— Тогда почему же вы отстаете по времени на сотни лет? — спросила Джорджия. — Я имею в виду, от меня. Простите, но столько вещей остаются для меня по-прежнему непонятными. Вы сказали, что меня перенесли сюда. Но зачем? Я всего лишь девочка. Моложе Чезаре, судя по его виду. Чем я могу помочь Странникам в борьбе против богатого и могущественного семейства? Я и с одним-то из своих родственников не могу управиться.

В эту минуту в конюшню с охапкой одежды в руках вбежал Чезаре.

— Прошу прощения, что так задержался, — тяжело дыша, проговорил он. — У нас в доме гость. Я уговорил его выпить бокал вина с Терезой, но нам необходимо поскорее убрать куда- нибудь Джорджию. И не только Джорджию. Он хочет взглянуть на лошадей.

— Кто он? — одновременно спросили Джорджия и Паоло.

— Герцог Никколо, — ответил Чезаре. — Никколо ди Кимичи сейчас в нашем доме. И будет здесь с минуты на минуту!

Глава 3

Разделенный город

Зарина, кобыла, которую готовил к Скачкам округ Девы, произвела на герцога Никколо неплохое впечатление. Резвая каштановая трехлетка, готовая до конца выложиться на Звездных Скачках. Что-то в глубине сознания герцога настойчиво наводило его на мысли об округе Овна, и, повинуясь внезапному капризу, он решил посетить и эти конюшни.

Точно так же, как Дева была породнена с Джильей, а Близнецы с самой Реморой, так и округ Овна был связан с Беллецией. Поэтому герцогу больше всего хотелось, чтобы их лошадь ничего не добилась на Скачках. Разумеется, внешне он ничем не проявлял своих чувств. Для простых конюхов посещение конюшен самим герцогом Джильи было великой честью, и он держался предельно любезно, как и положено аристократу по отношению к простому люду.

И эти люди, конюший и его сын, похоже, полностью ощущали, какая им оказана честь. Они суетились вовсю и рады были — идиоты! — показать ему своего лучшего скакуна. Будь у них хоть капля здравого смысла, они сказали бы ему, что собираются выставить совсем другую лошадь! Вообще говоря, этот их Архангел — замечательное животное.

— Великолепно, великолепно! — произнес он сердечно, тоном благожелательного покровителя. — Деве будет не так-то просто побить вас, хотя лошадь и у нас тоже очень неплохая.

— Ну, ваша светлость, — вежливо ответил Паоло, — еще слишком рано говорить об этом. Многое может случиться до дня Скачек. Да и в сам день тоже.

— Воистину так, — согласился герцог. Он чувствовал уже усталость и стремился поскорее вернуться в уют папского дворца. Однако перед тем, как выйти из конюшни, он остановился, чтобы взглянуть на серую кобылу и ее черного как смоль жеребенка. На спину жеребенка была накинута попона.

— Что с малышом? — спросил Никколо.

— Немного лихорадит, ваша светлость, — ответил Паоло. — Мы решили поберечься, он ведь только этой ночью родился.

Никколо кивнул.

— Осторожность никогда не вредит, — сказал он и неопределенно махнул рукой. На выходе ему пришлось слегка наклонить голову, едва не задевавшую притолоку. Паоло последовал за герцогом, чтобы показать ему и остальные помещения. Едва они удалились, как над головой Чезаре послышалось громкое чиханье, заставившее его стремглав броситься вверх по лестнице, ведущей на сеновал.

Джорджия всё время наблюдала за происходящим внизу сквозь щель между досками.

— Молодец, что не чихнула, пока герцог оставался здесь, — сказал Чезаре, и они дружно захихикали, словно одурев от облегчения. Слава Богу, гость не увидел ни Джорджию, ни жеребенка. Точнее говоря, жеребенка он видел, но даже не представлял, что же он видит.

В люке появилась седоватая голова Паоло.

— Всё в порядке, — сказал он. — Но висело, надо сказать, на волоске. Чем скорее мы отправим Мерлу в Санта Фину, тем лучше.

— Мы забираем Звездочку и жеребенка из города, — объяснил Джорджии Чезаре. — Отец считает, что так будет безопаснее. Узнав, что произошло у нас в Овне, другие округа начнут завидовать нам и могут попытаться похитить малыша.

