставал он поперёк горла и вязким комком подкатывал к корню языка, намереваясь спрыгнуть с него обратно в тарелку. Не глядя в миску, Йенифер съела всё, что в ней было, и откинулась на спинку стула, скрестив руки на груди. Ослабевший организм начало клонить в сон, она засопела, умиротворённо причмокнув губами, но из дрёмы её вырвал требовательный стук в дверь. Поверхностное дыхание участилось, Джейн встрепенулась, побоявшись повторения трагических событий.

– Не за-а-аперто, – расслабленно протянула Пурга и почесала затылок.

Скрипнули старые петли, дверь резко распахнулась, со свистом влетела в стену и, покачнувшись, замерла. На пороге показалась сгорбившаяся Зарница. Джейн поражённо выпучила глаза, подивившись увиденному: в теле древней шаманки вилась, густела и постоянно росла недюжинная силища. Зато охотницы и бровью не повели, посмотрев на свою вековечную наставницу с вопросом во взорах.

– Девоньки, – прядя изорванными ушами, обратилась к ним старица и распушила рыжеватый хвост, местами посеревший от проплешин, – к Покровителю уж жрецы воззвали. Началось.

Все вскочили со своих мест, как по команде, и, провожаемые пристальным взором старухи, вышли из дому.

Распахнувшись, дверь выпустила на полуденный, степенно сменяющийся вечерними колодками эшафот домашний сумрак, разбежавшийся по углам испуганными мышами. На крыльцо накатывала бесплотным водяным каскадом глубокая, вспучившая свои берега река, в которой сливались в единую грязную толщу не капли, обтесавшие золотую кайму, а межкровный народ, отражённый в смазанном лике безропотного повиновения и одичавшего предвкушения.