– Завтрак готов, – взмахнув руками, Сесилия бережно подняла глиняный кувшин в воздух.

Тот, упруго поднявшись вверх, накренился, по его узкому горлышку заструилось студёное молоко. Эльфийка улыбнулась, заворожённо наблюдая за тем, как белые жемчужины сливаются в единый поток и наполняют кружки. Она не предала магию забвению, не утратила былых умений, но всё чаще обходилась руками, будто бы из уважения к человеческой беспомощности, отчего нежные руки её покрылись трещинами, а на сердцевинах ладоней, ближе к линиям пальцев, проступили первые мозоли.

– К столу, а то всё остынет, – уже громче позвала Сесилия, возвращая полупустой кувшин на место. Высокий сосуд плавно, словно пёрышко, опустился в центр стола, не издав ни звука.

Неподвижная молочная гладь, отливающая нежнейшим оттенком кремового, заворожила Сесилию. Она склонилась, всмотрелась в глубь стакана и отпрянула, увидев своё уставшее, немного сонное лицо. Молодость её не увядала, напротив, цвела и пахла, подобно пышной розе, однако внутренняя старость, заточившая вольную душу в темницу обязательств, отчаянно рвалась наружу.

Под глазами Сесилии набрякли чёрные полукружия. Она оттянула нижнее веко, пощупала сизую кожу и вздохнула с горьким укором. А ведь это только начало её вечности. Вольготной вечности, проведённой в четырёх стенах. Однако Сесилия не отчаивалась: иногда дверца медной клетки, негодной для самоуверенной орлицы, приоткрывалась, и та, боязливо высунув голову, улетала прочь, обречённая вернуться в тесную и душную обитель ради своего птенца.

Утром сегодняшнего дня караваны тележек, гружёных заморскими диковинками, деликатесами, пёстрыми тканями и ширпотребом, хлынули в приветливо распахнутые врата ближайшего города. Люди готовились к осенней ярмарке, неотъемлемой частью которой были шумные гуляния, выпивка и развлечения. На площади плясали танцоры, разодетые в яркие наряды, что надувались на ветру огромными куполами и парусами; среди них бегали скоморохи, и их длинноносые ботинки забавно позвякивали колокольчиками; эпицентр весёлого капустника окружали торговые прилавки, расставленные в форме подковы; на дощатых столах сверкали склянки, вазы и фарфоровые сервизы, отовсюду тянуло приятными запахами свежей выпечки и мяса, жарящегося на вертеле.

Сесилия не была любительницей отовариваться на базарах, но порой всё же присматривала себе украшения из янтаря и застывшей смолы. Её поражала та лёгкость, с которой мастера и мастерицы, вышедшие из рядов приземлённых людей, превращали простенькие вещи в произведения искусства. Очень любила эльфийка кольцо из бирюзы, купленное на осенней ярмарке годом ранее. Оно хорошо сидело на пальце и светилось чистотой безоблачного неба, играя синими и голубыми оттенками в лучах солнца.

Но не одними ювелирными изделиями да любопытными вещицами был един праздник: там имели место и танцы, и прыжки через костёр, и суматошные конкурсы, в которых принимали участие захмелевшие мужчины и женщины, а их родня смотрела, хохотала и хлопала, крича в десяток ртов. Сесилия отпускала заботы и как будто возвращала себе душевную юность, кружась под звонкую музыку струн и дудочек. Она, одетая в сарафан и с цветочным венком на голове, позволяла пламени облизывать округлые икры, перескакивала через него вместе с молодыми девушками, от которых внешне нисколько не отличалась. Сесилия была прекрасна и многим могла дать фору и в прелести, и в изяществе, но дух её безнадежно старел, возрождаясь из пепла лишь в праздники, коих было не так уж много. Чародейка была бы не против, чтобы вся её жизнь была праздником. Бесконечной осенней ярмаркой.

– Стой! – воскликнул Вальтер, не совладав с дочерью.

Джейн извернулась и побежала вперёд, к столу. Гребень, застрявший в её волосах, выпутался из тёмных прядей и упал на пол. От него откололся зубчик.

– Матушка, – взмолилась девочка, поднимая гребешок и отломившуюся частичку. Она держала любимую вещь своей матери так бережно и аккуратно, как только могла, но её детские руки мелко дрожали. От досады нижняя губа немного выдалась вперёд, Джейн шмыгнула носом. – Гребешок упал.

