— Терновка, господин фельдшер, — обманчиво вежливо сказал Аврамов. — Вам выходить.

Зимин, ни слова не говоря, взял саквояж и поспешно вышел. Аврамов сел па его место, вытянул ноги — они заняли почти все свободное пространство купе — и посмотрел на Марусю. Она тоже села, хотя опухшее, израненное тело отозвалось на перемену положения невыносимой болью.

— s Ну что, Мария Александровна, не желаете ли подкрепиться? — Аврамов любезно улыбнулся и выложил на столик плитку шоколада.

Маруся не ответила, но взгляд не отвела.

— Не хотите шоколаду, могу предложить водки, — продолжил Аврамов тем же тоном. — Только прикажите, сейчас же принесут. А может быть, у вас есть еще какие пожелания? Так сказать, мне неведомые?

— Только одно, — с трудом усмехнулась Маруся разбитыми губами. — Проследите, чтобы веревка, на которой меня будут вешать, оказалась крепкой. А то в нашей несчастной России не только самодержавие, но и веревки гнилые.

Она намекала на казнь декабристов, но Аврамов, разумеется, намека не понял:

— Ну зачем же говорить в такую ночь о столь мрачных материях?

Пересев к Марусе поближе, Аврамов протянул руку и провел пальцем по ее груди. Блузка давно порвалась и служила плохой преградой коротким волосатым пальцам с квадратными холеными ногтями. Маруся отшатнулась. На лице ее появилось выражение гадливости:

— Как вы смеете!

— Смею, — Аврамов придвинулся совсем близко, навалился, дыша ей прямо в лицо нестерпимым перегаром, — еще как смею! Какая атласная грудь, какое изящное тело!

Маруся забилась в его грубых объятиях, пытаясь вырваться, ударилась головой о стену. От боли опять помутилось перед глазами. Она испугалась, что может снова потерять сознание и стать совсем беззащитной. Попробовала крикнуть — голос пропал, из горла вырвалось какое-то сипение. Пристав Новиков, храпевший на соседней полке, пошевелился во сне, но глаз не открыл.

Однако Аврамов не стал продолжать задуманное. Он ослабил хватку, потом совсем отстранился.

— И зачем вы так скрежещете зубами, — игриво заметил он, потрепав Марусю по подбородку. — Вы сломаете ваши маленькие зубки.

Перед тем как выйти из купе, Аврамов оглядел ее с головы до ног и сально улыбнулся.

— Я еще зайду, — многообещающе сказал он, закрывая дверь, — проведать.

Всю дорогу до Тамбова Маруся боролась с собой, пытаясь не уснуть и не забыться. Аврамов приходил почти каждый час. Насильные ласки продолжались. Как-то дело зашло особенно далеко, — Аврамов, пытаясь раздвинуть ей ноги, стал бить в колени сапогом. По счастью, на этот раз голос ей не отказал — Марусин крик разбудил пристава. Конечно, она понимала, что Новиков — невелика защита, но все-таки при третьем лице даже такой мерзавец, как Аврамов, на насилие не отважится.

В Тамбове. Аврамов отвез Марусю в городскую тюрьму и сдал местным властям.

Когда в тюрьму явился врач для освидетельствования, Спиридонова отказалась подвергнуться подробному осмотру— со стороны живота, груди и спины. Остальные части тела она показала. На них найдено: лицо все было отечное, в сильных кровоподтеках с красными и синими полосами. В течение порядочного промежутка времени Спиридонова не могла раскрыть рта вследствие страшной опухлости губ, по которым наносились удары. Над левым глазом содрана кожа размером в серебряную монету в пятьдесят копеек, обнажив живое мясо. В середине лба имеется продолговатая гноящаяся полоса, на которой содрана кожа. На правой стороне на лбу, ближе к волосам, тоже содрана кожа порядочного размера, но какого размера, в протоколе не указано. Левая сторона лица особенно сильно отечна. Вследствие страшной опухлости этой части лица (очевидно, били правой рукой или с правого плеча) левый глаз закрылся, и в течение недели доктор не мог его открыть д\я освидетельствования целости глаза, настолько сильно стухли оба века.

