Прерывисто вздохнув, подхожу к кровати. Могла бы устроиться в кресле, но сажусь ближе. На матрас.

Могла бы не касаться, но тянусь к ее руке. В вене нет катетера. К сгибу локтя не тянется тонкая трубка, но ее рука все равно по привычке лежит «правильно».

Я смотрю на расплывшиеся по коже синяки и горло сжимается. Мне ее жалко. Мне вместе с ней больно.

Касаюсь тонкой кожи. Глажу.

Качнув головой, шепчу для себя:

– Ты такая дурочка, Лиз. Такая дурочка…

На глаза наворачиваются слезы. Тяжесть предстоящих решений ложится на плечи полным весом. Она же давит грудную клетку. Собравшаяся слеза скатывается по щеке, я ее смахиваю.

– И я тоже дурище…

Склонившись, упираюсь в руку подруги лбом. Жмурюсь. Сжимаю зубы. Держу в себе то, чем ни с кем нельзя делиться. Взрослая жизнь отличается от детства необходимостью принимать неоднозначные решения и нести за них ответственность. Я шагнула во взрослую жизнь сознательно.

Чувствую движение руки. Сначала инстинктивно сжимаю, выдавая свой страх отпустить. Потом понимаю, что разбудила. Стыд топит с головой. Дернувшись, выравниваюсь. Отпускаю руку сама. Смотрю на Лизу с улыбкой, смахивая слезы.

Она в ответ – привычно уже безэмоционально. Молчит. Только я больше и не жду слов.

С моих губ срывается какое-то влажное:

– Прости. Спи. Я ухожу. Цветы выбросила, чтобы тебе не мешали.

Отталкиваюсь от матраса и правда хочу встать. Противно от мысли, что мои слезы могут выглядеть манипуляцией. И услышать новую порцию адресованного мне дерьма я не готова.

Нужно быстро выйти, спуститься в парк и там уже проплакаться. Принять, что возвращаться не стоит. Но даже отойти у меня не получается.

Уже на моем запястье смыкаются обретшие откуда-то силу пальцы. Я пытаюсь сделать шаг в сторону – они сжимаются сильнее.

Сердце реагирует ускоренным пульсом. Слезы временно сохнут. Поворачиваю голову и упираюсь во все такой же стеклянный взгляд. Не понимаю, чего она хочет. Что сделать. Чего нельзя…

– Я же просила не приходить...

Стою, как дура, и ни на что не решаюсь. Не могу ни кивнуть, ни слова сказать, ни оправдаться. А пальцы все так же держат. Крепко-крепко. Мои глаза снова мокнут. И Лизины тоже.

Сердце разгоняется до космических скоростей. Секунды растягиваются на века.

Лиза отпускает меня и двигается. Поворачивается на бок, оставляя рядом место. Ведет по нему ладонью. Не просит. Не предлагает. Не зовет.

Или зовет? Не знаю, но ложусь рядом. Когда-то мы понимали друг друга без слов. Я снова хочу так же.

Складываю ладони под щекой. Смотрю в лицо с расстояния, которое не позволяет сохранять нейтралитет, лицемерить или закрываться.

– Я не хотела делать тебе больно. Мне самой было сложно. Мне легче было закрыться...

Она слушает молча. Я боюсь увидеть в глазах вспышку. Ужасно боюсь новой порции обидных слов и толчка прямо в грудь. Не обязательно рукой.

– Сначала я думала, это у вас с ним ненадолго. Потом поняла, что он тебя у меня забрал. Я была не готова...

– Всё сложно, Лиз. Но я тебя люблю.

Она закрывает глаза. Всхлипывает.

Не могу выдержать. Двигаюсь ближе. Обнимаю. Лиза сильно обнимает в ответ. Слез вдруг становится больше. Они вдруг начинают отчаянно литься из двух пар очень разных глаз. Я прижимаю ее к себе сильнее.

Чувствую дрожь. Не знаю, чья она.

Слышу всхлипы. Не знаю, чьи они.

Глажу Лизу по исхудавшей спине и укутываю нас одним на двоих любимым запахом духов. Мы бесстрашно делаем шаг в мир, где общего у нас намного больше, чем различного.

– Мне было плохо, – она признается, я осознаю, что мне тоже. Очень. Наши всхлипы все так же идут в разнобой, но звучат как будто в унисон. – Я хотела вернуть все, как было, но оно не возвращалось… – Перемещаю руку на затылок подруги и снова глажу. Она даже не представляет, как хорошо я ее понимаю. Прижимаю крепко-крепко. Без страха впитываю дрожь, как свою. – Я не могу быть одна. А все, кто мне нужен, отталкивают. Или я их. Не знаю…

– Мне без тебя тоже сложно, – признаюсь, жмурясь сильно-сильно. Все еще всхлипываю, но рыдания смешиваются с облегчением. Из них рождается улыбка.

