Я слышал, что о ней говорят надзиратели. Обсуждают ее задницу и грудь. Их извращенная болтовня приводила в ярость, я хотел разорвать их в клочья и знал, что вполне на это способен.

Я ненавидел гребаных офицеров, во всяком случае большинство из них. Офицер Дуглас неплохой парень, но остальные заслуживали того, чтобы их растерзали на кусочки только за их мысли. Особенно те, у кого имелись жена и дети.

Лежа в постели, я слушал разговор двух охранников, которые ходили туда обратно по коридору.

 — У нее такая милая попка. Держу пари, ей понравился бы грубый секс, — сказал офицер Стоун, покачивая дубинкой.

Мне он никогда не нравился, в основном из-за того, что выглядел, как педофил. Ублюдок носил очки, которые выглядели как будто из семидесятых, а его волосы всегда настолько грязные, что этого жира хватит, чтобы зажарить целую курицу. Клянусь, если бы я узнал, что он водит милый фургон, я бы лишился рассудка. Могу представить, как он заманивает детей, обещая им сладости и велосипеды.

Я слышал от Скупа, что он довольно скрытный мерзавец. Даже ходили слухи, что он изнасиловал в блоке нескольких парней послабее. Один из них якобы повесился в камере, сделав веревку из простыни. Но все это произошло еще до того, как я сюда попал, поэтому неизвестно — правда это или нет.

 — Да, но я ненавижу ее сопровождать. Она сводит заключенных с ума. Я задаюсь вопросом, понимал ли начальник, что делает, — ответил офицер Паркс.

 — Спорим, он тоже хочет ее трахнуть. Поэтому этот ублюдок и нанял ее.

Они рассмеялись. Смех этих подонков вызывал желание растерзать их лица. Нет. Я хотел оторвать их головы. Увидеть, как их мертвые глаза застилает пелена небытия.

Они с их вялыми членами и близко к ней не подойдут, по крайней мере, пока я жив. Я скорее буду устраивать драки каждый день и проведу остаток жизни в изоляторе, чем допущу это.

Офицеры — подонки, которые прячутся за значками и которым все сходит с рук. Бойцовский клуб, жесткое обращение с заключенными, которые этого не заслуживали — я видел все это в течение последних десяти лет, но я, не задумываясь, выбью все дерьмо из этих мерзавцев, если дело дойдет до неприемлемого обращения с Лайлой.

Она проходила мимо моей камеры в те дни, когда работала. Я стоял у решетки и, не скрываясь, наблюдал за ней. Как и большинство заключенных. Мне было невыносимо видеть ее напряженные плечи и то, как она обхватывала себя, пока шла по коридору.

Я слушал все те мерзкие вещи, которые про нее говорили заключенные, вцепившись в решетку так, что костяшки побелели, и жалел, что у меня нет возможности заставить их замолчать.

Я чувствовал, что скоро снова сорвусь. Слечу с катушек и прикончу либо офицера, либо заключенного. И все из-за нее. Я хотел, чтобы она осталась, но ей нужно уйти. Я не хотел прибегать к убийству. Драться с ними, сломать одному или другому нос — это одно, но отнять чью-то жизнь гораздо страшнее. Я не уверен, смогу ли вынести это снова. Не думаю, что справлюсь с еще одним убийством.

ВНЕЗАПНОЕ ПОЩИПЫВАНИЕ антисептика, нанесенного на царапину на локте, вывело меня из задумчивости. К счастью, когда меня привели в лазарет, доктор Джайлс оказался занят, и Лайле пришлось заняться мной несмотря на то, что ей этого не хотелось.

Застигнутый врасплох, я зашипел от боли. Я редко выказывал слабость, и по выражению ее лица видно, что она удивлена.

 — Серьезно? После всего того, из-за чего ты тут оказался, ты собираешься ныть по поводу маленькой царапины? — спросила она.

Уголок ее рта приподнялся в некоем подобии улыбки, и я почувствовал облегчение.

Я не ответил. Вместо этого сосредоточился на том, чтобы держать руки при себе, пока она продолжала очищать раны. Очень трудно сдерживать порыв потрогать ее волосы или щеки, почувствовать тяжесть ее груди и задницы. Я прилагал большие усилия, чтобы не провести костяшками пальцев по светлой коже и не прикоснуться к мягким губам.

Мне конец. Я не знал сколько еще протяну, мечтая о новой медсестре.

