— О чем?
— О приговоре.
Скорее почувствовав, чем заметив, как сразу замкнулось Марусино лицо, он быстро добавил:
— Если не хочешь, можешь ничего не говорить.
Маруся с вызовом взглянула на него:
— А что тебе непонятно? Что я хотела избавить мир от этой мрази? — Заметив, что Вольский невольно поморщился, горячо продолжила: — Да-да, мрази. Если я тогда, в октябре, решилась убить Луженовского, зная о его преступлениях лишь с чужих слов, то теперь, когда я была там, в этих деревнях, и все видела своими глазами… Когда я вспоминаю мужиков, сошедших с ума от истязаний, безумную старуху мать, у которой пятнадцатилетняя красавица дочь бросилась в прорубь после казацких ласк, то никакие силы ада не остановят меня от выполнения задуманного…
Маруся до крови прикусила губу.
Владимир успокаивающе и сочувственно погладил ее по руке:
— Я знаю, все знаю. И понимаю тебя. А спросить хотел не об этом. Вернее, попросить…
Вольский замолчал, словно подыскивая нужные слова.
— Очень часто тот, кто выполняет казнь над мучителями народа, потом гибнет на эшафоте. И гибнет с радостью, потому что, идя на акт, не скрывает ни своего имени, ни сущности поступка. Это понятие и оправданно: пусть негодяи знают, за что расплачиваются. Такая гибель едва ли не больше служит нашему делу, чем сам акт возмездия. Но, Маруся…
Он остановился. Маруся выжидательно смотрела на него.
— Маруся, если дойдет до этого… Я хочу, чтобы ты пообещала мне, что постараешься остаться в живых.
Повисло напряженное молчание. Такой просьбы она явно не ожидала — просто об этом не думала — и теперь не знала, как быть. А он ждал.
Собравшись с духом, она вздохнула и тихо, но твердо сказала:
— Извини, Володя. Но такого обещания я дать не могу. Ты же сам понимаешь…
Опять молчание.
— Понимаю.
Он взял Марусю под руку и повел дальше. Марусе казалось, что сердце у нее в груди бьется так гулко, что его слышит вся улица. Почему он об этом заговорил именно сейчас?
Они и так шли небыстро, а когда до Марусиного дома осталось всего ничего, Вольский совсем замедлил шаг. И Маруся тоже едва переставляла ноги, с ужасом думая: вот сейчас они подойдут к двери, настанет неизбежная минута расставания, и неизвестно, как все сложится завтра и потом…
Внезапно Владимир остановился и как-то сердито проговорил:
— Нет, это невозможно!
Маруся вопросительно вскинула на него глаза. Он наклонился, его лицо оказалось совсем близко:
— Я знаю, что не имею права говорить то, что сейчас собираюсь тебе сказать. Но теперь, когда мне завтра выступать на сходке, а ты в любой момент можешь быть призвана исполнить приговор над Луженовским… Я женатый человек, старше тебя на Бог знает сколько лет…
— Всего-навсего на семь, — улыбнулась Маруся, — не так уж и много.
Разговор принял неожиданный для нее оборот, но в глубине души она давно ждала и хотела этого.
— Все равно. Я женат… Но ты ведь знаешь, это только формально. Валентина давно от меня ушла, и… — Владимир словно споткнулся.
— Не надо об этом, — тихо сказала Маруся, — не вспоминай, если тебе так больно.
Никогда прежде Владимир не упоминал о своей жене, эта тема для них была запретной. Да Марусе никогда и не хотелось не то что о ней говорить, даже вспоминать о ее существовании.
— Нет, — Вольский говорил с каким-то страстным напряжением. — Нет. Было больно когда-то, казалось, все на свете бы отдал, чтобы она вернулась. А сейчас я не хочу, чтобы она возвращалась. Сейчас я понял то, что Валентина чувствовала едва ли не с самого начала — наш брак был ошибкой. И я ей не подхожу, и не такая женщина нужна мне.
Тут Владимир на секунду замолчал, словно собираясь с духом.
— Мне нужна такая, как ты.
У Маруси перехватило дыхание. Она молчала, растерянная и смятенно-счастливая, ожидая следующих слов и боясь поверить услышанному.
— Я не говорю — сейчас. Я понимаю, тебе трудно вот так ответить. Но если ты не против… Если ты меня хоть немного любишь… Пусть не сейчас, но скажи, что ты согласна стать моей невестой потом, когда я стану свободным. Скажи, и я обещаю, что незамедлительно начну дело о разводе.
