Минуло одиннадцать лет — одиннадцать лет каторги. Одиннадцать лет — с двадцати одного до тридцати двух, — самый расцвет женской красоты и женской жизни, были подарены Марусей Спиридоновой «святому делу революции».

Многое произошло за это время. Из шести пассажирок арестантского «царского» поезда, с триумфом проехавшего по России с запада на восток, самой удачливой оказалась Маня Школьник: спустя некоторое время ей удалось бежать и нелегально перебраться через границу. Несколько раз товарищи по партии пытались организовать побег и Марии Спиридоновой, но все попытки провалились. Так что для нее, как и для Насти Биценко и Сани Измайлович, свобода пришла только вместе с Февральской революцией.

За эти годы Мария привыкла думать о своем будущем только в связи с политикой. Здоровье оставляло желать лучшего: хоть каверны в легких и зарубцевались, пережитое не прошло бесследно. Нервная, взвинченная, легко возбудимая, она страдала бессонницей и головными болями.

Да и внешне Мария очень изменилась: утратила юную свежесть, высохла, движения стали резкими и угловатыми. Словом, стала такой, какой ее и хотели видеть товарищи по партии.

После освобождения она моментально включилась в политическую борьбу, сразу попав в центр событий.

Среди эсеров наконец произошел давно назревавший раскол. В начале декабря семнадцатого проходит первый съезд новой партии, партии левых эсеров. Спиридонова становится заместителем председателя ее ЦК, последовательно пытавшегося отстаивать интересы радикально настроенного крестьянства и рабочих, сохранивших связь с деревней.

Левые эсеры поддерживали большевиков. Они не только помогали им бороться за власть, но и разделили эту власть с ними, вплоть до 1918 года, Ленин признавал, что с Советом крестьянских депутатов второго созыва у большевиков установился тесный контакт только потому, что на съезде была принята не большевистская, а эсеровская аграрная программа.

Мария Спиридонова пользуется среди партийцев громадным авторитетом. Ее выбирают председателем чрезвычайного, II и III Всероссийских съездов Советов крестьянских депутатов, председателем временного и II Исполкомов Всероссийского Совета крестьянских депутатов, председателем крестьянской секции и членом Президиума ВЦИК Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, — сколько громких титулов! Она— признанный лидер и заслуженный борец, «железная женщина». Но все-таки женщина…

С 13 апреля 1917 года в Петербурге в Таврическом дворце проходило совещание представителей крестьянских организаций и Советов крестьянских депутатов. Совещание, которое должно было подготовить Всероссийский съезд крестьянских депутатов, намеченный на май.

Временное бюро по созыву съезда заседало с самого утра. Составляли предварительный текст резолюции о необходимости организации крестьянства «снизу доверху». К полудню объявили небольшой перерыв.

Разминая затекшие ноги, Мария вышла в коридор и достала очередную папиросу. «Ох, не надо бы столько курить», — мелькнула мысль. Она пристрастилась к курению много лет назад, еще на каторге. Правда, признавала только папиросы, махорку совсем не выносила.

В Таврическом было шумно и людно. Приехали представители двадцати губерний, народ собирался кучками и группками, не смолкали разговоры… Мария хотела было пробраться к распахнутому окну, чтобы хоть немного глотнуть свежего воздуха, и вдруг замерла на полдороге. Неужели?.. Да нет, не может быть! Этот высокий человек, стоящий к ней вполоборота и что-то горячо объясняющий худому сутулому парню… Владимир?! Откуда? И, словно почувствовав ее взгляд, высокий человек обернулся.

— Маруся!

— Володя!

Восклицания вырвались одновременно.

Вольский быстро пробормотал извинения своему собеседнику и, не спуская с Марии глаз, шагнул ей навстречу:

— Ну, здравствуй…

Показалось это или нет — он хотел обнять ее, но словно споткнулся, натолкнувшись на невидимую преграду. А она уже овладела собой и приветливо протянула руку:

— Здравствуй.

Народу прибывало. Стоял гул голосов, все время туда-сюда сновали какие-то люди. Вольский огляделся, потом решительно взял Марию под локоток и отвел к подоконнику. Здесь, в довольно глубоком оконной нише, их никто не потревожит.

