Моллисон теперь читал медленно, почти запинаясь, словно ему нужно было время, чтобы полностью оценить значение произносимых им слов.
Окруженные бандиты отказались сдаться и целых два часа сопротивлялись всем попыткам полицейских, вооруженных пистолетами и бомбами со слезоточивым газом, обезвредить их. Последующий взрыв вызвал необычайной силы пожар, в результате которого склад сгорел дотла. Выходы из склада были перекрыты полицией, чтобы отрезать преступникам все возможности побега. Оба преступника погибли в огне. Через 24 часа пожарные, не обнаружив никаких следов Морана, пришли к заключению, что его труп полностью превратился в пепел. Найдены были обгоревшие останки Тальбота, личность которого удалось точно установить по кольцу с рубином, которое он носил на левой руке, медным пряжкам ботинок и автоматическому пистолету немецкого производства калибра 4,25, который, как известно, он постоянно носил при себе.
Несколько минут судья просидел в полном молчании. Потом он, словно не веря своим глазам, удивленно воззрился на меня, заморгал и медленно стал переводить взгляд с предмета на предмет, пока не остановил его на маленьком человеке, сидящем на стуле с плетеным сиденьем.
— Пистолет калибра 4,25, шериф. У вас есть какие-либо соображения на этот счет?
— Есть, — лицо шерифа было холодным и твердым, а голос под стать выражению лица. — Такой пистолет мы называем автоматическим пистолетом 21-го калибра. Насколько мне известно, есть только один пистолет такого типа — «Лилипут» немецкого производства.
— Именно такой пистолет был обнаружен вами у задержанного при аресте. И к тому же у него на левой руке кольцо с рубином.
Это было утверждение, а не вопрос. Судья не сомневался в своей правоте.
Судья снова покачал головой и потом долгим, долгим взглядом уставился на меня:
— Леопард, никогда не меняет своей пятнистой шкуры. Тот, кого разыскивают за убийство, а возможно — за два убийства, может сделать все что угодно со своим сообщником на складе. Ведь нашли его труп, а не ваш, не так ли?
Люди, находящиеся в зале, сидели в гробовом молчании, шоке и неподвижности. Если бы на пол упала булавка, она произвела бы такой же эффект, как появление авиадесанта.
— Он убил полицейского, — шериф облизнул губы и взглянул на Моллисона, — а за убийство полицейского в Англии вешают, не так ли, судья?
Тот снова обрел равновесие:
— Вынесение приговора не относится к компетенции нашего суда, определить…
— Воды! — прохрипел я.
Голос был мой, но даже для моего собственного слуха он прозвучал, как карканье. Перегнувшись через ограждение и слегка покачиваясь, я оперся одной рукой о перила, а другой вытер пот со лба.
У меня было достаточно времени, чтобы обдумать эту сцену. И мне кажется, что вид мой стал таким, как надо. По крайней мере, я надеялся на это.
— Я… мне кажется, я теряю сознание… воды… неужели здесь нет воды?!
— Воды? — голос судьи был неторопливым и доброжелательным. — Боюсь, что здесь нет…
— Вон там, — задыхаясь, я сделал слабый жест, указывая рукой куда-то справа от офицера, который сторожил меня. — Умоляю, воды…
Полицейский посмотрел назад. Я бы очень удивился, если бы он не сделал этого. И в то же мгновение, крутанувшись, я левой рукой изо всех сил ударил его в причинное место. Попади я выше и удар пришелся бы по тяжелой медной пряжке его ремня; в этом случае мне пришлось бы заказывать где-нибудь новые костяшки пальцев. От нечленораздельного крика заколебался воздух, и еще не успело отзвенеть в потрясенном зале суда эхо его голоса, как я уже выхватил из его кобуры тяжелый кольт и наставил его на зал. А полицейский, кашляя, задыхаясь и жадно хватая ртом воздух, медленно осел на деревянный пол.
Я быстро оглядел всех присутствующих в зале. Человек со сломанным носом уставился на меня с таким изумлением, какое вообще могло отразиться на его тупом лице. Рот у него широко раскрылся, а изжеванный огрызок сигары каким-то непонятным образом удерживался в углу рта на нижней губе.
