— Что еще за Марик? — удивился я. — Не тот, случайно, что сидит по соседству?

— Пойди да спроси — мне-то почем знать? Но, похоже, она и пыталась этого самого Марика воскресить, за что загремела в темницу.

— Все описанное очень напоминает Воробьиную ночь. Подождем немного — и освободимся.

— Ты дурак? — набычилась спутница. — Во-первых, нам надо загодя попасть в Академию. А во-вторых, ты хоть представляешь, что тогда начнется в руинах? Может, из камеры мы и выберемся, да только в городе нас на ремни порежут. И хорошо, если к тому моменту вся нечисть еще останется здесь. А если Гата найдет путь на поверхность? Я даже думать не хочу, что будет с Китежем, если на него нападет орда вурдалаков в самый разгар ненастья.

— Твоя правда, — я шумно выдохнул. — Ждать нельзя. Но и сидеть сложа руки — тоже.

— Друзья мои, — из коридора донесся глумливый голосок и цокот каблучков вперемешку со стуком посоха. — Совсем забыла спросить — а где именно находится выход на поверхность? Вурдалаки обрыскали все развалины, но не нашли ни намека на лаз или шахту.

Мы переглянулись. С одной стороны, это хорошая новость — подводный пролом найти куда как сложнее. С другой, ведьма вряд ли будет мило упрашивать его показать. Вне всяких сомнений, нас ждут очень долгие и очень жестокие пытки, ведь тварь не остановится ни перед чем ради своей цели. А с третьей, это, возможно, наш единственный шанс выбраться на волю и предупредить Водяного.

— А ты выпусти нас, — полудница прильнула к окошку. — И мы покажем.

— Думаешь, самая умная, чернь? — окрысилась ведьма. — Это ты зря. Волшебная тюрьма не только сдерживает пленных колдунов. Но и позволяет оказывать на них определенное… воздействие. Я испытала его во всей красе, когда ректорат захотел узнать, где находится моя лаборатория. Так что подумайте немного над своим поведением, а после я приду за ответом.

Она сделала хитрый пасс пальцами, и часть рун на стенах сменили цвет с фиолетового на бело-голубой. И сей же миг на камнях выросла снежная корка, а температура упала настолько, что при выдохе вырывались облачка пара.

— Замечательно, — Яра всплеснула руками. — Похоже, нам придется испытать на себе все шесть стихий.

Я сглотнул, воочию представив, что начнется, когда на смену хладу придет огонь или в подтопленный по щиколотки пол начнут хлестать молнии. Градус меж тем не собирался останавливаться в районе нуля и уверенно полз все ниже. Еще немного — и допрашивать придется сосульки. И я придумал только одно спасение от уготованной участи — подошел вплотную к спутнице и крепко ее обнял.

— Савва, — подруга мелко дрожала, а каждый слог давался с трудом из-за стука зубов.

— Да?

— Ты выдержишь?

Сердце тревожно екнуло. Прежде у меня такого не спрашивали, и в подобных передрягах оказываться не доводилось. Я вспомнил всех, кого повстречал на коротком, но очень насыщенном пути: строгую красавицу Айку, ее милую и добрую маму, хитрого, но благородного Колоба, поборовшего гордыню Горыныча, натерпевшуюся от своей соблазнительности Ягу, раскрывшуюся, точно бабочка Фриду, городовых и чародеев, купцов и разбойников, честных трудяг и праздных разгильдяев. И очень четко осознал, сколь люб и приятен стал мне сказочный город и все его жители. И меньше всего на свете он заслуживал повторить участь канувшего под землю предшественника.

— Постараюсь. Но… — сглотнул, все еще не веря, что придется сказать подобное, — если я дрогну, если не смогу больше терпеть, если захочу во всем сознаться — убей меня.

— Что⁈ — Яра отстранилась и распахнула глаза. — Ты с ума сошел?

— Задуши. Сверни шею. Разбей голову об стену. Перегрызи глотку. Сделай, что сможешь, но не дай навредить Китежу.

Полудница долго смотрела на меня и явно собиралась что-то сказать, но вместо этого плотнее прижалась к груди:

— Я лучше заткну тебе рот, — проворчала она.

— Все это на крайний случай. Думаю, я справлюсь. Лучше сдохнуть, чем предать друзей. Я никому не позволю разрушить этот город. И в первую очередь — себе.

