— Пушкина читали, — задумчиво повторила Мария. — Пушкина… А еще что?

Саня засмеялась:

— Новые сочинения графа Толстого. Романы Тургенева. Словом, все как положено.

Мария поморщилась:

— А Катя что же, тоже любила Тургенева?

— Да нет, не очень. Тургенев — это мамино. А Катя любила Шиллера. Она вообще одно время сильно увлекалась театром. Даже выступала в любительском спектакле.

— Да? С успехом?

— Она играла Джульетту. Еще когда в гимназии училась, — Саня грустно улыбнулась: — У нее был талант. Шекспира Катя тоже очень любила. У меня до сих пор стоит в ушах ее голос, как она произносила: «И жизни летней слишком срок недолог…» Так задумчиво и печально, словно догадывалась, что ей самой недолго жить суждено…

Саня помолчала, потом спросила, уходя от своих воспоминаний:

— А у вас в семье читали вслух?

Мария улыбнулась:

— Пушкина — нет. И Шекспира с Шиллером — нет.

— А что читали?

— Чернышевского. — Спиридонова помедлила, потом все-таки поинтересовалась: — Ты именно это место из «Дон Гуана» вспомнила… Почему?

— Из-за запахов. А потом, мы с тобой, в общем-то, как Дон Гуан, тоже все время в изгнании. Только он был изгнан с юга на север, а мы — с севера на юг. Он — из Мадрида в Париж. Мы — из Москвы в Самарканд.

— Да уж, — сказала Мария. — Самарканд не Париж.

Саня вдруг лукаво взглянула на подругу и продолжила цитату:

— «Слушай. Карлос, я требую, чтоб улыбнулся ты!»

Сказала и сама негромко рассмеялась. Мария тоже улыбнулась и встала:

Ну ладно, пойдем в дом. Галина, наверное, места себе не находит с тех пор, как нас потеряла.

В комнате окна были распахнуты настежь, и из парка доносились все те же ароматы южном крымской ночи. Галя в легком цветастом халатике, хорошенькая и румяная, сидела за столом. Перед ней дымилась чашка черного чаю. На столе в вазочке лежало печенье, выданное на ужин.

— А вот и вы! — радостно сказала Галя. — Как хорошо, я только чай заварила! Сестра принесла кипяток, я уж сделала и на вашу долю. А где вы так долго гуляли?

— Спасибо. Галочка, — не отвечая на вопрос, Саня Измайлович поставила в угол свою неизменную корзиночку и тоже присела к столу. — Налей-ка мне чашечку, пожалуйста.

Галя исполнила ее просьбу и повернулась к Спиридоновой:

— Мария Александровна, а вы? Вам налить?

— Нет, спасибо. — Мария устало опустилась на свою кровать. — Спасибо, что-то не хочется.

Галя с хрустом откусила кусочек печенья.

— А я вас сегодня видела с балкона, — сообщила она. — Вы ведь на дачу Врангеля ходили?

Ни Спиридонова, ни Измайлович на это Галино наблюдение никак не отреагировали. Но Галю остановить было не так-то просто:

— Почему-то все отдыхающие любят гулять в этом парке, — прощебетала она. — Хотя наш, у санатория, по-моему, не хуже.

— Ну что ж, это неудивительно. Все-таки врангелевский парк на диво хорош. — Саня тоже потянулась за печеньем. — А уж мол просто очаровательный.

— Ой, — продолжила Галя, — а вы когда-нибудь в подвалы этой дачи спускались? Там, говорят, обвал был.

— Спускались, — спокойно ответила Мария. — Никогда не верьте слухам, Галочка. Никакого Обвала, все в прекрасном состоянии…

Через полтора часа, когда Галины соседки по комнате улеглись спать, она сама вышла в холл. Там, под большой пальмой в кадке, стоял круглый стол с письменными принадлежностями. Гале нужно было сочинить очень важное письмо.

Довожу до вашего сведения, что прогулки Спиридоновой М. А. и Измайлович А. А. по парку Нижней Массандры имеют, очевидно, и другие цели, помимо сбора гербария. Сегодня, сидя на балконе нашей палаты после обеда, я увидела, как в ворота санатория прошел некий мужчина и туг же к нему подошли Спиридонова и Измайлович. Все они вмиг исчезли в парке.