Я сжимаю в ладонях почти полностью стаявшие щеки. Веду по ним, собирая слезы. Чувствую тонкие холодные пальцы на своих. Лиза делает то же.

– Умом я понимаю, что мне никто ничего не должен...

– Мне тебя не хватало, Лиз. – Я перебиваю, но подруга не злится, а улыбается. Я тоже.

– И мне тебя. – Мы смеемся, плачем, обнимаемся. Переизбыток эмоций, который сочетает в себе эйфорию, страх, волнение, продолжает проходить дрожью по нашим телам. Не знаю, когда утихнет. Не знаю, что будет дальше. Но сейчас это кажется неважным.

Уже Лиза гладит меня по волосам. Мы не льем друг на друга кучей информации. Пока осторожно. Пока постепенно. Где-то над ухом слышу немного хриплое:

– Ты мне даже не рассказала, как у тебя в первый раз...

Щеки вспыхивают. Кусаю губы, чтобы не улыбаться. Ощущая, как она возвращается. Любопытная. Бесцеремонная. Искренная и прямолинейная.

Не боюсь делиться блеском в глазах, когда смотрю в ответ. У нее глаза тоже зажглись. Чуть-чуть, но это такая победа!

– Было больно...

– Вот козел! – Смеюсь. Сначала я, потом она.

– Дело не в нем.

– Конечно, дело в его дубине.

– Лиза!

Подруга фыркает. А я понимаю, что защищать судью перед ней бессмысленно. Но она же видит, что я счастлива…

– Мне на Родосе понравилось... – Попытка вжать проведенные порознь месяцы в пару фраз, конечно же, провальна. Но я все равно пытаюсь.

– А со мной в Грецию ты отказалась...

– Возможно, потому что у тебя дубины нет.

Лиза вспыхивает. Дует губы, хочет оттолкнуть меня, но я ее придерживаю. Мы молчим и просто смотрим друг на друга. Заново знакомимся. Вспоминаем.

Легкость и веселье сменяется новой порцией сжимающих горло слез. Это что-то на нестабильном, возможно даже истеричном, но просто надо пережить.

Я вижу, что у Лизы тоже мокнут глаза. Вздыхаю, чтобы немного расправить легкие.

– Мне с ним хорошо, Лиз. Но это не значит, что хорошо без тебя. Без тебя было плохо.

Я по глазам читаю, что Лизе слышать это приятно. Она сжимает губы. Выдержав недолгую паузу, кивает.

– А еще у меня теперь татуха на заднице, представляешь? – Смеюсь и плачу... Глаза Смолиной снова увеличиваются в размере. Она качает головой и тянет меня назад, чтобы обнять еще сильнее.

– Господи, всё так, как я и говорила! Он тебя совсем испортил!

Глава 42

Юля

Положение каждой фигуры на нашей извращенной шахматной доске выглядит шатким. В частности и мое – белой пешки в черном плаще. И пусть кажется, что надежней всего было бы стоять на месте, я все же делаю аккуратные шаги.

Лизу наконец-то выписывают.

Положительная динамика в состоянии подруги видна невооруженным глазом. Я тоже понемногу возвращаюсь к жизни. К работе в суде. К парам. Мы заново привыкаем к подзабытой манере дружеского общения, но слишком острые темы не поднимаем.

Сегодня подруга просыпается в палате, как мы все очень надеемся, в последний раз.

Отец привозит ее одежду и даже косметичку. Смолиной просто нужно спуститься к парковке и сесть в машину, но даже для этого приходится ждать, пока она приведет себя в порядок. Цитируя великих: "чумой она не выйдет". Спорить никто даже не пытается.

Я жду ее в кресле.

Когда выходит и крутится – хвалю.

Сидевшие еще недавно плотно джинсы теперь велики ей в талии. Лиза остро шутит о том, что нервный срыв того стоил и теперь ей можно вести блог о способах экстренного похудения. Я деликатно молчу, что даже для шутки это слишком.

Прочитала где-то, что путь к прохождению сложностей – это нормализация темы. В частности, через сарказм и иронию.

Надеюсь, процессом нормализации интересуюсь не только я. Потому что, как бы там ни было, куда более сложный и длинный путь предстоит дочери и отцу.