Тамина подскочила в страхе, готовая сбежать на пристань, но он подозвал ее, и пока она стояла перед ним, дрожа и опустив голову, успокоил ласковыми словами, приподнял лицо за подбородок, заглянул в глаза и сказал с улыбкой:
– Не бойся!
Потом кто-то окликнул его с берега, он повернулся, ответил и больше уже никогда не разговаривал с Таминой, забыв о ее существовании. А она увидела на берегу Олмейера и Нину. Услышала веселый голос, от которого лицо Дэйна засияло, и он мигом спрыгнул на пристань. С тех пор она возненавидела этот голос.
Тамина перестала приходить к Олмейерам и проводила полуденные часы в тени парусов брига. Следила за Дэйном, и чем ближе он подходил, тем чаще колотилось ее сердце в диком смятении незнакомых чувств – восторга, надежды, страха, – которые увядали по мере того, как удалялся его силуэт, оставив ее обессиленной, как после схватки, сидящей долгие часы в дремотной истоме. Потом она не спеша плыла домой, часто пуская каноэ по течению ленивых струй реки. Весло бесцельно свисало в воду, пока Тамина сидела на корме, подперев рукой подбородок, широко раскрыв глаза и внимательно слушая шепот своего сердца, переполненного невероятным блаженством. Под песню сердца она лущила дома рис, песня заглушала визгливые ссоры и сердитые замечания жен Буланги. Когда солнце клонилось к закату, Тамина слушала ее, пока шла мыться к реке, где, стоя на низком берегу, поросшем мягкой травой, сбрасывала платье и рассматривала свое отражение в зеркальной воде. Под эту песню она не спеша возвращалась домой, рассыпав по плечам мокрые волосы, и ложилась спать под яркими звездами, закрывая глаза под журчание воды внизу и шепот теплого ветра над головой, под бесконечную жизнь тропического леса, который окликал ее тысячами неясных голосов, и под музыку своего сердца.
Тамина слушала их, не понимая, просто упиваясь сказочным счастьем новой жизни, не думая о ее смысле и возможном конце, пока полное осознание бытия не пришло к ней через муки и гнев. Как-то раз, увидев медленно дрейфующее мимо спящего дома Буланги каноэ Нины, несущее влюбленную пару в белой дымке над величавой рекой, она впервые испытала страдание. Ревность и злость слились в такой приступ физической боли, что девушка повалилась на берег, тяжело дыша, в тупой агонии, как раненый зверь. И все-таки встала и задвигалась по заколдованному кругу своего рабства, день за днем выполняя привычные дела, невзирая на тяжесть в груди, которую она не могла выразить даже для себя самой. Она шарахалась от Нины, как от лезвия ножа, вонзающегося в ее плоть, но продолжала приходить на бриг, подпитывая немую, наивную душу плодами отчаяния. Там она часто встречала Дэйна. Он не смотрел на нее, не заговаривал с ней. Неужто его глаза видели только одну женщину? Уши слышали только ее голос? Он никогда больше не замечал Тамину. Ни разу.
А потом он уехал. Последний раз Тамина видела их с Ниной тем утром, когда Бабалачи, проверяя рыбные садки, проверил заодно свои подозрения о романе дочки белого с Дэйном. Потом Дэйн исчез, и сердце Тамины, куда бесполезно и бесплодно упали семена любви и ненависти, жертвенности и страсти, забыло и радость, и страдание, лишившись источника чувств. Ее полудикий ум, бывший в рабстве у тела – так же как само тело было в рабстве у чужой воли, – забыл призрачный образ, который рос своими корнями из естественных порывов ее первобытной натуры. Она соскользнула обратно в апатию прежней жизни и нашла успокоение – может быть, даже какое-то подобие счастья – в мысли, что Нина с Дэйном теперь в разлуке и, возможно, навсегда. Он забудет ее. Эта мысль смягчила последние уколы издыхающей ревности, которой больше не на чем было кормиться, и Тамина обрела покой, подобный безотрадной невозмутимости пустыни, где царит мир, потому что отсутствует жизнь.
