Однако дальше, в Кургане, «вечниц» ожидала уже не «массовка», а громадный митинг. Поезд еще не успел подойти к вокзалу, но прильнувшие к окнам девушки видели, как из зданий железнодорожных мастерских высыпали люди. Размахивая фуражками и засаленными картузами, они бежали к «арестантскому» вагону. Послышались крики: «Стой! Куда прешь, стой, чертяка!»

Кричали машинисту.

Словно повинуясь этим приказаниям, поезд остановился. так и не доехав до платформы.

— Спи-ри-до-но-ва! — скандировали в толпе. — Спи-ри-до-но-ва!

— Да здравствует Спиридонова!

— Привет Спиридоновой!

Маруся, полулежавшая у окна — ее опять мучили приступы кашля, — улыбалась. Настя Биценко усмехнулась чуть ревниво:

— Тебя встречают.

Маруся пригладила обеими руками волосы и только собралась было подняться, как Маня Школьник громко закричала:

— Смотрите, смотрите! Что там такое!

Все опять бросились к окнам.

Со стороны станции надвигалась огромная пестрая толпа. Может, тысяча, может, две тысячи людей с красными знаменами все ближе, ближе… Можно уже разобрать надписи на знаменах: «Да здравствуют товарищи соц-демократы в Государственной Думе», «В борьбе обретешь ты право свое». Слышалось пение: «Отречемся от старого мира…»

Подошли к вагону и остановились, обступили его со всех сторон.

— Спи-ри-до-но-ва!

— Привет товарищу-борцу Спиридоновой!

Когда Маруся вышла на ступеньки, к ней потянулись сотни рук.

— Говори, товарищ!

Чуть приметная горделивая улыбка мелькнула на ее губах, мелькнула и исчезла. Что ж, нечто подобное она и ожидала. Так и должно быть, — она, Маруся Спиридонова, представляет сейчас для них, для этой толпы, всю партию социалистов-революционеров. Как хорошо, что она, предвидя такую ситуацию, уже продумала свою речь…

— Теперь идет последний, решительный бои, — Маруся говорила четко и звонко, черпая силы в устремленных на нее тысячах пар глаз, — и мы должны победить во что бы то ни стало, не жалея жертв. Знайте, что пожертвовать своей жизнью не трудная и не ужасная вещь. Теперь нужно смело смотреть в глаза смерти, теперь нужно отнестись к своему благополучию так же, как муравьи относятся к себе, придя к глубокому ручью. Передние ряды бросаются в воду и своими телами составляют мост, по которому все их муравьиное стадо переходит на зеленый берег. Наши жизни, наши усилия, наши иногда нечеловеческие страдания — все это такое хорошее зерно, из которого вырастет великое, роскошное дерево свободы народной. Помните и день и ночь, что вам нужно полное и всестороннее освобождение, и политическое и экономическое. Боритесь с капиталом так же яростно и доблестно, как сейчас боретесь с самодержавием, и вы победите!..

Не только рабочие-железнодорожники внимательно слушали Марусины слова. В двух шагах позади нее, прижав стиснутые руки к груди и затаив дыхание, стояла Маня Школьник. Когда Маруся замолчала, Маня повернулась к Езерской:

— Ох, как все правильно-то, Лидия Павловна! А я вот так красиво говорить совсем не умею…

Езерская ничего не сказала, лишь с чувством пожала Манин локоть, во всем с ней соглашаясь. По губам Насти Биценко, наблюдавшей эту сценку, поползла ехидная усмешка.

— А может быть, так красиво говорить и не стоит? — чуть слышно, словно про себя пробормотала Настя. — Так откровенно искать дешевой популярности…

Но Маня не расслышала этого замечания, продолжая восторженно, во все глаза, смотреть на Марусю.

После митинга в Кургане Маня и Лидия Езерская стали относиться к Спиридоновой с каким-то почти романтическим обожанием, Ревекка Фиалка была почтительно-приветлива, а Настя — приветливо-осторожна. Лишь одна Саня Измайлович слегка дичилась знаменитой тамбовской террористки и избегала обращаться к Марусе напрямую.

Впрочем, саму Марусю мало волновало отношение к ней се подруг по несчастью: всю дорогу она так плохо себя чувствовала, что почти не вставала с постели. Кровохарканье не усиливалось, но и не проходило.

