Еще неизвестно, кто из них упрямее.

— Что?

— Ты чокнутая. Нет, это слабо сказано. Неадекватная! Ты хоть понимаешь, что твой отец меня не просто убьет, а уничтожит. И морально, и физически. И мать мою подключит! Догадаешься, что это значит⁈

— И что же? — подняла бровь Лекси, не переставая сиять. Радость от собственной затеи только росла и умножалась с каждой секундой. Она уже предвкушала как вытянется лицо отца. Как ему останется только гневно смотреть со стороны, ведь в присутствии сотни гостей на дурацкой вечеринке по случаю Хэллоуина он ничего сделать не сможет. Только злиться и мрачнеть где-нибудь в уголке.

— Что мозг мне не только выпьют, но еще и в серной кислоте прополоскают! — затравленно прошептал Джеймс, умоляюще глядя ей в глаза. Алексия выпрямилась и упрямо скрестила руки на груди, всем телом показывая, что от идеи она не откажется.

— Если этого не сделаешь ты, то я сделаю это сама, — решительно сказала Стивенс, а затем встала с кресла и пошла на кухню, достала из ящика ножницы, которыми обычно подрезала цветы. Они не имели ровным счетом ничего общего с великолепными парикмахерскими ножницами лучшего друга и Лекси надеялась, что он не позволит ей ими воспользоваться. Вернулась в комнату, где все еще смирно сидел ошарашенный Джеймс, встала перед зеркалом и резким движением отрезала длинную светлую прядь у самого уха. Лицо друга вытянулось и он тут же подскочил на месте.

— Ты что творишь, безумная? — на радость ей выкрикнул Джим, выхватил ножницы и отшвырнул куда-то, не особо интересуясь, где они упадут. Но для порядка она нахмурилась и скрестила руки на груди.

Честно говоря, Лекси не ожидала, что Джеймс будет так отчаянно сопротивляться. Обычно лучший друг поддерживал все ее безумства, даже самые бредовые. Однажды, еще в школе, они притащили в класс обычный физраствор и шприцы и хором объявили одноклассникам, что эта безобидная жидкость может отправить их в прошлое или будущее. Запуганные детскими страшилками ребята бросались врассыпную, тогда как десятилетние Лекси и Джимми старательно строили серьезные лица и набирали полные шприцы. Тогда их за это чуть не исключили, а дома потом отчитывали так, что даже Лекси стало стыдно. А потом запретили видеться на целый месяц. Даже в Темпусе. Впрочем, они и тогда нашли какой-то безумный выход из ситуации и никто не смог помешать им общаться.

Джим был ее опорой во всех трудностях, поддержкой во всех начинаниях, утешением во всех страхах. Он был надежным, как скала, заботливым, очень добрым и ярким, как самое настоящее солнышко. Даже волосы у него были теплого рыжего цвета, чему Лекси втихаря завидовала — ее-то волосы были почти бесцветными.

Но порой Джеймс, словно ловил какой-то сигнал из космоса, становился очень уж серьезным и долго и нудно пытался ее вразумить. Такое бывало редко. Обычно в тех случаях, когда ее выходки вредили ей же самой. Как и сейчас.

Лекси понимала это. Знала, что стрижка в ее ситуации была действительно безумной и отчаянной затеей. Но ей так хотелось проучить отца, сделать ему больно, сделать хоть что-то… Хотелось показать наглядно, что она давно не маленькая девочка и что его разрешения ей не нужны.

— Ты хоть понимаешь, на что меня толкаешь? Смерти моей хочешь? Или безумия? Так я и так уже не особо адекватный, дружу ведь с тобой, на свою голову!

— Джеймс, пожалуйста, — взмолилась Алексия, повернувшись к нему лицом.

Она была уверена, что глаза снова сменили свой цвет и привычно выругалась про себя.

Лекси терпеть не могла эту свою особенность. Кто угодно, кто знал Стивенс чуть дольше пары дней непременно замечал, что ее глаза меняют цвет в зависимости от настроения. И это раздражало. Она итак была для всех открытой книгой — слишком эмоциональная, взрывная и прямая, а тут еще и глаза. Зеркала души, чтоб их.

