– …Да ты что? Очень жаль лошадей, – фраза Сесилии утонула в треске разожжённого очага. Тлену углей аккомпанировал мерный стук ножа о разделочную доску.
– Мост был гнилым, – пояснил Вальтер и усмехнулся. – Этот остолоп и впрямь думал, что он не обвалится? Вот пусть теперь ищет свои ковры на дне речки, – он тяжело опустил большую деревянную кружку на стол. Она предназначалась для пива и эля, но Вальтер пил из неё всё, чего только желала его душа: и чай, и кофе, и, конечно же, брагу.
Сесилия громко вздохнула и продолжила шинковать луковицу. Её глаза не слезились, даже не покраснели – сказывалась хоть потускневшая и заметно угасшая, но всё же связь с божественным наследием Эльфов Авелин.
– Прям с повозкой, говоришь, всё ко дну пошло, – задумчиво протянула она и сказала что-то ещё, но шипение душистого варева заглушило её мелодичный голос.
Джейн свесила ноги, шаркнула босыми ступнями по прохладному полу и потянулась, сомкнув руки над головой. Она улыбнулась новому дню и почесала затылок, пальцами зарывшись в косматые волосы. Они слиплись, сплелись между собой, отчего походили на гнездо ласточки, которое девочка нашла по весне в преддверии летней поры. Заинтересованным детям свойственно творить глупости, вот и Джейн не стала одарённым исключением: через несколько недель из плетёной люльки раздались пищащие голоса милых желторотиков, которые голодно открывали рты, дожидаясь кормилицы. По-пластунски ползла Джейн по крепкой ветке, протягивая руку к гнезду, оставленному изящной птичкой с обратной стороны дома, под резным навесом. Она запустила руки в колыбель из веток и пуха, погладила жалких птенцов, со смесью умиления и отвращения глядя на них: желторотые и незрячие создания не были покрыты перьями, их голые брюшки отливали неприятным розовым цветом, поэтому Джейн, скривившись, вернула беспомощных детёнышей на место. Она умерила своё любопытство и больше не беспокоила птичье семейство.
Вспомнив о жёлтых ртах и тонюсеньком визге, Джейн наспех пригладила лохматые волосы и сонно побрела к родителям, принюхиваясь к аромату еды, который нередко въедался в одежду, из-за чего от неё целый день пахло либо супом, либо жирным гарниром с поджаркой.
– О-о-о, кто идёт, – нараспев протянула Сесилия, взглянув на свою дочь. Она улыбнулась так, как может улыбаться только мать, завидевшая своё дитя. На мгновение поварёшка, помешивающая наваристую похлёбку, замерла, застыла в гуще. Эльфийка, судя по всему, снова переборщила с мясом и корнеплодами. Это и делало её суп неповторимым, очень вкусным и, что самое главное, питательным.
Нарезав луковицу, Сесилия собрала её резко пахнущие кольца в ладони и бросила в бульон. По бурой поверхности супа пошли пузыри, в глубине закружился калейдоскоп тщательно подобранных ингредиентов. Желтоватой пенкой поднялся жир, картофель всплыл наверх и снова подался вниз, исчезнув под насыпью моркови и лука.
– Наше солнышко наконец-то встало, – прощебетала Сесилия, стоя к своей дочери спиной.
– Доброе утро, – проговорил Вальтер и бодро отсалютовал девочке, после дрёмы не особо понимавшей, что происходит. – Что за чудо-юдо такое? Ты б хоть причесалась, неряшка! – со скрежетом отодвинувшись от стола, он широко расставил руки, готовясь принять Джейн в крепкие, медвежьи объятия.
– Папа! – она, как и ожидалось, торопливо переступила с ноги на ногу и побежала, прыгнула на отца и ухватилась руками за его шею, обнимая в ответ. Джейн зажмурилась, подогнула ноги, повиснув на Вальтере, и звонко захихикала ему на ухо. – Ты неряха! Ты! – она шутливо ударила его по спине кулачком. – Не смешно!
Вальтер усмехнулся, взгромоздил мозолистую ладонь на голову дочери и аккуратно натянул волосы, которых ещё не коснулась расчёска.
– Смешно, смешно, – кривясь и балагуря, протянул он, – но ты иди к маме. Она у нас в этих вопросах главная.
Вальтер пожал плечами. В вопросах воспитания дочери и ухода за ней он был воистину беспомощным. Как птенец ласточки, привлекающий внимание матери пронзительным криком.
Если уж мужчины и были главами своих семей, то только на словах, ибо всё лежало на плечах женщин, которых нагло затмевала тень чужого авторитета. Мужского авторитета, пылью пущенного в глаза.