Затем через неделю, когда опухлость век несколько уменьшилась и доктору удалось открыть глаз, то глаз ничего не видел. По мнению врача, произошло кровоизлияние в сетчатку. В настоящее время зрение начинает понемногу возвращаться: больная различает контуры предметов, различает решетку на окне: отличает белый цвет от черного.

Правый глаз тоже сильно пострадал; вся часть около глаза сильно отекла, веки опухли, оставив только маленькую щелку, через которую больная могла смотреть на окружающее. Зрение правого глаза сильно уменьшено.

Кисти рук были синие, отечные, сильно вспухшие, потому что особенно сильно были избиты и носили следы ударов нагайки. Левая кисть особенно сильно вспухла и имеет большие кровоподтеки; над мизинцем левой руки содрана кожа с обнажением мяса величиною с серебряный пятак. На левом предплечье несколько сильных кровоподтеков и красных полос от нагаек. Эти красные полосы имеют особенный характер: в середине проходит белая глубокая полоса с очерченным контуром, а по краям две красные, расплывающиеся широко в сторону.

Кисть правой руки была вся отечная и сильно вспухшая: правое плечо тоже отечное, в полосах красных и синих.

На ладонной стороне левой кисти были кровоподтечные полосы между пятым и четвертым пальцами.

Ступни обеих ног страшно отечные, есть кровоизлияния и красные полосы от нагаек; такие же полосы и кровоизлияния имеются на бедрах и на коленях. На ступнях ног имеется содранная кожа. Около колен на обеих ногах тоже есть содранная кожа порядочного размера. Большой палец одной ноги сильно опух и окровавлен от удара чем-то тупым.

Шея вся отечная, сильный кровоподтек распространяется из-под правого уха назад, за спину, надо думать, оттого, что на шею мучители наступали сапогами и давили.

Легкие совершенно отбиты, и в них произошло кровоизлияние, поэтому у Спиридоновой все время шла горлом кровь, так что приходилось давать сильные кровоостанавливающие лекарства, после чего кровь, немного унималась.

Переломов, вывихов, повреждений других внутренних органов, кроме перечисленного, не наблюдалось; быть может, отчасти потому, что она не давалась осматривать.

Когда ее привезли в тюрьму, — значится в протоколе, — Спиридонова не могла совершенно двигаться, была в бессознательном состоянии, постоянно бредила поездом и казачьим офицером; потом стали появляться промежутки ясного сознательного состояния, когда она очень хорошо говорила, вспоминала все подробности прошедшего, рассказывала доктору о тех мучениях, которым подверглась со стороны казачьего офицера и полицейского чина, а затем вновь впадала в бред.

Эти состояния часто чередовались друг с другом. На первом допросе следователя в Тамбове Спиридонова отвечала все очень сознательно до того момента, когда подошла к рассказу об убийстве Луженовского. Тогда она начинала бредить, и следствие было прервано. Когда моменты сознательного состояния стали все чаще проявляться и она начала понимать окружающее, тогда ею овладели галлюцинации. Страшные галлюцинации ее преследовали и нарушали ее покой; чаще всего галлюцинировала она казачьим офицером и поездом, в котором возвращалась в Тамбов…

И тут мы в своем повествовании подошли, наконец, к одному из самых «пикантных» вопросов, волновавших публику и тогда, в начале века, и сейчас, в конце этого столетия. А именно — была ли Мария Спиридонова действительно изнасилована Аврамовым по дороге из Борисоглебска в Тамбов? Прямых указаний на это нет. Туманные намеки В. Владимирова, проводившего «журналистское расследование» по свежим следам, на то, что «факт был», по сути дела, так и остаются ничем не подтвержденными догадками. Владимиров в качестве доказательства приводит вопрос, якобы заданный Спиридоновой врачу: «Какие признаки заражения сифилисом?» Кстати, сама Мария Спиридонова категорически отрицала, что кого-либо из врачей об этом спрашивала.

Мария Спиридонова утверждала — и это правда, — что всю дорогу от Борисоглебска до Тамбова она находилась в полубессознательном состоянии, а временами сознание и совсем ее покидало. Поэтому она точно не помнит, не может сказать, что именно происходило в поезде. На этом основании Владимиров и многие другие сделали вывод, что она просто не могла сознаться перед публикой, девическая гордость не позволила ей во всеуслышание объявить о своем позоре, о надругательстве, которому она подверглась.