— Верно, правильно! — раздались крики в толпе. Однако кричали в основном возле самой трибуны.

Вольский откинул упавшие на лоб волосы — он был без шапки — и продолжил:

— Товарищи, каждый из нас понимает, что без этих свобод и наших союзов ваше экономическое правовое положение не только не улучшается, но становится еще хуже. Правительство накануне банкротства, и вы рискуете потерять даже те сбережения, которые внесены вами в пенсионные и сберегательные кассы. Запрещая и нарушая свободы, объявленные манифестом 17 октября, правительство, таким образом, само становится мятежником. Поэтому крамольники не те, кто борется за свободу, а само правительство, которое нарушает им же изданные законы. Дольше терпеть нельзя, товарищи, правительство вызывает нас на новый бой…

С трудом стряхнув наваждение, под которое она всегда попадала, слыша голос Вольского, Маруся очнулась и вздохнула. Опять мелькнула мысль: «Какое счастье, что он не только умен, и красив, и любит меня, но и думает так же, как я, и готов отдать жизнь за наше общее дело…»

Взяв себя в руки, она незаметно огляделась, стараясь понять, как реагируют рабочие на выступление ее любимого. Маруся стала потихоньку пробираться назад, втираясь в толпу и прислушиваясь к разговорам, чтобы понять настроения железнодорожников. Неподалеку она заметила гимназиста Колю Иванова — гоже члена партии социалистов-революционеров, посланного на сходку с той же целью, что и Маруся. И Коля ее увидел, подмигнул и начал пробираться в противоположную сторону. «Зачем же он сюда в форме пришел, дурачок», — досадливо поморщилась Маруся, продвигаясь в толпе от центра к периферии.

Как выяснилось, шумное одобрение оратору выказывали лишь те, кто стоял в передних рядах. Чем дальше от трибуны и выступающего, тем мрачнее и озадаченнее становились лица слушателей.

— Эк загнул, — негромко сказал коренастый пожилой человек, оказавшийся рядом с Марусей, судя по лицу и одежде, машинист. — Перевернул все с ног на голову!

— Да, умен господин, — насмешливо откликнулся его товарищ, возрастом чуть помоложе, но тоже далеко не юноша. — Вот только одного не учел. Если свобода совести — значит, и выбор свободный. А по-ихнему, все поголовно должны бороться только за их дело. Можешь ли ты, хочешь ли — их это не интересует. Должны — и все тут. Кто не с ними, тот против них. И если кто у них, у революционеров, даст слабину — задавят без пощады. Какая же это свобода? С одной стороны, они мне свою волю навязывают, с другой — правительство. Так я уж лучше с правительством соглашусь, оно-то попривычнее.

Маруся закусила губу, стараясь совладать с собой и не вмешаться в разговор. Она просто кипела от возмущения. Да как они могут такое говорить, как могут сравнивать? Революционеры и правительство — одно и то же? Наглая ложь! Правительство старается для себя, а ей и ее товарищам для себя ничего не надо, они же хотят лучшей жизни для них, для этих вот рабочих! И она, Маруся Спиридонова, сознательно, добровольно отказывается от всех свобод и благ для своей личности, подчиняя себя интересам общего дела…

И вдруг ей почему-то вспомнилась Клаша Семенова. Несчастные Клашины глаза и дрогнувшие губы, когда Маруся объявила ее предательницей. Как изменилось тогда Клашино лицо — словно Маруся хлестнула ее по лицу…

На какую-то секунду Марусю пронзила острая жалость к давней подруге и такое же острое сожаление. Не о том ли сейчас говорил этот машинист? В конце концов, разве Клаша виновата, что она хочет выйти замуж и растить детей, а не бороться за счастье народа? Разве она не имеет права выбрать? «Виновата, — сурово одернула себя Маруся. — Не такое сейчас время, чтобы выбирать. В борьбу должны включаться все без исключения, только тогда она кончится победой».