Блондинка с широко раскрытыми глазами нагнулась, держась рукой за щеку. При этом большим пальцем она поддерживала подбородок, а указательным прикрывала рот. Судья перестал быть судьей, он превратился в восковую фигуру и неподвижно, как изваяние, только что вышедшее из-под резца скульптора, сидел в кресле. Клерк, репортер, полицейский у двери замерли в неподвижности, как и судья, а группа школьниц и пожилая старая дева, сопровождавшая их, по-прежнему сидели с вытаращенными глазами, но любопытство на их лицах сменилось страхом. Брови девушки-подростка, которая сидела ближе всего ко мне, полезли на лоб, губы дрожали. Казалось, она вот-вот закричит или заплачет от ужаса. Я смутно надеялся, что до крика не дойдет, но через какое-то мгновение понял, что это уже не имеет значения, так как в самые ближайшие минуты в зале все равно воцарится невообразимый шум.
Оказалось, что шериф не был безоружен, как я предполагал: он потянулся за пистолетом. Его движение было не таким быстрым и незаметным, как учило кино моей юности. Длинные борта легкого пиджака мешали движению руки, мешал и подлокотник соломенного кресла. Прошли целые четыре секунды, прежде чем его рука коснулась рукоятки пистолета.
— Не надо, шериф! — проговорил я. — Пушка в моей руке нацелена верно.
Но храбрость, вернее, безрассудная храбрость маленького мужчины была обратно пропорциональна его росту. По решимости в глазах, по губам, слегка приподнятым над плотно сжатыми пожелтевшими от табака зубами, я понял, что остановить его может только одно. Вытянув руку на всю длину, я поднял пистолет так, что его ствол мой глаз и рука шерифа оказались на одной линии, — в точную стрельбу от бедра верят только дураки. Как только рука шерифа показалась из пиджака, я нажал на курок.
Эхо выстрела из тяжелого кольта, увеличенное во множество раз отражением от стен небольшого судебного зала, заглушило все другие звуки, в том числе возможный крик шерифа. Не было понятно: то ли пуля пробила шерифу руку, то ли она попала в револьвер и рикошетом отскочила от него. Все, кто был в зале, могли быть уверены только в том, что видели собственными глазами. Правая рука и правый бок шерифа конвульсивно задергались, револьвер, несколько раз перевернувшись в воздухе, отлетел назад и упал на пол в нескольких сантиметрах от испуганного репортера.
А мой кольт был уже нацелен на человека, стоящего у двери.
— Иди-ка поближе к нам, приятель, — пригласил я. — У тебя такой вид, словно ты решил позвать кого-нибудь на помощь.
Я подождал, пока он прошел полпути до прохода между рядами, потом быстро повернулся вокруг своей оси, услышав какой-то шум за спиной.
Торопиться было незачем. Полицейский был уже на ногах, но, согнувшись вдвое, одной рукой держался за живот, а другая свисала почти до пола. Потом он затрясся от безудержного кашля и, хватая ртом воздух, стал раскачиваться из стороны в сторону, пытаясь унять боль. Вскоре он медленно выпрямился, на его лице не было страха, на нем были написаны только боль, ярость, стыд… И решимость победить или умереть.
— Отзови своего сторожевого пса, шериф, — отрывисто бросил я. — А то он может серьезно пострадать
Шериф злобно посмотрел на меня и выругался одним-единственным, но очень нецензурным словом. Он сидел, согнувшись в кресле, вцепившись левой рукой в кисть правой и производя впечатление человека, слишком занятого своими собственными неприятностями, чтобы беспокоиться о других.
— Отдай мой пистолет, — прохрипел полицейский. Голос его осип, и эти слова дались ему с величайшим трудом. Шатаясь, как пьяный, он сделал один неверный шаг вперед и был уже в двух метрах от меня. Совсем молоденький паренек: ни днем больше двадцати одного года.
— Эй, судья! — крикнул я.
— Не суйся, Доннелли! — рявкнул судья Моллисон, сбрасывая шок своего первого оцепенения. — Не смей, говорю тебе. Этот человек — убийца. Ему терять нечего. Ему ничего не стоит прикончить и тебя. Стой на месте и не ерепенься.