Сесилия подняла голову, опомнившись. До этого она увлечённо рассматривала древесные узоры на поверхности стола, в мыслях уже находясь на ярмарке и резвясь в компании юношей и дев, словно в последний раз. Обернувшись, эльфийка уронила пустой взгляд в раскрытые ладони дочери. На губах её держалась снисходительная улыбка. Обычная, будто бы прилипшая к лицу.

– Ах, – вздохнула Сесилия и взяла в руки гребень. Её маска смиренной и послушной женщины не дала трещину, хотя за ней спряталась обида. – Ничего страшного. Думаю, его удастся починить, – она похлопала ладонью по стулу. – Не бери в голову, милая. В конце концов, это всего лишь гребешок.

Джейн улыбнулась лучисто и солнечно, но глаза её остались безутешны. Несмотря на столь юный возраст, она в чём-то понимала свою мать. Понимала и грустила, не зная, как ей помочь. В карих зеницах на мгновение показались слёзы, но их тут же затмил тихий смех. Джейн согласно кивнула, пригладила расчёсанные волосы и села за стол. Подложив руки под голову, она притихла, взмахнула ногой и пяткой ударила по ножке стула.

– Вальтер, – Сесилия приподняла брови и благосклонно кивнула, предлагая мужу сесть рядом с ней и наконец-то позавтракать. – Ты хорошо постарался.

– Да какой хорошо, – отозвался он и покачал головой. Его поступь была тяжёлой, отчего половицы скрипели в унисон каждому его шагу. – У нашей красавицы тот ещё нрав! Всё жду, когда она обленится и присмиреет, – Вальтер загрохотал смехом. Рокочущий хохот ударился о деревянные стены и низкий потолок, становясь громче.

Без интереса и желания глядя в тарелку, полную дымящегося супа, Джейн болтала ногами, и по молочной глади в её стакане шли круги.

– Не болтай ногами, а то наважней качаешь, – заговорщически протянул Вальтер, грузно опустившись на стул. Он тут же зачерпнул золотистый бульон ложкой и, не подув, отправил в рот.

Стук прекратился. Озадаченная словами своего отца Джейн пригубила прохладное молоко, облизала верхнюю губу и посмотрела на него задумчиво.

– Кого? – помешивая душистую гущу, она выдула из супа жирные капли и обожгла кончик языка.

Сесилия, по обыкновению уступившая место в изголовье стола своему супругу, прожевала и присоединилась к разговору.

– Рано ещё, – тихо сказала она, с заметным укором глядя на Вальтера. Розовые губы её вытянулись в тонкую линию, желваки напряглись и дёрнулись, между бровями залегла суровая морщинка.

Вальтер утёр подбородок ладонью, смахнул с бороды кусочки моркови и лука, цокнул и закатил глаза, вальяжно откинувшись на жёсткую спинку стула. Он развёл руки в стороны и пожал плечами.

– Когда же ты предлагаешь мне о них рассказать? – Вальтер глумливо ухмыльнулся, с его уст сорвался язвительный смешок. – Когда ей исполнится двадцать?

Сесилия приоткрыла рот, собравшись пояснить свою позицию, но её не начавшуюся речь оборвала Джейн, едва не выпрыгивающая из-за стола с надоедливыми, отвратительно радостными воплями:

– Расскажи! Расскажи! Расскажи!

Чашка супа подпрыгнула на столе от частых хлопков ладонями по его гладкой поверхности, горячая гуща выплеснулась за край плошки, и Сесилия облегчённо выдохнула, когда увидела, что обжигающий бульон не полился Джейн на колени. Да и сорочку её пришлось бы замывать в надежде, что желтоватые пятна сойдут.

Рассказывать истории Вальтер умел, поэтому Сесилия ничуть не удивилась, увидев блеск неподдельной заинтересованности в карих глазах дочери. Джейн так же смотрела и на свою мать, когда та заводила песнь или легенду о богах и изначальных народах.

Зачерпнув ложкой сытную гущу, Сесилия сдула пар и отправила её в рот. Она знала, что муж не откажется от своей затеи. Он всегда претворял в жизнь то, что втемяшивалось в его буйную голову. Был человеком принципа, однако далеко не всегда неукоснительное следование принципам приводило к добру. Вот и сейчас, вспомнив, сколь силён и жгуч был страх, настигавший юную Йенифер в кромешной темноте, Сесилия схватила супруга за руку, сжала его запястье. Тот лишь улыбнулся, покривив губы с нахальным озорством, и сделал большой глоток молока, остужая разгорячённое горло.