За всех ответил Борис Камков:

— Думаю, поддержат. Конечно, необходимо провести соответствующую агитацию, К террористическим актам приурочить объявление в газетах, что наша партия берет на себя ответственность за недавние события на Украине.

— Вы имеете в виду агитацию железнодорожных крушений и взрыв арсеналов? — деловито уточнил Карелин.

— Именно.

— Отлично. И кроме того, не забывать о связи с партийцами на местах. Все местные организации нашей партии необходимо призвать к решительным действиям.

— Предлагаю для учета и распределения всех партийных сил организовать специальное бюро.

— Хорошее предложение. Итак, организуем бюро в составе… Конечно, Мария Александровна, кто еще?

— Предлагаю Голубовского и Майорова.

Мария оценивающе посмотрела на предложенных кандидатов и кивнула:

— Я согласна. Голосуем?

Состав был утвержден единогласно.

Илья Майоров, несмотря на свою относительную молодость — ему недавно исполнилось двадцать восемь, — был эсером со стажем, сейчас — членом ЦК ПАСР и автором Закона о социализации земли. В партию Илья вступил десять лет назад, еще будучи студентом. Однако закончить обучение не успел — был арестован и отправлен в ссылку. Майорова, как и Спиридонову, освободила лишь Февральская революция.

С конспиративной квартиры полагалось уходить поодиночке, но так получилось, что Илья Майоров и Мария Спиридонова на этот раз вышли вместе. У подъезда он как-то неловко спросил:

— Вам в какую сторону, Мария Александровна?

— В Леонтьевский переулок. А вам?

— Можно, я вас провожу? — сказал он вместо ответа.

Ну вот, плати за свою известность! И этому хочется лично пообщаться со знаменитой Спиридоновой! А она-то думала, что удастся хоть немного сосредоточиться, обдумать некоторые вещи, предвкушала одинокую прогулку…

Мария пожала плечами, хотела было резко сказать, что это противоречит правилам конспирации, но взглянула на него — и неожиданно для себя согласилась.

Они не торопясь направились в сторону Леонтьевского, где в бывшем особняке графини Уваровой помещались Центральный и Московский комитеты ПЛСР. Некоторое время оба молчали.

Этот человек был Спиридоновой не слишком хорошо знаком. Они, конечно, довольно часто встречались на партийных заседаниях, по Майоров в основном отмалчивался. Редко вставит замечание-другое, правда всегда по делу. И на митингах Майоров практически не выступал, — похоже, он и вообще говорить не любил. Тем не менее Мария заметила, что Майоров пользуется у товарищей известным авторитетом. Его считали очень образованным человеком, в основном он слыл знатоком крестьянского вопроса. Кажется, он и сам родом из деревни. Или нет?

— Расскажите о себе, — вдруг попросила Мария.

Майоров смутился:

— Я? Да, собственно, и рассказывать нечего.

— У вас есть семья?

— Есть… Отец и сын. Семья из трех мужиков.

Спиридонова внимательно посмотрела на него, но уточнять насчет жены не стала. Потом спросила:

— Вы ведь, по-моему, из крестьян?

— Да.

— А откуда именно?

— Из Казанской губернии. Есть там в Свияжском уезде такая деревня Гордеевка, — улыбнулся Илья и добавил: — Ничего себе была деревня, богатая.

— А теперь?

Майоров развел руками:

— Давно дома не был. Думаю, что плохо. Теперь в деревне какое богатство!

— Поэтому ты так хорошо и разбираетесь в крестьянских делах… Так сказать, знаете проблему изнутри, — подытожила для себя Мария.

Майоров усмехнулся:

— Вообще-то не совсем точно. Б деревне я провел детство. А с десяти лет жил в Казани. Сначала гимназия, потом университет.

— Так ваш отец был обеспеченным человеком?

— Не нуждались, хотя и достатка большого не было. — Улыбка у Майорова стала еще шире и добродушней. — Отец мальчонкой свез меня в город и предупредил, чтобы на него особенно не рассчитывал и сам думал о жизни. С пятого класса я уже давал уроки.

