— Вы же слышали, — сказал Блюмкин. — Это личное дело, и касается оно непосредственно господина посла.
— Но я уполномочен и на личные переговоры.
Блюмкин нахмурился:
— Господин советник, я обязан придерживаться определенного поручения. Мы будем говорить только непосредственно с графом Мирбахом.
— Но..
— Боюсь, что это дело такого рода, что вы все равно решить ничего не сможете.
Мюллер и Рицлер переглянулись. Недавно в посольство поступили сведения, что на жизнь Мирбаха готовится покушение. Может быть, Дзержинский прислал этого нахального лохматого революционера, чтобы сообщить какие-то конфиденциальные сведения?
Доктор Рицлер поднялся:
— В таком случае, господа, я пойду уведомить господина посла о вашем посещении.
Трое оставшихся за столом молчали. Мюллеру стало немного не по себе: в этом молчании было что-то тревожное.
Через несколько минут Рицлер вернулся и пригласил «товарищей из ЧК» в малую приемную:
— Господин граф сейчас выйдет.
Еще несколько минут тягостного молчания. Наконец послышались шаги. Распахнулись тяжелые двери, и в приемную вошел граф Мирбах, посол Германии в России.
После приветствий посол опустил свое грузное тело на услужливо пододвинутый стул и выжидательно посмотрел на Блюмкина, признав в нем руководителя этой странной делегации:
— Так что вы хотите, господа?
— Я уполномочен переговорить с вами касательно вашего родственника. — отчеканил Блюмкин, глядя послу в лицо, — Касательно некоего графа Роберта Мирбаха.
— Это ошибка, — сухо сказал посол. — Меня уже об этом предупреждали. Граф Роберт Мирбах мне лично незнаком и является венгерским подданным…
— Однако сам Роберт Мирбах утверждает обратное. Вот у меня здесь есть документы, подписи на которых вам хорошо известны, — Блюмкин потянулся за кожаным портфелем, стоявшим рядом с его стулом. — Например, подпись датского генерального консула Гакстгаузена. Согласно этим документам, Роберт Мирбах замешан в шпионаже…
— Я повторяю, господа, это ошибка. — Мирбах кинул досадливый взгляд на доктора Рицлера. — Ко мне это все не имеет никакого отношения.
— Может быть — предупредительно вмешался доктор. — имеет смысл господину" послу дать письменные разъяснения по этому делу через комиссара Карахана?
Мирбах утвердительно кивнул и уже хотел подняться, как в разговор вмешался второй посетитель, до этого не проронивший ни слова.
— Может быть, вы все-таки хотите узнать, какие меры со стороны революционного трибунала будут приняты по отношению к графу Роберту?
Мирбах опять переглянулся с Рицлером.
— Ну что ж, пожалуй…
— Это я вам сейчас покажу, — сказал Блюмкин и полез в портфель.
Все дальнейшее происходило очень быстро. Блюмкин выхватил из портфеля револьвер и выстрелил через стол сначала в посла, а потом в Рицлера и Мюллера. Немцы были без оружия. В первый момент от шока и неожиданности они даже не сделали попытки бежать — так и остались словно пригвожденные к месту.
Первым опомнился посол. Он вскочил и бросился к выходу в зал, но его взял на прицел Андреев. Блюмкин, выпустив еще пару пуль в сторону Мюллера — тот пригнулся и поэтому остался цел, — кинулся преследовать посла.
Через секунду последовал взрыв бомбы, брошенной Андреевым в зал из приемной. Раздался оглушительным грохот падающей штукатурки и осколков разбитых стекол. Доктор Рицлер и Леонгард Мюллер инстинктивно бросились на пол.
Прошло несколько секунд, — их вполне хватило «товарищам из ЧК», чтобы выпрыгнуть в окно и добежать до поджидавшего их автомобиля.
В зале на полу лежал граф Мирбах — в луже крови, с разбитой головой. Рядом с ним валялась вторая неразорвавшаяся бомба.
Граф был мертв.
Как развивались события дальше, подробно за-фиксированно в «Заключении обвинительной коллегии верховного революционного трибунала при ВЦИК Советов по делу о контрреволюционном заговоре ЦК партии левых социалистов-революционеров и других лиц той же партии против Советской власти и революции»:
По показаниям Дзержинского, уже в три часа пополудни он узнал об убийстве Мирбаха по прямому проводу из Совета Народных Комиссаров. Отправившись в посольство и с первого взгляда установив, что подпись на удостоверении, представленном Блюмкиным, была подложная, Дзержинский отправился лично в штаб отряда Попова, куда (ему донесли) скрылся Блюмкин.