Пока герцог Никколо находился в конюшне, Джорджия успела переодеться. Роста она и Чезаре были примерно одинакового. То ли он был низковат для своего возраста, то ли тальянские подростки уступали в росте своим сверстникам из двадцать первого века. Паоло окинул Джорджию критическим взглядом.

— Вот теперь ты больше похожа на жительницу Реморы, — сказал он. — Хотя люди все равно будут удивляться серебряным украшениям в сочетании с одеждой паренька, помогающего ухаживать за лошадьми.

— Ну, я ведь не из Реморы, — заметила Джорджия. — И я всё еще ничего не знаю ни о вашем городе, ни об этих, похоже, чрезвычайно важных для вас скачках. А еще вы так и не закончили рассказывать мне о Странниках.

— Для этого еще будет время, — сказал Паоло. — Теперь же тебе надо познакомиться с городом. Если твоя стравагация не отличается от всех прочих, тебе нужно будет вернуться домой к наступлению темноты. Это дает тебе несколько часов времени. Думаю, что Чезаре не откажется совершить с тобой прогулку по Реморе. И о Звездных Скачках он расскажет тебе всё, что ты только захочешь.

В своем дворце Папа осторожно снял с себя расшитую серебром ризу. Сейчас на нем была розовая шелковая сутана, делавшая не такой внушительной — хотя он и уступал в росте своему брату, герцогу Джильи, — его крупную фигуру. Помимо того, Фердинандо были менее честолюбив, чем Никколо. Ему по душе были спокойная жизнь, изысканные вина и хорошо приготовленная пища, мягкая постель и любимое собрание редких манускриптов. Обет безбрачия, не позволявший Папе иметь жену и детей, не слишком тяготил Фердинандо. Пламя страсти лишь изредка вспыхивало в нем даже в далекой юности, а сейчас бокал беллецианского красного и дебаты с кардиналами по спорным вопросам теологии были для него намного предпочтительнее вечных забот о том, как заставить женщину чувствовать себя счастливой.

Единственными женщинами, с которыми он теперь встречался, были его двоюродные сестры и племянницы — немногочисленные, поскольку семейство ди Кимичи состояло преимущественно из мужчин. В этой связи Фердинандо беспокоил только вопрос о наследовании. Его средний племянник Карло будет принцем Реморы, но кто после него, Фердинандо, станет Папой? Было невыносимо тяжело думать о том, что на этом месте может оказаться кто-то, не принадлежащий к их семейству. Фердинандо надеялся, что визит младшего племянника, Гаэтано, свидетельствует о пробудившемся в нем интересе к церкви, но пока что юноша выглядел хмурым и, судя по всему в папском дворце чувствовал себя не слишком уютно.

Всё это вызывало у Фердинандо ощущение легкого недовольства собой. По большей части ему удавалось не думать о том, что он является всего лишь номинальным владыкой, марионеткой в руках более умного и более безжалостного старшего брата. Конечно, именно Никколо подал в свое время мысль о том, что Фердинандо следует стать служителем церкви, и деньги Никколо обеспечили Фердинандо быстрое восхождение к сану кардинала, а затем и Папы. Фердинандо смущало воспоминание о том, в насколько удобное для него время скончался его предшественник, Папа Август II. Тот, правда, был уже стариком, и Фердинандо быстро перестал думать об этом.

Быть властелином крупнейшего города страны и главой ее церкви означало комфорт, даже роскошь, и почтение — внешнее, по крайней мере. Прохожие падали на колени, когда Фердинандо проходил мимо них по улицам города. Забыть о том, что он мало чем напоминает Пап времен расцвета Ремской империи, Фердинандо, однако, не мог. И чистый взгляд юного Гаэтано вновь и вновь напоминал ему об этом.

— Обед подан, ваше святейшество, — объявил слуга.

Фердинандо тяжело поднялся и прошествовал к обеденному столу. Глаза его заблестели при виде серебряных бокалов, расставленных на столе, залитом светом такого множества свечей, словно это был алтарь Дуомо, главного собора Реморы. За покрытым белоснежной скатертью столом должны были сидеть только он сам, Никколо и Гаэтано, но вокруг стояло не меньше дюжины слуг, готовых исполнить каждое их пожелание.