– Дура! – заорал Вальтер, разинув пасть. Он замахнулся и резко, нещадно ударил Сесилию по щеке.

Так сильно, что её голова повернулась, а на бледной коже расцвёл больным пурпуром отпечаток могучей пятерни.

За звоном пощёчины, выстрелом пронзившим чугунную тишь, никто не услышал, как скрипнула и притворилась дверь.

Сесилию как кипятком ошпарило. Нет, боли она не чувствовала, на боль ей было глубоко всё равно. Её душу скрутила, вывернула наизнанку, разорвала в клочья нестерпимая обида, которая после собрала ошмётки и скрепила их клейким ядом обязательств. Подобный исход был неотвратим, но отвратителен.

Вальтер никогда прежде не поднимал на неё руку. Эльфийка, воспитанная в тепле и заботе, с уважением и любовью к самой себе, почувствовала себя ничтожеством, опущенной куртизанкой, которую мог обидеть и избить всякий тунеядец, просаживающий в борделе и своё жалованье, и жалованье своей жены.

Сесилия не двигалась. Униженная собственным мужем, оскорблённая и уязвлённая, она была скована по рукам и ногам ступором омерзительного ошеломления. Слёзы хлынули из её глаз, крупными жемчужинами заскользили по побледневшим щекам, прочерчивая белые дорожки на ракушечном румянце, который уже не перекрывал хладную стойкость омертвевшего тотчас лица.

Ситуация, вызывающая чувство неприкрытой гадливости, совсем скоро достигла апогея недопустимости, неприемлемости. Джейн, вернувшаяся с улицы, против своей воли стала свидетельницей того, как её отец ударил её мать. Бесстрастно, с яростными искрами в глазах. Осадил её, отвесив хлёсткую, звонкую оплеуху.

И это роковое мгновение навсегда застыло во взоре маленькой девочки. Оно отпечаталось в её памяти, въелось в подкорку сознания, чтобы навеки остаться там.

И что-то в Джейн необратимо изменилось, когда она во всю глотку завопила «Мамочка» и бросилась вперёд, к Сесилии. Отец, рассерженный и озлобленный, был для неё чужим человеком, незнакомцем, с присутствием которого она свыклась. Но сейчас Йенифер поняла, что ругань была предвестником уродливой кульминации. Она поняла это, однако за короткий миг успела осознать и иное: грош цена такому отцу. Грош цена тому обезличенному мужчине, что осмелился ударить её мать. Чёрствая сторона родительской любви была для Джейн тёмным, непостижимым таинством. Все годы, перенасыщенные ссорами и скандалами, грохочущие криками и дробью едкого жаргона, она не сомневалась, что, несмотря на частые перебранки, Сесилия любила Вальтера, а Вальтер любил Сесилию, как и было положено супругам, скрепившим свои узы браком и породившим дитя. Однако в ту самую секунду, когда отец огрел широкой заскорузлой ладонью фарфоровую щёчку её матери, Джейн встревожилась. Из недр её сердца проклюнулась смута. Она пустила корни, закрепилась в грудной клетке и проросла, колючками изрывая плачущее нутро.

Любовь, которой Джейн восхищалась, отождествляя её со сказочной романтикой, исказилась, превратилась в нечто уродливое. Ныне её можно было сравнить не с душистым цветком, а с умерщвлённым зародышем, явившимся плодом совокупления заблуждений, что были длиною в жизнь, и непростительного желания ломать, подчинять, контролировать. Гнилостной субстанции давно было пора покинуть тела возлюбленных: вязкий сгусток, растёкшийся по полу незримым пятном, собрался и запрыгнул Джейн в подставленные ладони, а затем подлетел вверх, как мячик, и грязью ударился ей в лицо, залепив чёрным мороком глаза, ноздри и рот.

Йенифер пресытилась чувством несправедливости. И обида, подкреплённая этим чувством, поглотила её.

Джейн поморщилась и открыла глаза. На её лице не было пыли или серых разводов, но она всё равно виделась себе грязной и неопрятной. Её детские надежды окунул в смоляную лужу безразличия её же отец, половина от родного целого, которое девочка оберегала, согревала огоньком безграничной любви. И вот всё разрушилось в одночасье. Всё, что Джейн знала, во что она слепо верила.

– Не трогай маму! – надрывно прокричала она, ухватив отца за локоть.