Мужчину этого с ними я видела еще несколько раз, но всегда издалека. Меня с собой на эти прогулки они явно избегали брать. Даже если мы выходили вместе из палаты в парк, они старались избавиться от меня и исчезали из глаз, как бы испаряясь или проваливаясь сквозь землю. Я никак не могла за ними угнаться.

Сообщаю также, что Спиридонова и Измайлович часто посещают бывшую дачу барона Врангеля. Они рассказывали мне, что осмотрели подвалы дачи и нашли их в «прекрасном состоянии». В их речах так и сквозило: какое удобное место для хранения оружия и конспиративной работы. Так вот, я тоже подумала, что им никакого труда не составит подогнать лодку к «молику», затем выйти в открытое море и там пересесть ь проходящее мимо судно. Ведь иностранные суда стоят на рейде совсем недалеко от Ялты. Возможно, Спиридонова это и имела в виду, когда сказала однажды: «Ведь отсюда так легко сбежать»

Если в дальнейшем я замечу еще какие-либо особенности поведения Спиридоновой и Измайлович, немедленно, как мне повелевает партийный долг, сообщу об этом вам, товарищи…

Написав, Галина сложила листок вдвое, потом еще вдвое и затолкала в небольшой голубой конверт. Завтра она постарается передать это местному уполномоченному ОГПУ.

Г. А. Кошина-Орлова вспоминала:

Однажды Спиридонова и Измайлович ездили в Ялту и осмотрели дом и сад Чехова. Была жива еще Мария Павловна, сестра Чехова. Они рассказывали мне восторженно, что Мария Павловна приняла их очень радушно, напоила чаем и показала им музей Чехова со всеми подробностями.

Помню, рассказывали они мне и о Вере Фигнер — какая она была красавица и как прекрасно сохранилась физически в заключении в крепости. «Была она сложена дивно, как фарфоровая куколка, и в нее, в 70-летнюю, молодежь влюблялась по-настоящему», — говорила Спиридонова. Иногда они начинали вспоминать, кто за кем ухаживал и кто на ком женился и разошелся, и тогда они напоминали мне самых обыкновенных кумушек.

Однако, как и следовало ожидать, крымская передышка оказалась недолгой: 16 сентября 1930 года заместитель председателя ОГПУ Мессинг выдал ордер на арест и обыск всех подозрительных в Москве и окрестностях. По этому ордеру Спиридонова и была вновь арестована. ГПУ не слишком заботилось о логике своих поступков. Если захотеть, можно и Ялту рассматривать как окрестности столицы. Майоров был также арестован.

А 24 сентября Спиридоновой, по ее настоянию, предоставили свидание с мужем.

Майоров в сопровождении милиционера вошел в камеру. Сидящий за столом гепеушник махнул рукой:

— Часовой может подождать у двери. Садитесь, Майоров. Время свидания — пятнадцать минут.

Мария «проверила» мужа взглядом:

— Как ты?

— Как видишь, — он развел руками, как бы приглашая посмотреть. — Бодр и здоров.

Она грустно улыбнулась. Как же, здоров! Лицо осунулось, щеки ввалились, отросшая щетина старит его лет на десять.

— Держись, Илья. И ты, и я знаем, что сажать нас сейчас не за что.

— Они найдут за что, — поморщился Майоров. — Они…

— Разговорчики! — прикрикнул дежурный охранник. — Политики касаться не положено!

— Да какая политика! Все мы жили как под колпаком и не могли вести никакой работы. Вот если бы нас отпустили лет на пять, мы бы завели связи, повели бы работу — пусть бы нас тогда сажали, слова бы не сказала…

— Опять? — перебил охранник. — Я же сказал, политика — тема запрещенная. Сейчас прекращу свидание.

— Хорошо-хорошо, больше не будем, — поспешно сказал Майоров. — Расскажи лучше, как ты себя чувствуешь, Маруся. Что, кашель опять мучает?

— Это уже неважно.

— Но…

— Я должна тебе кое-что сказать.

Мария нервно стиснула руки.

— Кое-что очень важное. Только дай слово, что не станешь возражать мне.

Майоров почувствовал, как по спине побежал холодок — и от слов, и от выражения ее лица.

— Сначала скажи, — стараясь не выдать беспокойства, ответил он.

Мария, видимо, собралась с силами и стала говорить горячо и убедительно:

— Я почти всю жизнь провела в заключении. Понимаешь, с двадцати лет я всего полтора года была на свободе. И вот сейчас опять, и, кажется, на долгие годы. А мне и так немного осталось. Больше я так не могу, и я решила с этим покончить сама.