Маруся коротко вздохнула, хотела что-то сказать — и не смогла, только смотрела в его взволнованное лицо сияющими глазами. А он ждал, и, чем дольше длилось молчание, тем тревожнее становился взгляд.
— Маруся — нет? — спросил он упавшим голосом.
— Нет, — решительно и звонко сказала она. — Нет.
Вольский отстранился. Он вдруг весь как-то осунулся и постарел. Но Маруся притянула его к себе за рукав и выдохнула:
— Нет — потому что я не хочу ждать так долго.
Ждать, пока ты разведешься. Я люблю тебя, Володя.
Она увидела, как засияли в ответ его глаза, и торопливо продолжила:
— Ведь люди называют женихом и невестой тех, кто хочет пожениться. Я очень хочу быть твоей женой, но сейчас нельзя. А стать твоей невестой не потом когда-нибудь, а прямо сейчас — этого-то нам никто не запретит. Раз нельзя женой, я хочу быть твоей невестой.
— Маруся… Это правда, Маруся?
Вместо ответа она приподнялась на цыпочки и порывисто прижалась губами к его щеке. Потом отстранилась и отступила к двери:
— Правда.
— Маруся!
Владимир сделал движение, словно хотел обнять ее, но удержался, лишь бережно взял обеими руками ее маленькую нежную ладошку.
— Марусенька моя…
— И что это они тут делают в столь поздний час? — послышался вдруг совсем рядом насмешливый голос. Они бы давно заметили Женю, шедшую по пустой улице к дому со стороны Большой, если бы не были так заняты друг другом.
Евгения Александровна подошла к двери и остановилась:
— А я часа два назад вышла к Маше Дипнер на Покровскую, думала, вернусь, все уж дома будут. Ан нет! Добрый вечер, Владимир Казимирович. Спасибо, что проводили мою сестру, однако час уже поздний. Маруся, ты идешь в дом?
Вольский выпустил Марусину руку. Внезапное появление Жени застало его врасплох, но не смутило. Зато Маруся покраснела до ушей — хорошо, в темноте незаметно:
— Я…
— Идет, идет, — ласково сказал Вольский. — До свидания, Маруся, до завтра. Завтра мы ведь еще поговорим?
— Поговорим, — кивнула Маруся. — Береги себя.
Маруся старалась протолкаться сквозь плотную стену чужих спин поближе к выступавшим. Одета она была как простая работница и ничем не отличалась от прочих женщин, мелькавших в толпе. Правда, женщин здесь было совсем немного — в основном толпу составляли мужчины-железнодорожники. Выражения лиц самые разные: попадались лица и суровые, и отчаянные, и весело-бесшабашные.
Наконец она подошла так близко, что могла хорошо видеть людей, теснившихся возле импровизированной трибуны. Вон и Владимир, стоит рядом со «студентом», веселый и оживленный. Теперь, когда Маруся видела его среди товарищей, у нее возникло странное чувство — смесь восхищения, гордости и какого-то чисто женского тщеславия. «Неужели этот необыкновенный человек любит меня? Именно меня, хотя мог бы выбрать кого угодно — красавицу Ванду, или умную Аню Авдееву, или… Но он выбрал меня. И он действительно меня любит…» От этой мысли, от непривычной уверенности в ответном чувстве на Марусю вдруг нахлынула теплая волна счастья.
Но она не собиралась долго нежиться в приятноличных переживаниях. Не для того она здесь. Возникшее на мгновение сияние в глазах погасло, и она снова стала той целеустремленной Марусей Спиридоновой, несгибаемой партийкой, какой ее уже привыкли видеть окружающие.
Вот, наконец, к Владимиру подошел плечистый железнодорожник, очевидно тоже член стачечного комитета. Маруся видела, как Вольский кивнул, улыбнулся и легко вскочил па трибуну.
— Товарищи, — его голос без особого усилия перекрыл равномерный гул толпы. — Товарищи! Правительство, уступившее под давлением всеобщей октябрьской забастовки и объявившее высочайший Манифест о свободе слова, собраний, союзов и неприкосновенности личности, теперь отказывается от своего манифеста. Вместо свободы слова оно закрывает лучшие газеты, вместо свободы собраний разгоняет их, вместо свободы союзов грозит тюрьмой в железнодорожных и почтово-телеграфных союзах, вместо неприкосновенности личности арестовывает Совет рабочих депутатов в Петербурге, членов Крестьянского союза в Москве и прочих граждан в других городах России. Оно выбрасывает сотни тысяч фабрично-заводских рабочих на улицу, оно укрощает голодных крестьян с помощью генерал-адъютантов и пулеметов. Оно предает военно-полевому суду восставших солдат и матросов…