Мысль о Клаше мелькнула и пропала. Маруся стала выбираться из толпы, по-прежнему всматриваясь в лица и незаметно прислушиваясь к разговорам. Задание свое она выполнила, пора уходить. Теперь надо дождаться вечера, когда вернутся Вольский со «студентом» — Леонидом Владимирским — и расскажут обо всем подробно…

Маруся и представить себе не могла, что это был последний день их так и несостоявшейся любви. В следующий раз она увидит Владимира Вольского только через одиннадцать лет, в 1917-м. А одиннадцать лег — слишком долгий срок. И к тому времени Вольский и Спиридонова во взглядах разойдутся слишком далеко — так далеко, что даже воспоминания о былом и сожаления о небывшем не помогут им понять друг друга.

Из донесения жандармского полковника Семенова в Петербург:

Сходка (в Тамбовских вагонных мастерских) была собрана образованным перед забастовкой особым Стачечным Комитетом, допустившим на сходку частных лиц из г. Тамбова, преимущественно принадлежащих к крайним революционным партиям. На сходке пелись революционные песни, произносились революционные противоправительственные речи <…>. Главными ораторами были Вольский и студент Леонид Григорьев Василевский <…>.

При арестовании сходки были даны в мастерских тревожные свистки, призывавшие рабочих из города, по-видимому для оказания противодействия воинским частям, а когда лица, участвовавшие в сходке, числом 272 чел., были направлены в губернскую тюрьму, то при выходе из ворот мастерских неизвестным лицом был брошен в сторону сопровождавших толпу казаков разрывной снаряд в виде цилиндра из белой жести с зажженным фитилем, каковой снаряд не разорвался лишь от соприкосновения со снегом, причем фитиль погас. <…> Таковых снарядов было выброшено из толпы всего три, один в виде шара черного цвета, впоследствии не обнаруженный, причем по указанию воинских чинов, один из жестяных снарядов был брошен учеником 8 класса Тамбовской Гимназии Николаем Ивановым, единственным гимназистом, бывшим в толпе в форме.

Тогда же, 9 декабря, в дом Вольских на Большой улице вечером заявились жандармы. Обыск продолжался несколько часов. А после обыска арестовали и младшего брата Владимира, Михаила Вольского.

В связи с происшедшими событиями собравшийся на следующий день комитет решил не откладывать более исполнение приговоров над Богдановичем и Луженовским.

Выписка из судебного постановления по делу об убийстве вице-губернатора Богдановича:

Суд признал крестьянина Максима Катина и именующего себя крестьянином Иваном Кузнецовым виновными в том, что они, исполняя приговор Тамбовского Комитета партии социалистов-революционеров, каковой Комитет приговорил Тамбовского Вице-Губернатора к смерти, по предварительному между собой соглашению 15 декабря 1905 года, вооружившись пистолетами системы Браунинг, пришли: Катин к подъезду Губернаторского дома, а Кузнецов к воротам двора того же Губернаторского дома, и, когда около двух часов дня Вице-Губернатор подъезжал к дому Губернатора, то Кузнецов не выстрелил в Вице-Губернатора только потому, что последний ехал очень быстро. Когда Вице-Губернатор, проехав ворота, остановился у крыльца, то Катин выстрелил в него, причинив этим выстрелом рану, от которой Вице-Губернатор скончался 17 декабря 1905 года. При этом суд признал, что Кузнецов и Катин совершали это убийство по приговору Тамбовского Комитета партии социалистов революционеров, членами коего они состояли и решившего убить Статского Советника Богдановича как Тамбовского Вице-Губернатора, то есть должностного лица, своими служебными распоряжениями стеснявшего противозаконную деятельность Комитета.

Суд постановил: крестьянина Рязанской Губернии Скопинского уезда Вослебовской волости села Вослебы Максима Лукина Катина, 21 года, и именующего себя крестьянином Владимирской Губернии того же уезда Борщинской волости деревни Кадыево Иваном Кузнецовым, 22 лет, как признанных виновными: Катин в убийстве должностного лица, Тамбовского Вице-Губернатора, Статского Советника Богдановича, а Кузнецов в сообщничестве в этом убийстве, по лишению их всех прав состояния, подвергнуть каждого из них смертной казни расстрелянием <…>.