В штабе Попова Дзержинский после первых расспросов принялся за осмотр помещения, когда вошедшие Прошьян и Карелин сообщили ему, что Мирбах убит по постановлению ЦК партии и что Блюмкина искать нечего. В ответ на это Дзержинский объявил их арестованными. В соседней комнате Дзержинский заметил Трутовского, Черепанова, Александровича, Фишмана, Камкова, Спиридонову. Все были вооружены. В это время в комнату вошел Саблин и потребовал от Дзержинского сдачи оружия. Тот отказал, но был моментально окружен наводнившими комнату матросами и обезоружен. Трепалова, прибывшего вместе с Дзержинским, обезоружила Спиридонова лично. На устроенном тут же митинге Спиридонова, Попов и другие обвиняли Советскую власть в предательстве Мирбаху, матросы обвиняли ее за то, что отнимают муку у бедняков, причем Черепанов и Саблин с торжеством заявили ему, что «вот-де у вас были октябрьские дни, а у нас будут июльские», что «мир все равно сорван», что они власти не хотят, «пусть немцы займут Москву— и у нас будет так, как на Украине, — они же опять уйдут в подполье»…
Настроение у всех было радужное, постоянно передавались известия о присоединении к повстанцам ряда полков, о помощи от Муравьева с фронта, о приходе рабочих делегаций и т. д…
По показаниям Саблина, арест Дзержинского и Смидовича был произведен для самозащиты в качестве заложников, так как все время ЦК рекомендовал придерживаться строго оборонительных действий. Поведение ЦК не изменилось, даже когда пришло известие об аресте отправившейся на съезд Спиридоновой и всей съездовской фракции левых эсеров…
В городе в это время один из эсерских отрядов попытался занять телеграф, как потом объясняли, с целью известить страну о происходящем в Москве.
За ночь, однако, положение изменилось.
Занятие телеграфа было последним успехом повстанцев. По показаниям свидетелей… телеграф был занят отрядом человек в сорок, не знавших точно, зачем они пришли, и отвечавших, что для охраны. Лишь второй отряд, предводимый Прошьяном, объявившим, что Совет Народных Комиссаров арестован, был настроен более воинственно. Прошьян арестовал комиссаров Ермоленко, Маслова и Ефретова и отправил их в штаб Попова. Тогда же член ЦК почтово-телеграфного союза Лихобадин отправил телеграмму, в которой предписывал задерживать и не передавать телеграмм за подписями Троцкого, Ленина и Свердлова. В этой телеграмме партия левых эсеров впервые названа «правящей ныне партией»… Установлена картина, имевшая место на телефонной станции. Явившаяся группа лиц потребовала включения выключенных по приказу Аванесова комиссаром Пупко телефонов штаба Попова. Но пока пришедшие искали других телефонов, явившиеся новые отряды советских войск заняли вновь телефонную станцию, и время было повстанцами упущено. Свидетели занятия телеграфа и телефона, точно так же как и многие из арестованных в штабе Попова, все удостоверяют, что солдаты-поповцы — матросы и красноармейцы — очень смутно понимали, в чем дело. Из занимавших же телеграф многие были в явно нетрезвом состоянии. В штабе Попова солдатам все время раздавали сапоги, баранки, консервы…
После получения известий об аресте Спиридоновой, съездовской фракции и появления первых патрулей советских войск по приказанию Саблина и Попова было отдано распоряжение о задержании всех автомобилей. Митинги в Покровских казармах имели своим результатом «присоединение» полков Советского, Мартовского и отряда Винглинского (число перебежавших не превышало 50 человек)… Присоединившиеся ничем, кроме заявления о присоединении, себя, по словам Саблина, не проявили. С утра началась перестрелка оружейная и пулеметная, достигшая своего максимума часам к 10-ти. Отряд Попова потерял 2-х убитыми и 20 человек ранеными. С момента очень удачного обстрела штаба из орудий Попов объявил о необходимости отступления. К 11-ти часам ушла первая группа, через час — вторая. Перед уходом Саблин распорядился освободить арестованных, когда все уйдут, и уехал сам. По показаниям арестованных, «уход» был довольно своеобразен — через окна и заборы в довольно беспорядочной, форме под звуки рвущихся снарядов и крики арестованных: «Трусы»…