Джеймс как-то, смеха ради, даже попытался составить эмоционально-цветовой круг. Притащил к ней из дома огромный альбом и мамины масляные краски и пытался вызвать разные эмоции, чтобы зарисовать их цвет. Лекси по большей части сердилась на друга за его идиотскую идею и из-за этого они провели за холстом долгие часы. К концу дня Джим чертыхался, вымазался в краске и больше даже не пытался шутить, но с задачей почти справился. Правда проклял все, когда понял, что оттенки цветов каждый раз немного, но отличаются и сравнил ее глаза с природой.

— Знаешь, Лекс, крутые у тебя глаза, — заявил тогда друг. — Никогда не бывают одинаковыми! Когда ты злишься, твои глаза насыщенно-зеленые и очень темные, как сосновые иголки в пасмурную погоду. Когда раздражаешься — как листья на солнце с крохотными голубыми крапинками. Грустишь — больше похожи на жухлую осеннюю траву. Пыльную такую, как у какой-нибудь тропинки. Тревожишься — снова становятся ярко-зелеными, но уже без голубого. Счастлива? Синие, как самое яркое летнее небо.

Лекси же не видела в этом ничего крутого. Она предпочитала хранить свое настроение при себе и не показывать его всем подряд. Очень старалась сдерживать свой огненный темперамент. А еще редко смотрела людям прямо в глаза и по возможности (когда в кои-то веки светило солнышко) надевала солнцезащитные очки.

— Твои волосы отрастут меньше чем за месяц, балда! — взвыл Джеймс, отрывая ее от невеселых мыслей. — На кой черт хранить какие-то тайны от всего мира, если тебе ничего не стоит взбрыкнуть и просто так вывалить это на блюдечко с голубой каемочкой?

Стивенс закатила глаза и уверенно произнесла:

— Никто ничего не поймет.

— Ну конечно, — парень скептически усмехнулся. — У всех же волосы растут по десять сантиметров в месяц! Никто и не заметит таких перемен!

Это было правдой.

То, что Лекси была путешественницей во времени тайной никогда не было. Она исправно каждый день посещала Темпус с шести лет и ее способности знали вдоль и поперек. Во всяком случае, все так считали. На самом же деле, они с отцом скрывали то, что не стоило знать посторонним. То, за что ее могли на всю жизнь запереть в стенах Темпуса и навеки сделать подопытной крыской.

Алексия всю жизнь боялась, что ее тайны раскроют. В детстве отец намеренно рассказывал ей о том, что делают с детьми, чьи особенности хоть сколько-нибудь отличаются от других. И она панически боялась, что однажды кто-нибудь особенно умный придет и решит переделать ее генетический тест. Что тогда все их старания пойдут насмарку.

— Джеймс, — устало сказала она, потерев виски пальцами. — Перестань разводить панику. Я обо всем подумала. Нет никакой опасности. Поверь. Ты же не думаешь, что я настолько ненормальная, что решусь на такую подставу самой же себе?

— Думаю, — буркнул он. — Это ведь зацепка! Может быть те, кто видят тебя каждый день ничего сразу и не заподозрят. Но те, кто видят тебя раз в месяц? Ты думаешь они не свяжут это с регенерацией? О которой, вообще-то, никто не вкурсе! Или ты забыла, что должна молчать об этом? Решила, что раз уж ездишь в лабораторию каждый день, можно и жить там?

Девушка вспыхнула.

— Ну я же не руку себе отрезаю, в конце концов! Джим, это всего лишь волосы. Я тебя может быть удивлю, но в современном мире люди носят парики. Стригутся налысо. Делают наращивание. Есть туча способов скрыть то, что они очень быстро отрастают. И, представь себе, их можно хоть каждый день подрезать, если захочется, — ядовито добавила она, снова скрещивая руки на груди. — Нет в этом ничего удивительного!

— Прошу, прекрати так делать, — вдруг тихо сказал Джеймс, заметив ее позу и нахмурившись. — Я начинаю думать, что ты защищаешься от меня. Лекси, пойми, я не хочу тебя останавливать. Но я правда считаю, что это плохая идея. Что если это свяжут и с…

— Нет. Ты что? Как такое вообще можно между собой связать? — девушка опустила руки и ей показалось, что они налились свинцом и стали ей какими-то инородными. Словно их пришили, как плюшевой игрушке, и теперь они ужасно мешались. Ей нестерпимо хотелось взять что-то, чем-то себя занять, чтобы снова не скрестить их. Не хотелось расстраивать друга сильнее.