Все другие мои друзья как-то оторвались от этого, а Майоров просто ленился заняться такими заботами, и даже глядя на мои перманентные отправки, вздыхал довольно выразительно и, как я выяснила только в тюрьме, прятал от меня свои случайные заработки. Я не выгораживаю их. так было на самом деле. Поэтому мы всегда были плохо одеты и обуты и недостаточно хорошо питались, то есть были совершенно сыты, но без какого-либо подобия излишков (вроде белого хлеба, молока и т. д., что бывало только по праздникам). Работниками в семье были трое, а содержали, кроме себя, старика отца Майорова, сына Майорова (18 лет), А. Измайлович (59 лет), тетку Каховской (старуху 70 лет).

После Самарканда «семья» по настоянию ОГПУ перебралась в Ташкент.

Из показаний Марии Спиридоновой:

Как в остатках секты или у евреев в старое время, из черты оседлости, имеется неизживаемая ни при каких условиях взаимопомощь, так было и у нас.

Вместе много переживали, многого лишались, много страдали, в настоящем все находились на положении изгнанников в своей собственной стране, выброшенцев из общего строя и жизни. Это связывало и обязывало. Не общая программа и тактика, так как их надо было сначала сделать заново и сформулировать, а общее прошлое, прошлая борьба и жизнь, прошлое знакомство, братство. Для меня лично слово «товарищ» было самым священным…

Здоровье Спиридоновой оставляло желать лучшего. Саня тоже чувствовала себя все хуже и хуже. Не такая живучая, как ее подруга, Измайлович будет сдавать с каждым годом, и к середине тридцатых от прежней Сани останется только бледная тень. И Мария будет ухаживать за ней так же преданно, как когда-то, в психиатрической лечебнице, Александра Измайлович ухаживала за ней самой.

Друзьям по партии удалось добиться перевода Спиридоновой и Измайлович в Москву, а из Москвы заслуженных революционерок послали на лечение в Крым.

Осенью 1929 года у М. А. Спиридоновой обострился туберкулез. А в начале следующего года бывшим левым эсерам удалось добиться ее возвращения в Москву вместе с Саней Измайлович. Отсюда они направились в Ялту, где Спиридонова находилась в туберкулезном институте в качестве частного лица.

Крым — одно из самых красивых мест на земле. Крым хорош всегда: и весной, когда зацветают маки, а мягкий ветерок пахнет ароматом крымской белой акации, и летом, когда солнце нагревает сухой кипарисовый воздух, и осенью, в бархатный сезон, когда ветки винограда свисают на балконы словно с небес. Даже зимой: в Симферополе, за перевалом, уже дожди и слякоть, и мокрый снег, а на побережье море и небо по-прежнему ярко-синие, и зеленая листва лавровых кустов скрывает опустошения, нанесенные природе этим неприветливым временем года.

Судьба, обычно столь неласковая, на этот раз словно сжалилась и подарила Марии Спиридоновой почти год жизни в этом благословенном уголке планеты.

Стоял июль, жара. Температура днем поднималась до тридцати градусов, и, хотя Спиридонову и Измайлович жарой после Самарканда не удивишь, в любом другом месте подобные природные излишества переносились бы тяжеловато. Но сухой воздух, близость моря и тенистые парки делали свое дело: жара почти не ощущалась.

Туберкулезный санаторий разместился на одной из бывших «господских» дач под Ялтой — ближе к Гурзуфу, а не к Ливадии, где во дворце Романовых тоже открыли санаторий. Вообще санатории и дома отдыха для рабочих и колхозников открывались по всему побережью, от Севастополя до Феодосии. Попутно с их открытием переименовывались прибрежные поселки и курортные местечки — вместо старых, имперских, они получали новые, социалистические, названия: Рабочее, Лазурное, Солнечное… Такой бесхитростный подход к топонимике оказался далеко не безупречным: одних Солнечных поселений в Крыму насчитывалось не меньше двух десятков. Но в те годы это никого не смущало, подобного просто не замечали.

Санаторий, где обитали Спиридонова и Измайлович, был не самым большим в окрестностях, но все же достаточно солидным. Здесь лечились в основном чекисты среднего звена, красные командиры, передовые рабочие и колхозники… Правда, последних было совсем немного.

