На самом деле Соня не верила в талант Аллочкиного мужа и считала его бездельником и захребетником, не гнушающимся сидеть на иждивении жены. Несмотря на молодость, она вполне обладала здравым смыслом и презирала молодых людей, как мужчин, так и женщин, ведущих паразитический образ жизни, живущих одним днём и не имеющих серьёзной профессии, способной прокормить. А в талант Володи она не верила потому, что восторженная Аллочка прислала ей фотографии нескольких картин мужа. Это были пейзажи окрестностей Ачинска, а также портреты людей. Обнажёнку с подругой она родителям не показала, а над другими картинами они посмеялись, и мама, с присущей ей прямотой и резкостью сказала: — мазня! Бездарная аляповатая мазня! Ему только фасады зданий красить.

Естественно, Соня Аллочке ничего не написала, а постаралась подбодрить её, в душе жалея, что той опять не повезло с мужчиной.

Своей жизнью Соня была вполне довольна. Работа в бухгалтерии не угнетала её однообразием, к этому она была готова. Наоборот, ей нравились стройные ряды цифр, отражающих хитросплетения хозяйственных операций, их упорядоченность и строгость. Ей нравился коллектив бухгалтерии, доброжелательно принявший молодую коллегу. Она решила, что будет копить деньги на машину, и родители поддержали её, пообещав добавить денег, если ей немного не хватит. Иногда она подумывала о том, что её жизнь несколько пресновата, и в двадцать четыре года не мешало бы обзавестись семьёй. Однако Соня даже с некоторой неприязнью прикидывала, смогла бы она ежедневно терпеть в своей квартире какого-то постороннего мужчину, который бы подолгу занимал ванную и туалет, требовал чистую рубашку и носки и, о, ужас! — спал с ней в одной постели, дышал ей в лицо и бесстыдно трогал её. После таких мыслей она содрогалась от омерзения и решала, что развеяться вполне можно и с коллегами по работе, отправившись вместе с ними в театр или на концерт. Её часто приглашали в гости к бывшим сокурсницам, с которыми у неё сохранились добрые отношения. Правда, большинство из них были уже замужем, но Соня не кокетничала с их мужьями, спокойно, ровно и приветливо относясь ко всем, так что её не опасались и охотно предлагали съездить на пикники или повеселиться в праздники. При этом приятельницы, как правило, лелеяли надежду познакомить очередного родственника или просто “хорошего человека” с милой, несклочной, умной девушкой, симпатичной и не зазнайкой.

Эти попытки Соня легко обнаруживала, но не обижалась, а внутренне смеялась над доброхотами. Среди представленных ей мужчин встречались неплохие люди, но ничто не могло поколебать безмятежное течение её жизни.

Чувствуя, как яростный огонь гона пожирает его сущность, а человек, запертый в громадном, поджаром тёмно — сером волке из последних крупиц затихающего сознания пытается взять под контроль бешено мчащееся тело, Айк раздражённо мотнул тяжёлой лобастой головой: напряжение терзало его, а благословенная усталость, которая свалила бы с ног, всё не приходила.

Предпраздничный день седьмое марта, изменивший всю её жизнь, Соня запомнит навсегда. Накануне вечером они с родителями сходили на концерт заезжей столичной певицы. Концерт закончился поздно, и она осталась у них ночевать.

На следующий день, рано утром, у Анны Витальевны зазвонил телефон. Она с недоумением ответила, и чем дольше слушала, тем сильнее менялась в лице. Отключившись, перевела растерянный взгляд на лица мужа и дочери:

— это звонила медсестра из амбулатории Малой Ветлуги. Мама поскользнулась, упала и сломала шейку бедра. Их фельдшер сделала, что могла, но у них нет коек, поэтому маму нужно увозить домой. Сейчас они держат её в коридоре на кушетке. — Она бессильно опустилась на диван, — господи, что же делать-то? Я не могу сейчас уехать! Это же на месяц или два! А Зинаида Ефимовна ложится на операцию, да и потом… Врачи ей сказали, что потом инвалидность на год ей обеспечена. — Зинаида Ефимовна, заместитель Анны Витальевны, мужественно сражалась с онкологическим заболеванием и не собиралась сдаваться.