Спиридонова подумала, что у этого Ильи Андреевича вполне типичная судьба революционера. Он был ей симпатичен: светлые глаза, взгляд честный, открытый и при этом какой-то детски-наивный. И улыбка хорошая. А он ведь ссылку с тюрьмой прошел… Интересно, сколько ему лет? Он явно моложе ее лет на пять-шесть… Впрочем, может быть, и больше.

Она продолжила допрос с пристрастием:

— На каком факультете вы учились?

— Сначала на медицинском, потом — на естественном.

— Почему же решили перейти?

Майоров покраснел, и досадливо сказал:

— Это разве важно? По личным причинам.

— Ну что ж, — не стала она настаивать. В конце концов, это действительно не так уж и важно.

Некоторое время они опять шли молча. Потом Майоров неожиданно сказал:

— У меня умерла мама.

— Что? — Мария не сразу поняла, о чем он.

— Вы спросили, почему я оставил медицинский факультет.

— Да?

— У меня умерла мама. Она умирала долго и мучительно, врачи ничем не могли помочь… И я разуверился в медицине.

Мария взглянула ему в лицо — лоб Ильи прорезала горькая морщинка, глаза потемнели и словно ввалились. Она вдруг поняла: он же до сих пор переживает свое бессилие перед смертью дорогого человека! Видно, мать занимала большое место в его жизни…

Повинуясь внезапно возникшему импульсу, она остановилась и взяла его руки в свои ладони, ласково прошептала:

— Ну, будет, будет…

Майоров вдруг наклонился и коснулся губами ее запястья.

Сцена длилась всего несколько секунд. Потом Мария, словно опомнившись, резко выдернула руку и быстро пошла вперед.

Майоров шел с ней рядом и молчал. После этого признания и жеста оба чувствовали себя неловко — будто перешли некую грань, отделяющую людей, грань, переступать которую Мария Спиридонова давно себе запретила.

У особняка Уваровой она сухо простилась со своим спутником, подчеркнуто по-товарищески протянув для пожатия руку.

Шестого июля, около трех часов пополудни, адъютант военного агента лейтенант Леонгард Мюллер просматривал почту: бумаги и депеши, присланные из Берлина.

Лакей возник рядом со столом почти бесшумно: результат многолетней выучки. Хорошие слуги должны быть в доме незаметны. Мюллер поднял голову:

— Что вам, Пауль?

— Господин советник посольства просит вас пройти в малиновую приемную.

— Передайте господину советнику, что я освобожусь через десять минут.

— Простите, — лакей почтительно наклонил лысеющую голову, — господин советник настаивает, что это срочно.

Мюллер едва заметно поморщился:

— Хорошо, сейчас.

Он аккуратно сложил бумаги в красивую кожаную папку, щелкнул замочком и не торопясь направился к выходу.

Малиновая приемная — прохладная просторная комната, обставленная дорогой кожаной мебелью, комната как будто еще из прошедших, спокойных времен. Первый советник германского посольства в Москве доктор Рицлер стоял у окна, сжимая в руке какую-то бумагу.

— Взгляните, Леонгард.

Мюллер пробежал глазами написанное. Это было предписание председателя Чрезвычайной комиссии Дзержинского, в котором два лица уполномочивались для переговоров с графом Мирбахом по личному делу.

— Вы что-нибудь понимаете, Леонгард? Какие личные дела могут быть у ЧК с господином послом?

Мюллер пожал плечами:

— Не представляю. Но господ чекистов придется принять.

Через пару минут в приемную провели двоих мужчин. Один, смуглый брюнет, одетый ь черную пиджачную пару, усатый и бородатый, с пышной спутанной шевелюрой, отрекомендовался Блюмкиным. Другой, рыжеватый, с маленькими усиками и горбинкой на носу, в коричневом костюме и цветной косоворотке, представился председателем революционного трибунала Андреевым.

Когда все четверо расселись вокруг овального мраморного стола, доктор Рицлер осведомился, что господам угодно.

Блюмкин усмехнулся:

— В бумаге все написано. Мы уполномочены поговорить с графом Мирбахом по его личному делу.

— Вы можете изложить это дело мне, — заметил Рицлер. — Я первый советник посольства.