– Извини. В отличие от Лизы, я без цветов.

Снова смотрит на них. Взгляд зависает. Думает. Потом на меня. Еле заметно прищуривается и делает шаг ближе.

– Температуру померяешь, Юль? – Спрашивает, заранее, мне кажется, зная ответ. Конечно, нет.

– Да я градусник разбила. – Отмахиваюсь, импровизируя. – Его и выносила. Но горло болит, – сжимаю кулак, прикрываю рот и кашляю. – Не подходи лучше, Слав. Заражу же, а у тебя заседания.

Он останавливается посреди комнаты, а я начинаю по ней передвигаться.

Подхожу к цветам, приседаю на корточки и вдыхаю. Глажу лепестки.

Пытаюсь зажечь взгляд. Они правда такие красивые…

Перевожу его на Тарнавского и как бы мягко журю:

– Ты зря приехал. Я привыкла одна болеть, за мной не надо ухаживать. Или ой… Извини, глупости говорю. Может ты по работе, а я…

Поднимаюсь и отхожу подальше.

Торможу, слыша тихое:

– Юль…

Оглядываюсь.

Ветер заносит в комнату тревогу. Тюль продолжает трепетать. Я внутри тоже. Еще усугубляю, но уже боюсь.

Мое:

– Что? – Получается сдавленным.

Слава несколько раз молча моргает.

– Накинь что-то. Ты голая. И мокрая.

– Мне нормально.

Ноздри Тарнавского раздуваются. Он любит послушание. Но вынужден глотать.

Опускает взгляд на розы. Смотрит на них. Игнорирует мое:

– Может чай?

Подняв, сводит брови. Я вижу, как сжимает-разжимает кулак.

– Ты телефон не теряла? – Спрашивает миролюбиво. Только я-то знаю, почему. И к чему.

Господин судья залез туда, где слово «доверие» употреблять уже неуместно. Не чтобы проверить, всё ли со мной хорошо, а чтобы узнать: я его преданная вчерашняя целочка или все вчерашние целочки рано или поздно становятся блядями?

И я даже могу его понять. Если бы мне однажды изменили…

– Телефон? Нет! Ты что! Он всегда со мной, – прижимаю мобильный к груди и нежно глажу его.

Слава следит за моими действиями. Даже интересно – дальше спросит или…

Смотрит-смотрит-смотрит. Я опускаю руку вниз. Он кивает и уводит взгляд в сторону.

О чем думаешь, Слав? Поделись…

– Так чай… Я сделаю?

Мотает головой. Подходит. Его рука ложится на мой затылок. Глаза смотрят четко в глаза.

Я замираю и перестаю дышать. И это даже не объяснить нежеланием заразить несуществующей болезнью. Все происходит так, как должно. Я только не уверена, что вывезу.

– Юль, – он зовет как-то даже ласково, хотя это совсем не обязательно. Ответить не могу. Меня распяло его пристальное внимание. Молчу и даже не моргаю.

Подмечаю, что под спокойствием лицевых мышц скрывается гримаса.

– Ты молоденькая, я понимаю. – В горле застревает легкомысленная отмашка, что я нормальная, а не молоденькая. Но пусть. Пусть списывает. Потом поймет, что я похуже многих взросленьких. Прокуратура ему такое не устроила. А я – та еще тварь. Взгляд Тарнавского снова перескакивает со зрачка на зрачок. Он хочет до меня достучаться. Он хочет все нормализовать. Раньше ему было спокойней. Привычней. Удобней. Теперь… – Но думай о последствиях, Юль. Хорошо? Когда делаешь что-то – думай о последствиях.

Он произносит с нажимом на «думай». Без агрессии. Даже не обвиняя.

Нахуй шлет мои сказки о болезни. Сказав, тянется к губам и прижимается к ним.

Не дает мне задать дебильнейший из вопросов: "о чем ты?". Мы вдвоем знаем, что всё прекрасно понимаем.

Слава не пытается целовать меня страстно. Оторвавшись, фокусируется на глазах на долю секунды.

— Хорошо, Юль?

Киваю.

Он разворачивается.

Я закрываю глаза и снова считаю. Уже шаги.

В барабанный перепонки пожизненным воспоминанием врезается слишком громкий хлопок двери. Только сатисфакции по-прежнему ноль.

Глава 24

Юля

– Слав, я не… Я не готова… Слав… – Лепечу что-то невнятное, чувствуя на запястье уверенный хват.

Судья оглядывается. Он мне лукаво улыбается. Сердце в хлам.