– А сам ты её расчесать не можешь? – спокойно спросила Сесилия, но на последнем слове в её голосе звякнула сталь. – Я, как видишь, занята. Или совсем со своей охотой забылся?
Она постучала половником по краю котелка, стряхивая капли бульона и кусочки овощей.
Вальтер молчал.
– Совсем со своей охотой забылся, я спрашиваю? – уже резче повторила Сесилия, взглянув на мужа. Она приподняла уголки губ, и её тёплая, немного кокетливая улыбка никак не сочеталась с холодом её речи.
– Нет, что ты начинаешь? – вздохнув, отчеканил Вальтер. Он ссадил Джейн со своих коленей и, поднявшись, окинул комнату взглядом в поисках гребня. – Ладно. Чем ты предлагаешь её расчёсывать?
Суп громко забурлил, Сесилия натянула на изящную кисть безразмерную прихватку, схватилась за ручку котелка и сняла его с огня, но языки пламени всё же хлестнули её предплечье.
– В тумбе возле нашей кровати, – натужно прошипела она. – Гребень всегда лежит там, – добавила уже тише.
Гребень всегда лежал там, но Вальтер не потрудился запомнить. Брал ли он слова своей супруги во внимание хотя бы раз?
Сесилия понуро склонила голову. Прославленная чародейка превратилась в кухарку и посудомойку, обречённую хранительницу очага, ставшего символом бремени и несвободы.
– Понял тебя, моя командирша! – басом взревел Вальтер, вытянулся по струнке и приставил ребро ладони к виску. Искренне улыбнувшись, он слепо внял женской тоске, ласково щёлкнул дочь по носу и направился к прикроватной тумбе.
Джейн чихнула. От руки отца привычно пахло порохом, и этот запах, тяжёлый, необъяснимо зыбкий и запоминающийся, ей не нравился. Прочищая дуло ружья шомполом, Вальтер нередко марал в чёрном нагаре руки, которые затем обмывал наспех и вытирал о штаны.
Выверенным движением Сесилия разлила суп по тарелкам и опустила деревянный черпак в котелок. Её изящные пальцы порхали над полными чашами, словно играя на невидимом музыкальном инструменте, и с них сыпалась соль, добавляющая простецкому супу жалкую долю изысканности, в которой так нуждалась эльфийка. Она скучала по своему дому, по начищенным до блеска улочкам, вдоль которых тянулись золочёные строения и прилавки, пылающие огнём ярких фруктов и овощей; по фигурным фонтанам, низвергающим струи воды и днём и ночью, в особенности по статуе двух влюблённых, чьи точёные фигуры окружал причудливый синий узор, бьющий из-под земли; по архитектурной вычурности и помпезности, не свойственной людским городам; по безграничной свободе и прыжкам через костёр, когда пламя облизывало щиколотки, грозя подпалить подол батистового сарафана.
Лёгкое дыхание Сесилии прервалось. Машинально помешивая похлёбку в первой тарелке, она набрала грудью воздух и печально выдохнула, изнемогая от внутренних противоречий.
Позади лепетала малышка Йенифер, за ней гонялся Вальтер, сжимая в широкой ладони небольшой гребень с частыми зубчиками. Деревянная ручка была инкрустирована янтарём. Сесилия обернулась, равнодушно посмотрела, как небрежно обращается муж с одной из немногих вещей, что напоминала ей о прежней жизни, жизни до брака. И отвернулась, ничего не сказав. Только опустила ложки в сытную гущу и снесла тарелки на стол.
– Ай! – взвизгнула Джейн и рванула головой, оставляя на зубцах расчёски клок каштановых волос. Она поморщилась, будто бы перед плачем, и шмыгнула носом.
Вальтер пригнулся к ней и спокойно прочесал первую прядь, наконец-то добившись послушания и понимания. Он обожал свою дочь, души не чаял в ней, однако мало что смыслил в нахождении с ней общего языка. Всё проецировал на Дженифер армейское воспитание, приучал её к охоте и опасностям бренного мира. Сесилию это радовало, ибо она, как никто другой, успела хлебнуть прижизненной горечи.
Её тревожило иное: служба изменила Вальтера. Он, весёлый и разговорчивый в своей бытности, делался необычайно строгим и жестоким в гневе. А уж рассердить его могло многое, от ненароком оброненного словца до книги, случайно упавшей на пол. Поводы были разные и непредсказуемые, из-за чего порой сложно было догадаться, ощерится Вальтер на некий проступок или сведёт его к шутке.
