Боевая организация эсеров постановила провести несколько терактов — ответов на еврейские погромы. У Кати было свое, отдельное задание, а Саня должна была вместе с товарищем, Васей Пулиховым, застрелить минского губернатора. Покушение не удалось, они все попали в тюрьму. И Кате, и Сане грозила смертная казнь. Тогда же было арестовано много членов боевой организации, и Карл в их числе.
Через некоторое время Кате удалось бежать и перейти на нелегальное положение. Камеры Сани й Карла находились одна под другой. Они оживленно перестукивались, часами вели беседы о Кате, — эта тема не надоедала ни ему, ни ей.
А потом… Потом они узнали, что Кати больше нет. Она стреляла в адмирала Чухнина, ранила его, и ее расстреляли прямо во дворе полицейского участка. Карл хотел покончить с собой. Единственное, что могло вытащить его из бездны отчаяния, — постоянные и долгие разговоры с Саней.
Именно в этих разговорах — уже после Катиной смерти — они вдруг поняли, как им хочется жить. Раньше жизнь и смерть воспринимались немного нереально, по-книжному. Свобода, борьба, террор — красивые слова, красивые чувства… Как-то не думалось, что и те, кого они хотят лишить жизни, — тоже люди. Хотя все они и имели конкретные имена и фамилии, все равно почему-то представлялись некими далекими фигурами, абстрактными носителями зла в казенных мундирах. Абстрактное зло уничтожить нетрудно… Да и сами террористы больше думали о тех зажигательных речах, которые они скажут на суде, чем о том, что их ждет после суда.
Теперь же, когда не стало близкого человека — нет и уже никогда не будет, — все вырисовывалось в другом свете. Смерть — холодное, мерзкое ничто. Небытие. И они, юные, двадцатилетние, слишком рано, не вовремя столкнулись со смертью и поэтому научились ценить жизнь.
И тогда же к ним пришла любовь. Как ни кощунственно это звучит, но Катина смерть помогла родиться их с Карлом любви.
Месяц в тюрьме стал их медовым месяцем, — пусть и в разных камерах, но все равно, они провели его сердце к сердцу.
Сейчас Карл отбывал ссылку на Севере и писал Сане с любой оказией. Правда, не так уж часто они случались, эти оказии…
— Ну что, как он? — спросила Маруся, глядя в распахнутые, светящиеся счастьем глаза подруги. — Как?
Саня вздохнула:
— Да так же, как и мы. Долго еще — шесть лет осталось…
Между ними было условлено, что, когда у Карла кончится срок ссылки, он приедет к Сане в Акатуй. Хотя бы повидаться. Этой надеждой Саня жила от письма до письма.
Счастливая Саня!
От Вольского писем не было. Да и не могло быть — Владимир Казимирович Вольский вместе с родителями, а также братом Михаилом и его женой отбыл на лечение в Швейцарию. Иногда Маруся с горечью говорила себе, что, вероятно, там, в Лозанне, путешествуя по Швейцарским Альпам, просто не хочется думать о Нерчинске и Акатуе. И об ужасной Мальцевской женской тюрьме, чей призрак постоянно маячит в отдалении. Рано или поздно их переведут туда… Впрочем, о Мальцевской тюрьме, равно как и о Владимире, Маруся тоже предпочла бы не вспоминать. Но — не получалось…
Саня словно прочла ее мысли.
— Из дома ничего не сообщают? — осторожно спросила она.
— Все здоровы, — сдержанно отозвалась Маруся.
Саня по опыту знала, что, когда подруга начинает говорить таким тоном, лучше не настаивать. Иначе Маруся снова превратится в образ-символ, эсерку Спиридонову. Но тем не менее рискнула:
— От него… ничего не слышно?
— Нет.
Голос сух и строг — запретная тема! Как-то в порыве откровенности Маруся рассказала Сане о своем женихе. И, кажется, теперь в этом раскаивалась. Она не хотела, чтобы ее жалели, пусть даже лучшая подруга, ведь Горький сказал, что жалость унижает человека!
— Все-таки это несправедливо! — не удержалась Саня.
Губы Маруси плотно сжались. Она уже готова была сказать резкость, но вдруг в коридоре послышался веселый топот и в Санину комнату ворвалась Маня Школьник:
— А вы что сидите здесь в темноте? Меня товарищи послали звать вас к столу. Самовар кипит, прямо разрывается! А Настя опять Петро поддразнивает, он уже чуть не плачет! Санечка, иди, разнимай!