– Не лезь! – Вальтер, холодно взглянув на хмурую дочь, дёрнул рукой, да не рассчитал силы, и Джейн, пошатнувшись, не устояла на ногах.

Сесилия подхватила её под руки и прижала к себе, сделав ещё один шаг назад, к двери. Ей казалось, что лучше ринуться в лес, чем дальше терпеть вопиющие унижения, но хныкающая Йенифер, прячущая лицо в складках праздничного сарафана, останавливала, не позволяя оставить проблему неразрешённой.

Ибо в противном случае это означало бы, что Сесилия простила своего нерадивого мужа, молча стерпев его хамство. Но она не хотела мириться с его спесью и взыгравшей гордостью, которая порой граничила с пугающим помешательством.

– Пусть отойдёт, – Вальтер подался вперёд, схватил Джейн за плечо и, грубо оторвав от матери, толкнул в сторону. – Не мешайся, когда взрослые разговаривают, – обратился он к дочери, холодным лезвием своего взора полоснув по её стремительно краснеющему лицу.

В глазах маленькой Йенифер стояли слезы. Они застилали поверхность карих зениц, набухая прозрачной пеленой. Из-за этого мир подёрнулся рябью, а лик отца, утонувший в набрякших слезинках, обернулся чудовищной образиной. Злобной тварью с диким оскалом и чёрными дырами заместо охристых глаз.

– Не смей, – Сесилия прервалась, её грудь единожды вздрогнула, а сердце заметалось за рёбрами куском кровоточащей плоти, – не смей так с ней разговаривать! Она твоя дочь, очнись, недоумок! – прокричала она, бросив на Джейн обеспокоенный взгляд, и снова попятилась. Её ровная, скованная напряжением спина упёрлась в деревянную стену, хранящую в себе тепло домашнего очага.

Тепло той обители, уютом которой они гордились, укрывшись в нём от невзгод удручающей реальности. Однако обычные слова, слетающие с уст в порыве гнева, разрушали всё, что Сесилия и Вальтер воплотили в жизнь непосильным трудом.

– Какая-то чернь и прогорклая бормотуха, которой ты упиваешься в кабаках, заменили тебе семью! – не унималась эльфийка, со строгостью и решительностью глядя на своего мужа.

Её изящный стан вновь окреп, схватился камнем, и дрожь в хрупком теле унялась, боле не тревожа ни грудь, ни руки. Сесилия отрывисто выдохнула, сдула прядь со своих губ, которые тут же поджала. Изнутри закусила она щёки, рванула нежную плоть и пустила кровь. Солёный привкус железа прояснил разум, воодушевляющим жаром заструился по горлу и охватил нутро пламенем, сжигая в очищающем огне слабость и кроткость. Иногда Сесилия могла поступиться своими принципами и не внять злым речам Вальтера, но оставить дочь без заслуженного отмщения она не смела.

А Джейн плакала. Слёзы скользили по её щекам, большой каплей собирались на остреньком подбородке и градиной падали на пол, стуком вторя подавляемым всхлипам. Тихий плач, который она тщетно пыталась унять, беспощадно терзал; её тощее тельце била крупная дрожь, похожая на слабые судороги; щёки налились алым, будто бы их поцеловала крапивница, а кончик носа, напротив, побледнел, как у покойницы. Под рыдающими зеницами залегли тёмные полукружия, отдавшие звёздную синь потускневшей радужке. Обида окутала каштаны очей слёзной вуалью, отчего они почти что пропали, сокрытые белёсым полотном.

– Жизнь у меня паршивая, вот и пью!

Вальтер нахально ощерил зубы.

– Да многие мечтают о такой паршивой жизни, как у тебя! – Сесилия подалась вперёд, вцепилась обеими руками в ворот его рубахи и натянула до треска.

– О чём тут мечтать?! О сварливой жене и о дочери, которая вечно болеет?!

– Окстись, ирод! Совсем ума лишился!

– Посмотри! Взгляни, до чего мы докатились! – Вальтер больно сжал её запястье и силой отстранил от себя. – Прячемся, как крысы, в этом сарае! А всё из-за…

Сесилия приподняла уголки губ в скорбной ухмылке.

– Хочешь сказать, что всё из-за меня? – не дожидаясь ответа, она приложила палец к чужим губам. Неожиданно ласково и смиренно. В этом неприметном жесте отразилась вся горечь внезапного, но вполне очевидного осознания.

На рубине доброго сердца появилась ещё одна трещина.