И вот Дэйн вернулся. Тамина узнала его голос, когда он громко звал Буланги среди ночи. Она тихо выползла следом за хозяином, поближе к источнику сладкой отравы. Дэйн сидел в лодке, и тут у девушки перехватило дыхание, потому что оттуда раздался второй голос. Безумная радость, чуть не разорвавшая неистово заколотившееся сердце, увяла, оставив ее содрогаться в забытом уже приступе боли, которую она всегда ощущала при виде Дэйна и Нины. Нина то командовала, то умоляла, Буланги спорил, возражал, но в конце концов согласился и пошел за веслом, которые кучей были свалены за дверью. Голоса в лодке зашептались уже друг с другом, иногда слышались отдельные слова. Тамина поняла, что Дэйн скрылся от белых, что он в беде и ищет укрытия. Но, кроме того, до нее донеслись фразы, всколыхнувшие яростную ревность, так долго спавшую в душе. Скорчившись в грязи между сваями, она слышала шепот, который мог озарить тяжкий труд, лишения, опасности здешней жизни, если ответом ему были быстрые объятия, взгляд глаза в глаза, легкое дыхание и касание мягких губ. Именно так говорил Дэйн, пока ждал Буланги, сидя в каноэ и держа Нину за руку. Тамине же, которая пряталась за осклизлой сваей, казалось, будто невероятный груз тащит ее вниз, вниз, прямо в черную маслянистую воду под ногами. Ей хотелось завопить в голос, кинуться на них, разорвать в клочья их темные силуэты, швырнуть соперницу в тихую заводь, вцепиться в нее и уволочь на дно, где Дэйн никогда бы ее не нашел, но она не могла заплакать, не могла двинуться с места. По бамбуковому настилу над ее головой прозвучали шаги. Она увидела, как Буланги сел в маленькое каноэ и двинулся вперед, за ним – Дэйн и Нина. Под тихий плеск весел, аккуратно погружаемых в воду, их размытые фигуры проплыли мимо измученных глаз рабыни и исчезли в темноте притока.
Тамина осталась одна, в темноте и холоде, не в силах двинуться, еле дыша под тяжестью, которую прихотливая рука судьбы зачем-то возложила на ее хрупкие плечи. И несмотря на дрожь, в душе ее вновь занялся жаркий огонь, топливом для которого служила, казалось, вся ее жизнь. Когда зарождающийся день протянул бледно-золотистую ленту над черным контуром леса, она подхватила поднос и отправилась в поселок – машинально, просто выполняя привычные обязанности. Добравшись до Самбира, она заметила всеобщее оживление и с удивлением узнала, что в реке нашли тело Дэйна, что, разумеется, не могло быть правдой, это Тамина хорошо понимала. И жалела, что Дэйн жив. Лучше бы он умер, тогда смерть навсегда разлучила бы его с другой женщиной – со всеми женщинами. Ей вдруг очень захотелось увидеть Нину. Тамина ненавидела белокожую девушку и боялась ее, но ее нестерпимо тянуло к дому Олмейера. Хотелось посмотреть на его дочь – взглянуть ей в глаза, услышать голос, ради которого Дэйн готов был рискнуть свободой и даже жизнью. Тамина видела и слышала ее тысячу раз, несколько лет подряд. Что в ней особенного, такого, что мужчина начинает говорить, как Дэйн прошлой ночью, становится слеп ко всем другим лицам, глух ко всем остальным голосам?
Она отошла от толпы на берегу и бесцельно побрела между пустыми домами, стараясь подавить желание завернуть к Олмейерам, чтобы отыскать в глазах Нины источник своих страданий. Солнце поднималось выше, укорачивая тени и заливая Тамину потоками лучей и удушающего зноя, пока та семенила со света в тень, а из тени обратно на свет, среди домов, кустарника, высоких деревьев, словно пыталась убежать от собственной боли. Ей было так плохо, что она не находила слов, чтобы молить об облегчении, не находила небес, куда взлетела бы ее молитва, и только перебирала усталыми ногами, отупело удивляясь несправедливости мук, выпавших ей безо всякого повода и безо всякого смысла.
Короткий разговор с Решидом и предложение Абдуллы немного взбодрили девушку и заставили ее мысли повернуть в новом направлении. Как она поняла ночью, Дэйн в опасности, скрывается от голландцев. Все думают, что он утонул. А Тамина знает, что он жив, и знает, где прячется. Что же арабы хотят узнать про белых? А что белые хотят от Дэйна? Убить его? Тамина может рассказать им все. Нет, конечно, она ничего не скажет, а вместо этого ночью отправится к нему и продаст ему его собственную жизнь – за улыбку, доброе слово, даже за взмах руки – и станет его рабыней в дальних краях, там, где не будет Нины. Но кругом опасность. Одноглазый Бабалачи, который знает все, и та ведьма, жена белого. Может быть, они и так уже проговорились. Надо поспешить и посмотреть, что там творится.
