Я мелко дрожу из-за переизбытка смешанных чувств.

– А вон как научилась… С лыжами проще будет. – Улыбается и целует коротко. – Я тебя научу.

Не спорю. Прикрываю глаза и киваю.

Продолжаю трусить, продолжаю сомневаться. Дрожь усиливается.

Слава моих сомнений, кажется, не замечает. Опускает руку и отступает. Тянется за телефоном, прячет в карман.

Что будет дальше мне известно. Он поднимется в спальню и сходит в душ, чтобы освежиться. Отправит меня. И пока я буду в ванной, его конфиденциальность – в безопасности, поэтому снова примет звонок-второй. Дальше – включит синтетический отпускной энтузиазм.

У нас, кстати, планы наполеоновские. Мы домой на часик. На четыре уже нанят инструктор по флайбордингу. После очередного незабываемого впечатления снова заехать на виллу. Ужин. Мне – вино. Ему – ночной кофе, сигареты и мысли.

Не хочу.

– Слав, – окликаю его, когда Тарнавский успел уже подняться на третью ступеньку обшитой глянцевой мраморной плиткой лестницы.

Он тормозит и оглядывается. Сердечко у меня, как всегда, навылет.

– Что?

– Можем поговорить?

Спрашиваю и киваю на диван.

Слава колеблется. Я давлю не слишком решительным:

– Пожалуйста…

Прежде, чем сдаться, Тарнавский проверяет время на часах. Как будто ему не похуй, опоздаем мы или нет.

Сдается.

Спускается назад и садится. Я, запрещая себе пасовать, подхожу к нему. Опустившись на колени, упираюсь в его льняные брюки ладонями. Сжимаю пальцами. Сама волнуюсь дико. А он пока что даже легонько улыбается.

– Я бы с минетом до вечера подождал. – Шутит, но я в ответ не могу отреагировать бурно. Вяло улыбаюсь и пытаюсь абстрагироваться от гула в ушах.

Я не уверена, что поступаю правильно, но и игнорировать услышанное ночью не могу. Как бы ни относилась к тому же Салманову, в его словах куда больше рационального, чем в решении Тарнавского.

Прости, любимый.

– Слав, я хочу с тобой поговорить, – повторяю серьезно. Ему уже не нравится. Улыбка тут же меркнет. Между бровей образовывается залом. Так еще сложнее, черт.

– Я слушаю.

– Это насчет нашего возвращения.

– Можешь не переживать. После возвращения тебе не придется ни с кем коммуницировать. Я все сделаю сам. Занимайся учебой. Работой. Как помощница, ты мне все еще нужна. Доработай до конца весны, пожалуйста. Дальше я найду тебе вменяемого судью, если захочешь. Или скажешь, что надумала делать дальше.

Его забота разбивает мне сердце. Чувствую себя неблагодарной тварью. Мне по-прежнему сложно переживать, что из-за недоверия устроила нам ублюдские качели. Он их не заслуживал. И мою задницу спасать любой ценой тоже не должен.

В конце концов, я правда знала, на что иду.

– Я не о том, Слав.

Подбадриваю себя, сильнее сжимая его бедра. Мужской взгляд на секунду опускается. Потом он снова смотрит мне в глаза. Как бы отлично не маскировал все под напускным энтузиазмом, я ловлю тревогу.

Все не так радужно, как ты хочешь мне показать, ваша ебаная честь. Я вам нужна. Я это знаю.

Раз. Два. Три. Юля, давай. Три. Два. Раз…

– Ты сказал, что я могу не продолжать…

Меня сразу же сносит. Я читаю по глазам запрет продолжать. Лицо мужчины остается таким же, но мелочи – слишком красноречивы. Закаменевшие скулы. Миллион иголок во взгляде.

И все мне. Я напарываюсь на каждую, делая условный шаг по задуманному маршруту.

– Что я могу выйти, если…

– Я не так сказал, Юля, – его голос звучит ниже обычного и глуше. Меня продолжает сносить. Я по уши в своем страхе. И единственное, чего мне хочется – это отступить. Но нельзя. – Я сказал, что я тебя вывожу.

– Это не так важно, Слав. Я готова...

– Ты сейчас шутишь? – Он не дослушивает. Задав вопрос, напряженно ждет. После паузы сам же себе отвечает: – Нет. Не шутишь. – Тишина трещит его разочарованием во мне. Сложно выносить. Он берет себя в руки и рубит: – Это не обсуждается, Юля.

