Дача Врангеля, по правде говоря, была излюбленным местом прогулок не только Спиридоновой и Измайлович, но и прочих отдыхающих. Хотя саму дачу Врангель при отступлении лично расстрелял, там остались прекрасный парк, подвалы и небольшой мол в уютном заливчике, который раньше служил причалом личной врангелевской яхты. Но Галю сейчас интересовали не столько ее соседки, сколько встретивший их неизвестный. И уже ведь вроде бы не в первый раз она его видит…

Дорожка подвела их прямо к дому Врангеля, то есть к тому месту, где раньше был вход в дом. Неподалеку от бывшего крыльца стояла каменная скамейка, непонятно, каким чудом уцелевшая. Мария Спиридонова остановилась и вопросительно взглянула на своих спутников:

— Ну что? Пойдем дальше или поговорим здесь?

Саня Измайлович пожала плечами и ничего не ответила, Мужчина — партийным товарищам он был известен под фамилией Иванов — внимательно огляделся:

— Как хотите. Если вы считаете, что здесь нас никто не услышит…

— Думаю, никто. Давайте присядем.

Спиридонова первая опустилась на скамейку. Саня Измайлович последовала ее примеру. Иванов же остался стоять.

— Так что вы хотели мне сообщить? — с места в карьер начала разговор Спиридонова, не признававшая долгих предисловий. — Что вы задумали?

С Ивановым они были знакомы несколько лет, но знакомство было не слишком близким. Он был сильно моложе обеих женщин, в партию левых эсеров вступил в начале восемнадцатого. Во время июльского мятежа Иванов лежал в тифозном жару — это-то и спасло его от расправы. И потом ему страшно, небывало везло: репрессивные и карательные меры обрушивались в основном на других, он же был на заметке у НКВД — ГПУ — и только. И вот теперь Иванов решил, что пришло время действовать. Вообще-то он был одним из немногих уцелевших партийцев, которые еще надеялись на возрождение своей партии.

Иванов начал объяснять свою задумку. По сути дела, он собирался организовать в Крыму отделение партии левых эсеров и устроить ряд террористических актов против существующей власти. Сначала он говорил осторожно, путаясь и сбиваясь, но потом разгорячился, глаза заблестели, голос окреп.

— Это власть преступников, против которой нужно бороться до последнего, — подытожил он.

Саня Измайлович испуганно посмотрела на Спиридонову. Но та не шевельнулась, только лицо у нее словно окаменело.

— Подумайте, Мария Александровна, — горячо продолжил Иванов, — подумайте, что сейчас начинается в стране! Неугодных арестовывают по малейшему подозрению, случается, что и расстреливают без суда и следствия!

— Да, — проронила Спиридонова. — А за покушение на Ленина было расстреляно чрезвычайниками пятнадцать тысяч человек.

Иванов опешил:

— Откуда вам это известно?

— Мне говорили это коммунисты и чекисты. 7

— Ну вот видите!

— Вижу, — кивнула она. — Но вы представляете, какую веру в правоту своей тактики и в себя надо иметь, чтобы решиться за смерть одного-двух ответственных работников или вождей платить столькими человеческими жизнями:

Иванов взмахнул рукой:

— Ну вот, я считаю, что сейчас самое время провести серию террористических актов. Ответим им террором на террор! Мы покажем правительству…

— Нет, — перебила Спиридонова. — Нет. Любое политическое убийство сейчас — не теракт. Это провокация.

— Как?

— Провокация, — повторила она четко, едва ли не по складам.

Иванов нахмурился:

— Объяснитесь.

— Я же вам сказала — за Ленина были уничтожены тысячи людей. Следовательно, сейчас исполнитель, идя на теракт, знает, по крайней мере, может предположить, что за этим последует. И следовательно, он берет на себя право распоряжаться не только своей жизнью, но и жизнями сотен и тысяч людей. Ни в чем не повинных людей, заметьте. Кто он такой, чтобы брать на себя такое право? Ведь живут один раз…

— Но…

— Одного этого момента достаточно, чтобы раз и навсегда отказаться от подобного метода. Это уже не террор, а подлая авантюра и провокация — так я расцениваю сейчас любое террористическое выступление. Готова повторить это где угодно и перед кем угодно.