— Но какое тебе дело? — мои слова, казалось, ввергли спутницу в глубокий ступор. — Ты же все равно скоро покинешь Навь.

— Да. И буду до самой смерти помнить эти дни как лучшее время в своей жизни, — голос предательски дрогнул, и я закусил губу, чтобы отогнать жгучие слезы. — И я хочу унести домой память о доброй сказке, а не о темном фэнтези. Вы все стали мне слишком близки, чтобы обречь вас на гибель.

— Ты странный… — после затянувшейся паузы произнесла девушка.

— Какой есть.

— Но я рада, что ты на моей стороне.

— А я рад, что ты — на моей.

Она тихо хмыкнула:

— У меня только одна сторона — своя. Но сойдемся на том, что мы преследуем общую цель.

— Кстати, о цели. Может, хоть теперь расскажешь подробнее о Культе?

— Ты в самом деле хочешь о них узнать? Эта правда не из приятных.

— Хочу. Давно уже пора расставить все точки над «ё».

Яра вздохнула, но все же прошептала:

— Культ Кощея — это потомки людей, которые сражались за нечисть на Великой Войне.

— Нифига себе, — я присвистнул. — И такие были?

— И немало. Часть из них питала к нам неподдельный интерес. В том числе любовный. Часть видела непростительную несправедливость в том, что царь без особого повода напал на нелюдей. Часть же надеялась на скорую победу и возвышение за чужой счет. Они мечтали стать наместниками Кощея и править собственными народами, попутно мстя тем, кто угнетал их и притеснял. Так вот культисты — как раз из третьих.

— А что они вообще замышляют?

— После гибели нашего воеводы, его тело разделили на шесть частей. Самые доблестные витязи поклялись спрятать куски и стеречь пуще зеницы ока. Именно этих воинов стали называть Дружиной. И мне доподлинно известно, что в Академии Китежа — в точно такой же тюрьме, где сейчас сидим мы — хранится голова. Как ты можешь догадаться, это самый важный фрагмент и ключ ко всему ритуалу. Ведь без рук или ног жить еще можно, а вот без головы, увы, никак. Хотя у многих получается.

— Погоди… — я нахмурился. — Такой мой отец из Дружины. Но ты на кусок Кощея не шибко-то похожа.

Ярослава улыбнулась бледными, почти белыми губами:

— Т-твой отец ч-числился в Дружине л-лишь за былые заслуги. От ох-храны ф-рагментов его…

Лютая стужа не давала ей нормально говорить. По ощущениям, камера охладилась до минус пятнадцати. Несмотря на это, я снял свое пальто и укутал спутницу, после чего прижался к ней всем телом.

— Т-ты околеешь…

— Ничего. Потом вылечишь. Так что там случилось с отцом?

— Сто лет спустя Дружина сильно разрослась и поделилась на два лагеря. Одни непосредственно занимались охраной, другие охотились за культистами. Собственно, так эти твари на твою семью и вышли. Твой отец получал самые опасные поручения, а все потому, что его отец — то есть, твой дед — сильно поссорился с Буяном Брониславовичем. И причина той ссоры — я.

— А вот с этого момента поподробнее.

— Как я уже говорила, мне довелось служить лекарем при свите Кощея. После поражения всех приближенных воеводы убили, причем самым жестоким образом. Все потому, что многие из нас… обрели такое могущество, что едва сами не стали бессмертными. И вместо обычной казни нас заточили в зачарованные бочки с такой же защитой от волшбы, что и эта камера. И выбросили в море-океан, а для пущего веселья еще и залили спиртом, чтобы не сгнили раньше срока и помучались подольше.

— Дичь…

— Но твой дед оспорил приказ — мол, девка ничего плохого не сделала, только своих лечила, за что ж ее так мучить. Но воевода был непреклонен, и тогда дед устроил подмену — выбросил обычную бочку, а меня отвез в поместье. Да только справиться с колдовскими обручами не смог — очень уж могучие руны на них нанесли. Вот так я и стояла в подвале целый век, но как оказалась, вода и время точат не только камни. Годы спустя волшба ослабла, и я смогла освободиться.

— Постой… — от страшной догадки замершее сердце скакнуло в галоп. — Культ хочет забрать голову, причем в преддверье Воробьиной ночи. А корабль Горыныча привез из Сибири нечто столь могущественное, что обычная моль превратилась в кровожадных чудовищ. Неужели этим грузом были остальные куски?