Михаил Иванович неопределённо повёл плечом, сказал нерешительно: — ну-у, я, наверно, смог бы подыскать себе замену. Кто-нибудь из преподавателей, возможно, и согласится меня подменить…

— Миша, ты что! — Анна Витальевна всплеснула руками, — её ведь надо переворачивать, чтобы не было пролежней, мыть, кормить, да и естественные надобности…

— Так, наверно, там можно кого-то нанять, сиделку, что ли…

Анна Витальевна расстроенно покачала головой, но ничего не сказала. И так было понятно, что в маленьком посёлке едва ли найдётся кто-то, готовый целый день, с утра до вечера, ухаживать за чужой старой женщиной.

— Мама, так, может, я поеду? — Соня подумала, что имеет неиспользованный в этом году отпуск, да и насчёт месяца без оплаты она сможет договориться.

— Нет! — мать протестующее вскинулась, но в следующую минуту обречённо махнула рукой, — придётся ехать тебе, Соня, ничего не поделаешь. — Михаил Иванович хмуро смотрел на жену:

— не нравится мне всё это, время сейчас нехорошее. Может, всё же, лучше я поеду? Что-нибудь придумаем с Прасковьей Агафоновной. Авось, кто-нибудь из райцентра согласится пожить в Малой Ветлуге!

— Едва ли, — Анна Витальевна, в сомнении, покачала головой, — в это время в ту сторону никто не поедет.

— Да что такое-то?! Мама? Папа? Скажете вы мне, наконец? — Соня переводила возмущённый взгляд с одной на другого.

Игнорируя её возглас, мать обречённо поморщилась: — ладно, деваться некуда, поезжай. Только дай нам слово, что из дома бабушки — ни ногой. Если надо в магазин — договорись с кем-нибудь, одна не ходи. С незнакомыми в Малой Ветлуге не разговаривай. Ни с мужчинами, ни с женщинами. И телефон не отключай, мы тебе каждый день будем звонить.

— Хорошо, — Соня с удивлением смотрела на родителей, — сейчас приеду на работу и напишу заявления на отпуск и на месяц без оплаты.

Прощание затянулось. Родители провожали Соню так, как будто она отправлялась на Марс. Наконец, она погрузила в багажный отсек автобуса большую дорожную сумку и помахала им рукой: — не скучайте, я скоро вернусь! — Наконец-то автобус тронулся. За окнами замелькали дома, улицы и пешеходы, млеющие под яркими лучами весеннего солнца.

Соня достала из маленькой сумочки, которую взяла в салон, читалку и уткнулась в новую книгу. Смотреть, до самого Демидово, было не на что. Это потом пойдёт тайга с её чащобами, корабельными соснами и могучими кедрами. А пока можно почитать. Или подремать.

В Демидово приехали после обеда. Соня посмотрела расписание автобусов до Малой Ветлуги и определила, что вполне успеет перекусить в кафе недалеко от автостанции. Кафе как кафе: с десяток не очень чистых столиков, компания подростков за одним из них поглощает мороженое. Несколько человек, мужчин и женщин, приехавших, как и Соня, автобусом из Красноярска, не спеша жуют вчерашние пирожки, запивая их растворимым кофе.

Она тоже купила пару пирожков с картошкой и бутылку зелёного тархуна. Резиновое тесто с трудом жевалось, но она мужественно прикончила стряпню. Хотелось пить, и Соня почти опустошила полулитровую бутылку, потом одумалась и чуть-чуть оставила на потом.

Автобус до Малой Ветлуги подали маленький, старый, но и он оказался заполнен лишь наполовину. Люди были какие-то сосредоточенные, молчаливые. Лишь трое девушек Сониного возраста, ярко накрашенные, были веселы, громко смеялись, вызывающе поглядывали по сторонам. Пассажиры хмурились и отворачивались, встретившись с ними взглядом. Они были легко, не по погоде, одеты в короткие яркие курточки, трикотажные обтягивающие брючки, сапожки на высоченных каблуках, с непокрытыми головами. Они сели на задние сиденья, а водитель, высунувшись из-за перегородки, отделяющей его кабину от салона, внимательно на них посмотрел, затем перевёл взгляд на Соню. Ей стал неприятен его взгляд, она отвернулась к окну. Водитель громко хмыкнул и завёл двигатель. Автобус задребезжал, затрясся и бодро рванул по единственной центральной улице.