Как же путано все, господи!

– Садись, Юль. – Открывает передо мной дверь в свою машину и кивает на гостеприимно зажегшийся подсветкой салон.

Я не хочу. Чувствую себя пойманной в западню. Но и отказать… Как на зло в голову не лезет ни одна из отмазок. Я почти все использовала.

Со вздохом сдаюсь. Ныряю в машину. Вжимаюсь спиной в кресло и поправляю платье.

Он заехал за мной в университет. Он позволил себе то, что не позволял никогда раньше и не должен был. Сам же пробил трещину в такой важной для вроде как нас конспирации.

Увел из толпы, взяв за кисть.

Я, наверное, потому и позволила, что растерялась. Думала, что после цветов и обмана про болезнь между нами похолодеет. Оно и похолодело. А сегодня…

Нос улавливает не свойственный этому салону аромат. Я втягиваю его сильнее, а потом оглядываюсь.

Глаза расширяются до размера двух пятаков. Это совпадает по времени с тем, как Тарнавский открывает дверь со стороны водителя.

Садится. Смотрит на меня, когда я – все так же назад на огромный букет полутораметровых красных роз. Они занимают все заднее сиденье. Они пахнут божественно.

Они уничтожают в ноль мою совесть и гордость.

Я бы лучше услышала, что это он маме или одной из сестер. Или декану. На какой-то праздник. Но…

– Слав… – Я не знаю, что сказать. Сложно вернуть самообладание. Чувствую себя жалкой и слабой. Я не меркантильная, но он отлично изучил искреннюю Юлю. Она оживает. – Спасибо.

Губы коротко дергаются уголками вверх. Его так же.

– Они тяжелые. Скажешь, где поставить…

Киваю и неотрывно смотрю на профиль. Он, тем временем, ловко выруливает с парковки.

Что ты делаешь, Слав? Ты же все уже правильно понял. Так, как мне нужно. Зачем… Это?

– Голодная, Юль?

Горло сжимается и дрожит. Я боюсь, голос выдаст слишком сильное волнение. Поэтому просто мотаю головой.

Мы на долю секунды пересекаемся взглядами. Я вспоминаю его слова в моей квартире.

Думай о последствиях, Юль. Хорошо?

Он не простил Кристине измену. Порвал жестко. Не сработали уговоры ни Власова, ни других людей. Он уже знает, что я тоже, скорее всего, из изменщиц. Так зачем?

Зачем давать нам шанс?

Искренняя Юля орет что-то там про нашу особенную ценность. Я затыкаю ее и упираюсь взглядом в лобовое.

Потому что мы ему полезны, дурочка. Поэтому.

– Нас видеть могли, Слав. Зачем ты?

Скашиваю глаза и снова украдкой рассматриваю. Он сегодня выглядит наполненным энтузиазмом. Легким каким-то. Настолько, что я ему не верю.

Кривится и отмахивается.

– Похуй. Все равно рано или поздно узнают.

От его слов кровь моментально вскипает. Я закусываю щеки изнутри и упираюсь взглядом в раскрытые ладони.

Как это похую? Раньше тебе похуй не было…

Ауди рычит и гонит. Он тоже торопится. Постукивает по рулю. Когда смотрит на меня – я чувствую обволакивающее тепло. Ловлю улыбки. Читаю желания.

Он не злится. Мне кажется, он совсем не злится. А я совсем его не понимаю.

Подает руку, припарковавшись у здания-стекляшки. Мы поднимаемся на верхний этаж. Здесь расположен пафосный ресторан. Ценник привычно конский. Столик – лучший. С видом на город, мосты, изгиб реки. Всё у наших ног. Музыка – живая и ненавязчивая. Публика – пугающая.

Но Тарнавский всячески дает понять, что ему похуй не только на возможные сплетни о нас, но вообще на всё.

Он замыкает всё внимание на мне. И требует того же в ответ.

Сделав заказ и отпустив официанта, раскрывает руку мне навстречу на столе. Я смотрю с опаской. Понимаю, что не могу не ответить.

– Ты что-то празднуешь? Настроение такое…

Позволяю себе, возможно, слишком честный вопрос. Оказываюсь в плену карих глаз. Они снова меня в себя влюбляют. Я это чувствую. Он смотрит так сознательно. Он источает чувства, которые я должна считать.

И я их считываю, делая себе же больно.

Грань между ложью и правдой колеблется. Становится сложнее различать. Я хочу отвернуться, но он не дает. Держит. Держит. Держит.