Однако стоило только поезду подъехать к очередной станции, — девушки дивились, откуда у Спиридоновой силы берутся! Она выступала на всех митингах, днем и ночью подходила к окну по первому зову встречавших и говорила, говорила с ними…

Если бы девушки знали, что у Маруси всегда при себе было достаточно сильное средство для поддержания бодрости духа: смятый листочек бумаги, который она доставала из-за пазухи, любовно разглаживала на коленях и перечитывала вновь и вновь. Строки, обращенные к ней — к ней, недавно еще ничем не примечательной обычной тамбовской гимназистке, — легендарными шлиссельбуржцами: Гершуни, Карповичем, Сикорским, Созоновым… Петр Карпович убил в 1901 году министра просвещения Боголепова, убил в знак протеста против преследований революционных студентов. Дело Егора Созонова и Сикорского до сих пор было на слуху у всех: убийство шефа жандармов Плеве вызвало бурное ликование среди эсеров и даже эсдеков и волны репрессий со стороны правительства. И такие люди, такие известные люди пишут к ней!

Это письмо было опубликовано 5 июля в петербургской газете «Мысль», но копия попала в Тамбовскую тюрьму значительно раньше, еще весной, в конце марта. Подписали его знаменитые террористы и— Гершуни! Сам Григорий Гершуни, создатель боевой организации эсеров, организатор убийства министра внутренних дел Синягина!

Получить от Гершуни такую характеристику: «Вас уже сравнивали с истерзанной Россией. И вы, товарищ, несомненно, — ее символ. Но символ не только измученной страны, истекающей кровью под каблуком пьяного, разнузданного казака, — вы символ еще и юной, восставшей, борющейся, стойкой и самоотверженной России. И в этом все величие, вся красота дорогого нам вашего образа…»

Она, Мария Спиридонова, по мнению Гершуни, — символ, воплощение страдающей России! Такие слова многого стоят… И она не обманет их ожиданий! Не посмеет обмануть…

Курганская демонстрация встревожила начальство, и вагон с будущими каторжанками перед прибытием на большие станции решили отцеплять от поезда, оставляя на ближайшем полустанке.

Перед Омском вагон остановили в восьми верстах от города. Однако продержали там недолго, прицепили паровоз, и снова тронулись в путь.

— Смотрите-ка, прямо царский поезд, — невесело пошутила Настя Биценко. — Как государь император с семьей едем. Интересно, что случилось?

— Дак омчане требуют вашей доставки, — объяснил один из конвойных солдат, паренек со светлым пушком над верхней губой. Этот паренек, простодушный и молоденький, относился к своим арестанткам с почтительным интересом. И вообще конвойные подобрались не вредные, даже старались, как могли, облегчить девушкам путешествие.

— Говорят, народищу собралось— страсть! — продолжил паренек и, понизив голос, добавил: — Освобождать вас там будут, сказывают!

И точно: когда «царский поезд» на всех парах прикатил в Омск, там стояла громадная толпа, не меньше пяти тысяч. И опять люди обступили поезд со всех сторон, требуя выпустить арестованных на площадку вагона.

И опять раздавались в толпе требовательные выкрики:

— Спиридонова! Спиридонова! Где Спиридонова?

Маруся, весь перегон лежавшая пластом, решительно встала и первой вышла на площадку. К ней потянулись сотни рук:

— Ура Спиридоновой!

Глядя в это людское море, она почувствовала, как сердце ее наполняется неизъяснимой гордостью. Вот оно, то, о чем писали ей Гершуни и товарищи! Она для тех, кто так настойчиво требовал ее появления, ждал ее слов, — действительно символ революции, символ новой России!

И опять она говорила речь — почти то же, что и в Кургане. И опять ее слушали не просто внимательно, а ловили на лету каждое ее слово.

После Спиридоновой выступали Биценког Фиалка, Измайлович, — девушки одна за другой, по очереди, выходили на площадку. Страсти накалялись. В толпе присутствовал фотограф, — в конце концов потребовали, чтобы он сфотографировал осужденных на площадке всех вместе. Поколебавшись, начальник конвоя, полковник, ярый монархист, но и джентльмен, разрешил-таки съемку. Потом эта карточка — девушки на лесенке вагона, окруженные восторженной толпой, — широко разошлась по всей стране.