— Бели бы одна Леонтьева! А сестры Измайлович? Тоже ведь дочери генерала! И вот результат — одна расстреляна, другая на каторге! В том-то и дело, что девушки из благородных семей все чаще и чаще оказываются замешаны в таких делах, что… Не дай Бог! А эта Спиридонова, из-за которой столько шума! Общественность возмущена жандармами, пытавшими юную барышню! Забывают, однако, что эта юная барышня застрелила представителя власти.
— Но, Саша… В «Санкт-Петербургских ведомостях» писали, что Спиридонова просто неуравновешенная особа, одержимая эротическим бредом, — выговорив эти слова, генеральша слегка покраснела.
Герасимов чуть усмехнулся:
— «Ведомости» писали… Если бы все было так просто, как пишут «Ведомости»…
Некоторое время за столом царило молчание. Генерал сидел, погрузившись в какие-то свои, очевидно, невеселые мысли. Его маленькая жена кусала губки, придумывая, чем бы отвлечь мужа от неприятных размышлений. Сейчас так редко Сашенька ужинает в семье, и вот на тебе! Не стоило сегодня отпускать Наташу, ох не стоило…
— Саша… — робко начала генеральша, — Сашенька, дорогой, право же, не стоит так переживать.
— Ты не понимаешь… Их же сотни, этих несчастных девушек, вовлеченных негодяями з кровавую бойню! Что творится с нашим миром, если девушки, природой и Господом Богом созданные чистыми и нежными, в упор расстреливают людей, бросают в них бомбы, которые разносят жертву на куски — опять же на глазах у этих девушек! А потом на нежную шейку не любящий жених наденет жемчужное ожерелье, а палач веревку! И, между прочим, правильно сделает. Для девушки это — лучший выход.
— Саша, что ты такое говоришь…
— Лучший. И не только потому, что вместо эшафота ей придется пойти на каторгу. А потому, что страшно жить после того, как ты лишил жизни другого…
А за окнами метель по-прежнему крутила белые хлопья, пригоршнями бросая их в оконное стекло. И теплая комната, освещенная мягким оранжевым светом, казалась уютным островком спокойствия, маленьким и искусственным. И так непрочны были стены, охраняющий этот островок от вторжения жизни, настоящей, грубой и жестокой…
Из газеты «Русское государство» от 20 марта 1906 года[1]:
ВЗАИМНОЕ НАСИЛИЕ
Тяжелые времена и исключительные по своим ужасам моменты пережили и переживают русское общество и русское правительство. Кровавая тень революции зловеще пронеслась над родною страной и. кровью напоила ее в изобилии. Сиротским стоном и плачем наполнилась русская земля. Плачут родственники и друзья революционера Шмидта, плачут друзья и родные Спиридоновой, — но так же осиротели, так же плачут, так же истерзаны своим ужасным горем родные и близкие Великого Князя Сергея Александровича, Боголепова, Сипягина, Плеве, Бобрикова, гр. Шувалова, Сахарова, Богдановича, Луженовского, Филонова и многих, многих других. Трудно не содрогаться от событий в Голутвине, Перове, Люберцах, но разве менее ужасна картина вытаскивания за волосы из своей квартиры начальника московской сыскной полиции и расстрел его на дворе, на глазах рыдающих детей и бьющейся в истерических конвульсиях жены, разве менее ужасен факт распятия на вагоне трамвая, там же в Москве, околоточного надзирателя? А ежедневные бомбы, под которыми погибают сплошь и рядом совершенно невинные случайные прохожие?..
Ужасно убийство великого князя — Сергей Александрович Романов бомбой, брошенной Иваном Каляевым, был разорван на множество кусков. Чтобы его достойно похоронить, жена его, великая княгиня Елизавета Федоровна, сестра царствующей императрицы, собственноручно собирала то, что осталось от ее несчастного мужа. Пусть Сергей Александрович был не слишком достойным человеком, не очень одаренным государственным деятелем и не самым верным мужем — смертью своей он искупил грехи жизни.
А вот убийство эсерами Е. Созоновым и Ш. Сикорским министра внутренних дел Плеве не только для семьи его, но и для всей России было тяжелой утратой… Тогда, как и сейчас, не много было в стране талантливых организаторов и людей, умеющих мыслить в масштабах ее огромных территорий.