— Сейчас, сейчас, — рассеянно сказала Саня.
Чуткая Маня уловила настроение девушек.
— Я не вовремя? — смутилась она.
— Да нет, что ты, — улыбнулась Маруся. — Просто Саня письмо от Карла получила.
Про то, что у Сани Измайлович есть жених, знали все в Акатуе. Маня вздохнула:
— Счастливая ты, Санька!
— Да уж, такая счастливая, — поморщилась Саня. — Я «вечная», у него семь лет ссылки…
— Все равно. Ты же знаешь, что он есть, живет, любит тебя…
Недоговорив, Маня безнадежно махнула рукой. Внезапно ее обычно веселое лицо как-то болезненно сморщилось, казалось, еще немного — и заплачет, разрыдается в голос. Маруся приподнялась и усадила ее на кровать:
— Что такое, что с тобой?
— Да нет, ничего, сейчас пройдет, — Маня шмыгнула носом, стараясь успокоиться. — Сейчас…
Но слезы все-таки побежали по круглым щекам. Маруся ласково, как младшую сестренку, обняла ее за плечи, а встревоженная Саня пыталась заглянуть в глаза:
— Манечка, да что?
— Так, вспомнила… — Маня вдруг подняла голову, — вспомнила, что было… Одного человека… Очень хорошего человека.
Она вытерла лицо совсем по-детски, размазывая слезы пятерней.
— Когда я оказалась в камере… Ну, в Чернигове, после акта… В общем, я знала, что меня должны повесить. Может быть, даже сегодня ночью. Но эти слова почему-то казались мне бессмысленными. Не могла я умереть просто так, сейчас!
Девушки переглянулись, и Саня чуть слышно прошептала:
— Я понимаю…
Но Маня услышала и запнулась. Тогда Маруся ласково погладила ее по волосам:
— Мы все понимаем. Продолжай, Манечка!
— Этой ночью меня не повесили. Прошел еще один день, и к вечеру я опять стала думать — вот, сейчас! Но нет, опять пронесло. И так шесть дней, — Маню передернуло, — брр! Шесть дней каждый вечер смерти ждала…
Девушки опять переглянулись — тоже знакомое чувство, им всем пришлось пройти через такое. Но все это Маня уже не раз рассказывала и раньше…
— Ну вот. — продолжила Маня, — а на седьмой день — стук в стену. Я прямо подскочила от радости — у меня сосед есть! Хоть одна живая душа! Стучу: «Кто вы?» Ответ: «Шпайзман». Коля!
Девушки, кажется, наконец-то начали понимать. Коля (настоящее имя его было Аарон) Шпайзман вместе с Маней участвовал в покушении на черниговского губернатора. Но потом он был расстрелян…
— И… что же? — тихо спросила Саня, сочувственно дотронувшись до Маниной руки.
— Он мне простучал: «Я не хочу, чтобы ты умерла!» Он любил меня. Он, оказывается, так меня любил! А я и не замечала… Мы же давно дружили, очень давно!
Маня не удержалась и заплакала.
— А потом, — проговорила она сквозь слезы, — я услышала его шаги по коридору. Его повели во двор. Он подошел к моей двери и сказал: «Прощай, моя любимая. Прощай, моя дорогая». Я закричала: «Коля, Коля!» Но он, кажется, меня уже не слышал…
Казалось, Маня опять перенеслась в тот далекий зимний день. Глаза ее невидяще уставились в стену. Сане стало ее смертельно жалко:
— Манечка…
Но Маня словно не услышала своего имени. Она тихо и быстро проговорила:
— Потом я прислонилась к стене, через которую разговаривал Коля. Это так странно… и страшно — его там уже не было. Его уже вообще нигде не было.
На несколько минут воцарилось молчание. Маруся подумала, что только что о том же рассказывала Саня — и почти теми же словами. «Им больше досталось, чем мне, — промелькнуло у нее в голове. —
Ожидание собственной смерти — да, это я хорошо знаю. Но я еще ни разу навсегда не теряла любимых». Хотя… С Владимиром они вряд ли снова свидятся. Но в глубине Марусиного сердца все-таки теплилась надежда, в которой она и самой себе не признавалась. Как говорила няня Аннушка, пока человек жив, все возможно…
Маруся унеслась мыслями так далеко, что негромкий голос Мани заставил ее вздрогнуть:
