Смолин хмыкает. Аккуратно сводит кончики пальцев подушечками друг к другу. Следит за этим, потом опять смотрит на меня.

– В моменте... Ты предлагаешь мне радостно отпустить в свободное плаванье дочь, которую я сегодня забрал из клиники после тяжелого алкогольного отравления и обнаруженной в крови дури? – Содержательно его вопрос ужасает, но тон скорее усталый, чем напористый.

– Отсюда она уедет в больницу еще быстрее. Дайте ей время. Может ключи от ее квартиры. Попробуйте уважать личное пространство. Границы. Прислушиваться.

Я и сама знаю, что это всё общие фразы. И вполне возможно, сейчас они вызывают в мужчине только злость, сарказм, протест. Но а вдруг завтра он уже задумается?

После длинной паузы Смолин качает головой и произносит тихо:

– Как у вас всё просто, девки... Так и хочется сказать: вот будут свои...

Смолин хмыкает. Я, вопреки любой логике, тоже.

Мы пересекаемся взглядами. Я улавливаю пугающую вспышку. Отвожу свой. Оглядываюсь на приоткрытую дверь. В принципе, пора...

Комкаю прощальное:

– Спокойной ночи.

Разворачиваюсь и делаю решительный шаг.

Пульс удар за ударом ускоряется, потому что я слышу за спиной звуки, которые слышать не хочу. Не надо.

Смолин отодвигает кресло. Встает. Обходит стол и по диагонали через комнату.

Рука ловко перехватывает меня поперек талии.

Возвращает в комнату. Дверь закрывается уже перед моим носом. Только я остаюсь внутри. И чувствую. Алкоголь – ярче. Жар – сильно.

– Куда спешишь?

Всё плохо.

– Мне к Лизе надо.

– Пойдешь.

Мужская рука соскальзывает с моего тела. А вот с ручки – нет. Он ждет, что развернусь, но я упрямо пялюсь в дверь.

– Что там заботушка?

Отец повторяет за дочерью, я чувствую дыхание на виске. Хочется оттолкнуть и сбежать, но нельзя. Кроме Лизы у нас еще есть план.

Кое-как взяв себя в руки, разворачиваюсь. Вжимаюсь лопатками в дверь. Его любовь к излишнему сокращению дистанций дико бесит. Он не позволяет отдалиться достаточно.

Лицом к лицу – не лучше. Мое лицо исследует темный взгляд. Исходящие от него волны поднимают на руках волоски. Я же давно знала, что он не против. Он никогда и не скрывал.

– Вы даже сейчас думаете о делах?

– Я всегда о них думаю, Юля. Двадцать четыре на семь. Как и ты. Ведь так?

Киваю. С ним я должна играть циничную крысу. Даже если изначально я такой не была. Его план должен был меня такой сделать. Отчасти – так и вышло.

– Так что там он?

– Спрашивает, когда я вернусь к нему от подруги. Ревнует.

– Понимаю его. – Мое притворно ровное дыхание сбивается. Происходящее очень не нравится. Опускаю взгляд на ручку. Дальше – перевожу в другую сторону. Свободная рука ложится мне на талию. Поднимаю к глазам. – Что подруга – моя дочь, его не пряжет? – Он мешает "рабочие" вопросы с переходящими черту действиями. Загоняет меня в угол. Я держусь, пока могу.

– А разве у него есть с вами какие-то проблемы? Вы платите, он пишет решение под вас. Я чего-то не знаю?

Корчу из себя дурочку. Вызываю у Смолина новую улыбку.

Его взгляд становится немного другим. Мягче я его не назову. Безопасней тоже. По коже табунами носятся мурашки.

Отпустив ручку, он ведет указательным пальцем по моей ключице. Едет выше. Сгоняет с плеча бретельку. Замирает на шее. Большим фиксирует ее и с другой стороны тоже. Глаза следят за действиями, а потом возвращаются к моим.

– А если я скажу показать телефон, Юля. Покажешь? – На случай такого вопроса у нас со Славой все сделано. Дать телефон мне не страшно. Но я не хочу.

И Юля-крыса может не хотеть.

От непрошенной близости уже мутит, я позволяю себе мятеж.

– С чего вдруг? Вы во мне сомневаетесь?

– На ты можно… – Его пальцы движутся вверх по шее. Мне хочется ударить мужчину по кисти. Щекочут под подбородком. Поднимают его выше. Сам он наоборот склоняется. Обдает меня вязким запахом дорогого виски. – Интересно просто стало. Почитать. Как там ты его влюбляешь-то…

Сейчас я уверена в том, что ситуация выходит из-под контроля. Мужчина делает короткое движение навстречу. Я чувствую, как губы царапает его щетина. Упираюсь руками в грудь, он сильнее сжимает шею. Удерживает.

– На тебе заедает, Юля. – Это признание ни черта не радует. Я сжимаю губы. Рывком подаю голову назад и бьюсь затылком. – Не хочешь?

Внутри криком кричу: нет, блять! Я ничего такого не хочу.

В реальности меня плавит гнев.

– Я вам не шлюха, которая просто хочет.

– Я не считаю тебя шлюхой. Думаешь, меня вело бы от шлюхи?

Думаю, вы тварь. Упираюсь в грудь уже кулаками. Давлю. Ему похуй. Губы ближе. Запахи ярче. Я бью. Он перехватывает запястью. Заводит за спину и больно сжимает.

Моих губ касаются мужские. Он ведет по ним и просит:

– Ну чего ты... Дай.

Дыхание сбивается. Срывается. Он не ждет согласия: накрывает рот своим. Я всхлипываю. Дергаюсь. Запястья пульсируют сильной болью. Он не отпускает.

Проникает языком — кусаю. Вытаскивает его. Смотрит в глаза, как будто считывая в них: играю или правда.

– Вы заставили меня согласиться на сотрудничать, но я никак не давала понять, что заинтересована в продолжении. – Одному богу известно, как сложно сейчас даются слова.

– А в продолжении с ним ты заинтересована? Помнишь вообще, что его скоро сольют?

Молча смотрю в ответ.

– Насколько сильно ты к нему привязалась, Юля?

Снова молчу.

Знаю одно: он – тварь, до будущих синяков сжимающая мои руки. Хотящая от меня не только преданности, но лечь под победителя.

– Я хочу покончить с этим побыстрей. И забыть. О вас.

Усмешка на сей раз больше похожа на оскал. Он дергается вперед, я снова бьюсь затылком. Еще ближе – изворачиваюсь и впиваюсь ногтями в держащую меня руку.

– Ненавидишь меня?

– Всей душой.

– Спасибо за искренность.

Он снова впечатывается ртом в мой рот. Насильно раскрывает губы. Меня колотит из-за переизбытка чувств. Это все слишком.

Впиваюсь ногтями сильнее. Он отпускает руки. Давлю в грудь. Уворачиваюсь.

Делаю глубокий вдох, когда его губы спускаются ниже. Зубы больно царапают кожу на шее. Мстит мне за сопротивление.

Сердце вылетает из груди. За ребрами больно. Я чувствую, как накатывает паника, которую нельзя показывать. Хочу сказать кучу всего, хочу уничтожить, но здравый смысл бьется единственной фразой в висках:

– Прекратите. Он следы увидит.

Это срабатывает. И я вроде бы понимаю, что вовремя. Но по факту... Боже, насколько же поздно!

Смолин несколько бесконечных секунд жалит мою шею своим дыханием. Смотрит вниз – на полуобнаженную из-за спущенной майки грудь. Дальше – заботливо поправляет бретели. Делает шаг назад и смотрит в глаза:

– Ты не представляешь, как я хочу поскорее его размазать. По ряду причин.

Глава 44

Юля

Мои сны стали суетными. Они закручиваются в воронку из погонь, насилия, арестов, и засасывают меня до ощущения абсолютной беспомощности и нехватки воздуха.

Я в очередной раз просыпаюсь, разрывая жадным вдохом схлопнувшиеся под несуществующим прессом легкие.

Глаза привыкают к темноте. Сердце колотится навылет.

Всё хорошо. Я дома.

Тяжесть, которую ощущала, – это рука Славы на моем животе.

Я совсем не хочу его будить. Поворачиваю голову и смотрю на спящего судью.

На улице – первые декабрьские заморозки, мы оставляем на ночь открытым на проветривание окно, но это никак не влияет на его привычку спать в одних боксерах, сбросив одеяло. Голый. Горячий. Пышущий жаром и властью даже во сне. Такой самоуверенный…

Я люблю его больше жизни. И не позволю его размазать.

Осторожно снимаю с себя руку и выползаю из кровати.

По сформировавшейся за последние три дня привычке натягиваю рукава пижамной кофты вниз по самые пальцы.

Так я скрываю от Славы следы «благосклонности» Смолина. Корю себя за то, что пошла поговорить.