Возмущение заставляет несколько раз хлопнуть немыми губами. У меня даже дыхание учащается.

– Вопрос закрыт. – Он давит меня безжалостно. Я не знаю, откуда берется сопротивление.

Хочет встать, но я не даю. Ни руки свои снять. Ни уйти.

– Слава, нет. Не закрыт. Я не дура. Понимаю, что это не так просто, как ты подаешь. Тебе не наяривали бы день и ночь. Ты не проверял ли, сплю ли я, чтобы говорить по телефону честно. Я не хочу быть твоим слабым местом. Я могу им не быть.

Он молчит, сильнее сжимая челюсти. Во взгляде по-прежнему отборный мат. Его молчание определенно не означает, что я могу продолжать. Мне лучше заткнуться, но я не могу:

– Меня не пугает Смолин. Мне не сложно делать то, что я пообещала тебе делать. Ты воспринимаешь острее, чем…

– Юля, хватит. – Терпение лопается, но я упрямо мотаю головой. Нет. Не хватит.

– Единственное, за что я боюсь – это за нас. Я дала слабину, это правда. Я чуть не разрушила наши с тобой отношения. Но это не связано со Смолиным. Это были мои личные сомнения. Моя неуверенность. Сейчас всё иначе. А его я не боялась никогда.

Закончив, вижу, что Слава закрывает глаза. От наполненного энтузиазмом судьи в отпуске нет и следа. Он собран. Он зол. Он… Честен.

Размыкает веки. Глаза черные-черные. Склоняется ближе. Сжимает мое лицо ладонями и не дает отвернуться.

Я своими прошу прислушаться. Очень-очень прошу. Молю даже.

– Я повторю еще раз и больше мы к этой теме не возвращаемся. Хорошо, солнце? – Он понижает голос и покрывает его коркой спокойствия. Я не киваю. Да он и не ждет. – Нет, Юля. Я не разрешил тебе выйти. Я тебя вывел. Решение принято. И оно не обсуждается. Тема закрыта.

Качнувшись вперед, он впечатывается губами мне в лоб. Я жмурюсь. Силы мощной волной уходят из тела. Мои пальцы соскальзывают с его колен. Тарнавский встает. Снова подходит к лестнице и уже оттуда командует:

– У нас флайборды, Юль. Собирайся.

***

В ушах гудит из-за перенапряжения. Я курсирую по спальне, уперев руки в бока и дышу огнем.

Пар не идет разве что из тех самых ушей, а в голове нон-стопом прокручивается очередной наш со Славой спор на, местами, повышенных тонах.

Он еще вчера закрыл вопрос. Тему. Мне рот.

Но это не помогло.

Я продолжаю возвращаться к своему.

Чтобы немного выдохнуть и, скорее всего, не наговорить лишнего, Тарнавский ушел в душ. И я уверена: он надеется вернуться и увидеть, что я наконец-то уяснила.

У нас продолжается марафон интертеймента, в котором совершенно нет места разговорам о важном, серьезном, опасном.

Но завтра – самолет домой. И я понимаю, что не смогу ступить ногой на родную землю и сделать вид, что все пучком.

Нет. Ни черта. Всё плохо. Страшно. Он во мне нуждается не меньше, чем раньше.

Слышу, как в душевой с грохотом на пол летит что-то тяжелой. Дальше приглушенное из-за шума воды:

– Сука блять.

Я замираю.

Знаю, что он злится не на упавшую баночку.

Мурашки бегут от мысли, что может быть сам ее и бросил.

Он очень против моей инициативности.

Очень.

И я прекрасно понимаю его доводы. Сердце до сих пор сжимается, стоит вспомнить его «может я тоже хочу, чтобы Юля мне детей рожала?».

И я хочу, любимый. Я очень хочу!

Но как мы сможем идти к своим желаниям, если вокруг – кишащий акулами океан?

Я спрашивала это. Я приводила доводы. Все горохом о бетонную стену.

«Нет».

«Не обсуждается».

«Угомонись, Юль».

«Ты повторяешься».

«Спасибо, не надо».

Мне, блять, надо.

Снова начинает разрывать изнутри. Нет сил терпеть и ждать, пока он выйдет из ванной.

Я подхожу к двери и кладу пальцы на ручку.

Мне кажется, в голове родилось достаточно новых, свежих, сильных аргументов, чтобы продолжить «дискуссию». Стараюсь не думать, что все они разобьются о его категоричность.

Почти нажимаю, когда слышу осточертевшую вибрацию айфона Славы.