Она посмотрела на мое лицо, ища признаки боли, но я больше не вздрагивал. В последний раз это вышло случайно. Вы не чувствуете боль, если уже мертвы, а я перестал существовать десять лет назад.

В большинстве своем драки, в которые я ввязывался, были несущественными. Просто попытка показать всем, что я могу постоять за себя. Я ненавидел драться. И все, что с этим связано. Парни ожесточенно боролись, нанося мне удары, когда я давал им шанс, но я их не чувствовал. Я испытывал эмоции только в присутствии Лайлы. Возможно поэтому я так пристрастился к ней.

Она словно наркотик. Я был под кайфом от нее, и каждый день мне требовалась новая доза. Закрыв глаза, я вдохнул ее аромат и услышал нытье Причарда — заключенного, с которым я подрался.

 — Этот ублюдок сломал мне нос, Док! — прокричал он.

Я усмехнулся про себя, когда Лайла отвернулась выкинуть окровавленную марлю в специальный контейнер для медицинских отходов. Этот болтливый паршивец заслужил это. Стоило дважды подумать, прежде чем напасть на меня. Я не виноват в том, что он узнал, что его жена трахается с другим, и ему следовало догадаться, что ему не сойдет с рук то, что он решил выместить гнев на человеке, стоящим перед ним в очереди.

Она вернулась к постели с доктором, который, осмотрев мои раны, сообщил офицерам, что меня можно вернуть в камеру.

Черт, спасибо. Снова удалось избежать изолятора. Я знал, что шансы ничтожны.

Офицеры, подтолкнув меня, выпроводили из госпиталя. Позади шумно закрылись двери, и мы направились вниз по коридору в сторону камер.

 — Черт, мужик, она сегодня выглядела очень сексуально. Ее задница молит о моем члене. Я хотел бы нагнуть ее и показать, на что способен настоящий мужчина, — сказа офицер Паркс, как будто я глухой и не могу его слышать.

Он наклонился и поправил свои яйца. У меня все скрутило от гнева и отвращения.

 — И не говори, — согласился офицер Стоун. — Хочу засунуть член ей в горло и трахнуть эту сучку. Клянусь, если я только наткнусь на нее в одиночестве, в каком-нибудь укромном месте... — Он усмехнулся. — Там, где никто не услышит ее криков.

Этого оказалось достаточно.

Мое лицо вытянулось, и гнев, кипевший во мне, выплеснулся. Он поглотил меня, мчась по венам, как раскаленная лава, нагревая их до предела.

Однажды медсестра обвинила офицера Стоуна в изнасиловании, но ничего не произошло. Вместо этого она потеряла работу, и никто ее больше не видел.

Когда я представил, что подобное случится с Лайлой, я почувствовал, что теряю контроль. Тело начало сотрясаться и, даже не осознавая, я натянул сдерживающие меня оковы.

 — Я думаю, нам надо трахнуть ее вдвоем. Никто ей не поверит, если мы скажем, что она лжет.

Они рассмеялись, и я потерял рассудок.

Комната вокруг исчезла, и все, что я видел — красный. Рыча, я повернулся к ним, вынуждая их в удивлении отступить. Они схватились за дубинки, зная, что перцовые баллончики на меня не подействуют. Их уже использовали слишком много раз.

Я потянулся к офицеру Стоуну и обхватил его тонкую шею закованными в наручники руками, и даже не почувствовал то, как офицер Паркс начал безжалостно бить меня по спине дубинкой.

Лицо Стоуна покраснело от удушающего захвата. Когда стало невыносимо терпеть побои Паркса, я повернулся к нему, выдернув дубинку из его рук, и начал наносить удары, каждый из которых высвобождал мой гнев.

Где-то вдалеке я услышал сигнал тревоги и крики заключенных, подначивающих меня, но выбросил все это из головы. Вместо этого я продолжил избивать офицеров, пока они не оказались на полу у моих ног.

Их лица превратились в кровавое месиво, но я не остановился... я не мог. Монстр вырвался на свободу, и он жаждал мести и хаоса.

Я почувствовал на себе руки, тянущие, пытающие остановить меня, повернувшись, я оттолкнул их. И только когда один из офицеров ударил меня в пах, я упал на колени.

Я посмотрел вверх и увидел нескольких офицеров, прежде чем они двинулись в атаку. Не имело значения, что я перестал сопротивляться. Я напал на двоих из них... и это значит, что мне достанется как никогда в жизни.