В больших комнатах селили по трое-четверо, что по тем временам было просто роскошью: об отдельных номерах тогда еще и не помышляли. Спиридоновой и ее подруге в качестве соседки досталась Галина Кошина, молодая коммунистка. Свою карьеру Галя начала на фабрике. Потом — активистка, рабфак, впереди маячил институт и самые радужные перспективы. Но неожиданная болезнь спутала все планы. Однако Галя не теряла надежды быстро поправиться и вернуться в строй.

В этот день после обеда она сидела на балконе своей комнаты в красивом белом кресле. Небось раньше в таких креслах только барышни сидели, а теперь вот — поди ж ты! И платье на Гале тоже белое, легкое, в мелкий модный цветочек и с рукавами «фонарик». И носочки тоже беленькие, и босоножки новые, на каблучке… Галя вытянула вперед загорелые ноги и устроилась поудобнее. Вот бы так сфотографироваться, в этом кресле и в этом платье, а карточку девчонкам послать! И чтоб Мишка Орлов тоже ее обязательно увидел…

На коленях у Гали лежал номер «Правды» недельной давности — разворот с текстом речи товарища Сталина на XVI съезде ВКП(б). Только минуту назад Галя, подперев подбородок рукой, внимательно вчитывалась в ровные черные строчки: «Период со времени XV съезда до XVI съезда был переломным как для капиталистических стран, так и для СССР. Но между изменениями в положении капиталистических стран и СССР — коренная разница. В то время как перелом этот означал для СССР поворот в сторону нового, более серьезного экономического подъема, для капиталистических стран перелом означал поворот к экономическому упадку. У нас, в СССР, растущий подъем социалистического строительства и в промышленности, и в сельском хозяйстве. У них, у капиталистов, растущий кризис экономики и в промышленности, и в сельском хозяйстве…»

Утомившись, Галя отложила страницу и провела рукой по лицу. Уж больно мелок этот газетный шрифт. Перед глазами уже черные точки скачут, а она еще и половины речи дорогого товарища Сталина не одолела. И ведь как верно он все говорит! Конечно, у них — упадок, у нас — подъем. И еще какой!

«Люди, болтающие о необходимости снижения темпа развития нашей промышленности, являются врагами социализма, агентами наших классовых врагов…» Конечно! А враги — кругом, нельзя терять бдительность. Вот хотя бы эти ее соседки по комнате… Галя усмехнулась. Пожилые тетки, сморщенные все, сухие, одеты кое-как. Эта Измайлович такая смешная, все ходит с корзиночкой, собирает травы, говорит, гербарий сделает… Зачем ей гербарий? Впрочем, вторая еще страннее. Даже как-то не верится, что она — знаменитая террористка Спиридонова, организатор левоэсеровского мятежа 6 июля 1918 года. Впрочем, это уже было так давно… Теперь она просто тетка как тетка. Старая уже, наверное, какой уж в таком-то возрасте террор! Но все равно бдительность не помешает.

Галя недовольно поморщилась, вспомнив, как соседки сегодня утром ловко отделались от ее общества. Каждый день после завтрака Спиридонова и Измайлович отправлялись на долгие прогулки вдвоем. Галю уже давно интересовало, куда же они ходят. В этот раз она опять попыталась пристроиться в их компанию, но ничего не вышло. «Галочка, мы с Саней уже пожилые женщины, наше общество вам вряд ли интересно. Да и на солнце нам нельзя подолгу бывать. А вы, Галочка, идите на пляж к молодежи…» Ух, старые конспираторши!

Галя снова уткнулась в страницу «Правды». Но глаза, видно, устали основательно — через десять минут опять пришлось сделать перерыв. Как там говорила старенькая санаторная докторша? Вроде бы глаза отдыхают лучше, если смотреть вдаль и на зеленое… Галя откинула голову и принялась разглядывать парк. Среди аккуратно подстриженных кустов к морю сбегали, теряясь из виду, ровные желтые дорожки. Гуляющих в эту пору мало: кто на пляже, а кто спит после обеда. Вот часа через два, ближе к вечеру, в парке станет интересно. Хотя… Постойте-ка, а кто это там, у самых ворот? Галя вгляделась попристальнее и чуть не ахнула: Спиридонова с Измайлович, и не одни! Ее соседок по комнате явно поджидал какой-то высокий мужчина. Вот они подошли, вот поздоровались, вышли из ворот и быстро направились куда-то налево… Вроде бы в сторону бывшей дачи Врангеля.