Дмитрий Сипягин — тоже министр внутренних дел— убит эсером Балмашевым в 1902 году. Его убийство готовил непосредственно Григорий Гершуни, создатель боевой дружины социалистов-революционеров, страшной организации, члены которой сделали террор своей профессией. Они прекрасно стреляли, умели делать бомбы и безусловно готовы были пожертвовать жизнью, выполняя задание. Становясь членом боевой дружины, человек как бы добровольно объявлял себя смертником. Всю жизнь и все силы отныне он обязан был отдавать террору.
ЦК партии социалистов-революционеров не имел права всецело распоряжаться боевой дружиной. Напрямую она ему не подчинялась…
Убийство Сипягина словно открыло шлюз, через который хлынула волна террора, к 1906 году залившая Россию потоками крови. Те, кто упомянуты в заметке: Бобриков — финляндский губернатор, убит в 1905 году, граф Шувалов — московский градоначальник, застрелен в 1905 году, Сахаров— генерал-адъютант, застрелен в Саратове в 1905 году, Филонов — губернский советник, убит в Полтавской губернии в 1906 году… Список можно продолжить еще на десятки имен.
А среди членов боевой дружины становилось все больше и больше женщин…
…В феврале 1907 года начальник каторги Мегус телеграфировал начальнику Акатуйской тюрьмы Зубковскому, что политические женщины должны быть немедленно переведены в Мальцевскую тюрьму. Их было шестеро — Анастасия Биденко, Александра Измайлович, Мария Спиридонова, Ревекка Фиалка, Лидия Езерская и Мария Школьник. Все они па Акатуе отбывали наказание за участие в террористических актах. Однако отправить в Мальцево Спиридонову и Школьник представлялось затруднительным: обе они были нездоровы. Четверо же остальных тронулись в путь.
После волнений, вызванных прощанием, девушки остались вдвоем в опустевшей камере. Была поздняя ночь. Спиридонова чувствовала себя очень плохо, металась и бредила. Маня Школьник села к ней на койку и принялась трясти за плечо:
— Не спи, Маруся, не спи!
Она боялась этих припадков бреда, которые случались у Спиридоновой во сне.
Маруся открыла затуманенные глаза:
— Что? Что со мной?
— Ничего, дорогая, только не спи!
Маня обняла худенькие Марусины плечи, прижала ее к себе. Маруся Спиридонова, такая волевая и уверенная в себе на митингах, сейчас выглядела не старше Мани. Две девочки сидели на постели, крепко прижавшись друг к другу, охваченные чувством крайнего одиночества и беззащитности.
За окнами тюрьмы выл и стонал ветер: пурга, похоже, все усиливалась.
— Поговори со мной о чем-нибудь, — попросила Маня.
— О чем?
— О чем угодно, только давай разговаривать. От молчания еще хуже.
— Интересно, как там наши? — тихо сказала Маруся. — Им, наверное, пострашнее, чем нам сейчас.
Путешествие среди зимы через Акатуйские горы могло грозить смертью. Этапные пункты, выстроенные много лет назад, превратились в развалины, и ночевать в них было не многим лучше, чем на улице.
Маня не ответила, лишь поежилась и крепче обняла Марусю. Ей было страшно. Пурга за окнами разыгралась не на шутку.
— А у нас на Украине зимы теплые, — вдруг невпопад сказала Маня. — Не то что в России…
Марусе вспомнились зимы в Тамбове — мягкий пушистый снег, румяные гимназистки и гимназисты на катке… А потом приходишь домой, и мама ждет тебя за накрытым к чаю столом. И так хорошо сидеть в натопленной гостиной, когда ярко горит лампа и мама склоняется над каким-нибудь рукоделием. Мама, мамочка…
Маруся тряхнула головой, отгоняя видение. Прошлое, это прошлое, которое никогда не вернется! Неужели никогда?
Маня еще теснее прижалась к подруге:
— Ты знаешь, в то утро… Ну, перед тем как мы бросили бомбу…
— Да?
— Ко мне пришли дети.
Маруся непонимающе посмотрела на нее:
— Дети? Какие дети?
Круглое лицо Мани осветилось улыбкой:
— Ну, просто дети. Ряженые. Это же был канун Нового года, я жила по документам польской учительницы. И вот, представляешь, я сижу у окна, жду, когда проедет губернаторская карета, и вдруг — стук в дверь. Открываю — ребятишки. И такие славные! Мордашки любопытные, лукавые… И поют.