Иванов угрюмо взглянул на нее и съязвил:

— Даже и в ГПУ?

Но Спиридонова словно не заметила сарказма.

— И в ГПУ.

Молчание длилось долго, минуты три.

Оправившись от первого шока, Иванов тихо спросил:

— Если я правильно вас понял, вы отказываетесь от борьбы?

Спиридонова согласно кивнула.

— Совсем?

— Совсем.

Иванов явно не ожидал такого. Он еще больше помрачнел и спросил:

— А можно ли узнать, почему же, Мария Александровна?

Ответ был неожиданным:

— Потому что теперь в России действительная власть Советов.

Опять молчание.

— Позвольте, — Иванов прищурился и снова кинулся в бой, — вы же сами писали, что большевики произвели подмену власти Советов коммунистической властью. Я отлично помню ту вашу давнюю статью в «Знамени труда»…

Спиридонова вздохнула и устало напомнила:

— Милый мой, когда это было! Почти десять лет назад.

— Ну и что? С тех пор…

— С тех пор, — веско сказала она, — этот момент ушел в историю. Тогда — да. А сейчас я вижу, что в нынешний правящий аппарат входят широкие слои масс.

Иванов изумленно присвистнул:

— Но, Мария Александровна…

Она сделала рукой запрещающий жест, не давая себя перебить:

— Я вижу, как относятся к этой власти люди. В нашем санатории есть бойцы с Дальнего Востока, есть уральские крестьяне. Они много рассказывают. Я получаю от них весьма ценную информацию о жизни в Союзе.

— Мария Александровна!

Но Спиридонова опять не дала ему сказать:

— По-хорошему, — быстро продолжила она, — по-хорошему мне бы надо выступить за то, чтобы юридически оформить разоружение нашей партии.

Иванов наконец не выдержал:

— Почему же вы тогда не пойдете и не покаетесь во всеуслышание? — ядовито спросил он. — «Так мол, и так, была не права…» При всем моем глубоком уважении к вам, Мария Александровна…

— Да вот потому и не пойду, — горько усмехнулась Спиридонова. — Просто у нас, старых партийцев, есть определенные традиции и модус поведения. У нас всегда считалось позором и шкурничеством идти с заявлением о своей лояльности к власти, которая прежде расстреливала твоих товарищей. Пусть эта власть с тех пор и пересмотрела свои позиции.

— То есть вы смирились и довольны?

Спиридонова поморщилась:

— Я же вам уже все объяснила. Ну ладно, попробую еще. Допустим абстрактно, что мы, выдвинув лозунг «Вали большевиков, становись на их места», пошли бы на все средства, чтобы свергнуть Сов-власть.

— Допустим. И что?

Она усмехнулась:

— У нас все равно бы ничего не вышло.

— Почему?

— Товарищ Иванов, вы упрямы. Не верю, что вы сами не понимаете, почему у нас ничего не выйдет.

Иванов скрестил руки на груди:

— И все же?

— Да потому что, — потеряв терпение, выкрикнула Мария, — потому что, глупец вы этакий, против наших от силы сорока человек большевики выставят 20—30-миллионную армию! Потому что партактив ВКП(б) и комсомол, Красная Армия и ОГПУ, активные слои рабочих и крестьян не за нас, а за них! За них, понимаете? И это неудивительно…

Иванов исподлобья посмотрел на нее. Свидание со знаменитой Спиридоновой, похоже, было напрасным. Он попробовал зайти с другого конца:

— Значат ли ваши слова то, что сейчас вы во всем солидарны со Сталиным?

Спиридонова покачала головой:

— Вы же сами видите, что происходит. Сталину удалось то, что не удалось бы никому. Никогда не думала, что такое вообще возможно.

Иванов намек понял:

— Вы говорите о коллективизации?

— Конечно.

— И вы согласны с этой политикой?

— Целиком и полностью.

Иванов выжидательно смотрел на Спиридонову, словно не мог поверить, что она говорит всерьез. Наконец спросил:

— А вас не настораживает, что, судя по отчетам газет, крестьяне довольно спокойно приняли идею колхозов и совхозов? Да еще так быстро… Это противоречит крестьянской психологии, всему крестьянскому укладу жизни, складывавшемуся веками.