— Маруся, какая неожиданность! — Он говорил излишне возбужденно, может быть, от смущения. — Ты здесь! Какими судьбами?

— Такими же, что и ты. Крестьянский съезд — наше прямое дело.

— Но послушай, я страшно рад тебя видеть! Слышал, что тебя освободили… Давно?

— Месяц назад. Собственно, в Петербурге я всего десять дней.

— И как?

— Осматриваюсь потихоньку.

— Знаю я твое «потихоньку»! — засмеялся Вольский. — В самой гуще событий, как и прежде! Ты не меняешься…

Сказал — и осекся: на самом-то деле Маруся очень изменилась. Внешне — ничего прежнего, постарела, подурнела. Вот только разве что глаза… Хотя нет, и глаза стали другими, жесткими. Только в первый момент она посмотрела на него так, как раньше смотрела юная Маруся.

Она все поняла и усмехнулась:

— Одиннадцать лет в Нерчинске красоты не прибавят.

— Ну что ты такое говоришь…

— Ладно, не будем об этом. Скажи лучше, как ты?

Вольский добродушно развел руками:

— Вернулся вот два месяца назад из Швейцарии, как раз вовремя. Марусенька, ведь сбывается наконец все то, за что мы боролись!

Мария едва заметно усмехнулась. Мы боролись! Она — там, в Сибири, на каторге, а он — в Швейцарии и в Германии, во Франции… Все такой же энергичный, живой, красивый. Кажется, годы не оставили на нем отпечатка. Когда он последний раз писал ей, пять лет назад, шесть? Впрочем, и до этого письма были редки.

— Маруся, ты слышишь меня? — словно издалека донесся до нее голос Владимира. Он прервался на полуфразе и недоуменно посмотрел на нее.

— Да? Извини, задумалась. Что ты сказал?

— Я говорю, сейчас самое время провести земельную реформу. Учредительное собрание…

— Да, — перебила она, — да, мы как раз готовим сейчас проект резолюции о Советах крестьянских депутатов. Первое, что необходимо сделать, — немедленно передать землю крестьянам.

Вольский прищурился:

— Постой, постой… Как это — немедленно?

Спиридонова решительно затушила папиросу и с силой сказала:

— Безотлагательно, и чем скорее, тем лучше.

Вольский иронически поднял брови:

— Да? А тебя не смущает незаконность подобной передачи?

Но его ирония на нее нисколько не подействовала.

— Не смущает. Пока вы будете ждать Учредительного собрания, пройдет время весеннего сева. Надо брать всю землю тотчас, устанавливать строжайший порядок через Советы крестьянских депутатов.

Теперь они смотрели друг на друга холодно и оценивающе, словно дуэлянты, встретившиеся у барьера.

— Ты рассуждаешь, как большевики.

— Что же, в данном вопросе мы с ними солидарны.

— Но… — Вольский запнулся. Господи, что же это творится! Они когда-то так любили друг друга, встретились после стольких лет разлуки, и что же — сразу заговорили о политике!

— Что «но»?

— Давай лучше сменим тему. Расскажи мне, как ты. В Тамбов заезжала? Как дома?

Мария сказала словно нехотя:

— Заезжала ненадолго, на два дня.

— Как Александра Яковлевна?

Мария прикурила следующую папиросу:

— Не очень. Все никак не оправится после смерти Коли.

Вольский сочувственно кивнул:

— Мне писали. Жаль, ужасно жаль мальчика… Но что же делать, болезнь не спрашивает. А сестры как?

Мария пожала плечами:

— Нормально.

На самом деле поездка в Тамбов оставила в душе непроходящую горечь. Встреча с сестрами радости не прибавила. Юля выучилась на зубного врача, вышла замуж, добилась приличной практики и совершенно не интересовалась политикой. Люда — вся в муже, доме и детях. Женя, усталая и больная, живет вдвоем с матерью и ухаживает за ней. Бедная мама, похоронив единственного сына, стала совсем старой и дряхлой, часто заговаривается, даже родных с трудом узнает. Вот и Марусю она не сразу узнала… Господи, как это было тяжело!