Я услышал, как открылась дверь и в комнату кто-то вошел. Наверное, это официант. Генерал снова стал хозяином, а Вилэнд превратился в его подчиненного и гостя: талант генерала переходить от одной роли к другой, его удивительный дар владеть собой в любых обстоятельствах производили на меня все большее впечатление. У меня даже возникла мысль, что можно, пожалуй, посвятить генерала в суть происходящего, обратиться за помощью.  Я убедился, что он отлично может скрывать свои истинные чувства и сможет играть на два фронта, если этого потребует ситуация. Но вступить с ним в контакт были столь же трудно, как если бы генерал находился на другом конце Земли.

Генерал отдал официанту какое-то распоряжение, и тот вышел. Почти целую минуту в комнате царила полная тишина. Потом кто-то встал, и я услышал звук открываемых бутылок и звон бокалов. Такие мелочи, как убийства и насильственное принуждение к поднятию со дна моря затонувших миллионов, не могут помешать соблюдению традиционных обычаев гостеприимства, которыми издавна славятся южные штаты Америки. Если бы я заключил пари, что генерал собственной персоной выполняет обязанности бармена, то я бы выиграл, но если бы мне привелось поставить деньги, на то, что генерал обойдет своим вниманием Толбота-убийцу, то я бы проиграл. — Занавеска моего кабинета была откинута в сторону, и генерал собственноручно поставил передо мной на стол наполненный бокал. В течение нескольких секунд он стоял, наклонившись над маленьким столиком, и смотрел на меня таким взглядом, каким никто не удостоит человека, зная, что он — убийца, зная, что он похитил его дочь и угрожал убить ее. Это был долгий, оценивающий, внимательный взгляд, и потом, к моему величайшему удивлению, углы его рта приподнялись в улыбке, и он подмигнул мне. Я не верил своим глазам, но ошибка исключалась: он улыбнулся и подмигнул мне. Через мгновение он вышел, и занавеска снова отрезала меня от остальной компании. То, что произошло, мне не пригрезилось и не было плодом моего воображения. Генерал был на моей стороне. Я не мог предположить, насколько надежно он перешел на мою сторону, так как не имел ни малейшего понятия о том, какие причины заставили его переменить мнение обо мне в мою пользу. Возможно, он что-то узнал, возможно, что-то заподозрил. Только в одном я был уверен: его дочь не сказала ему обо мне ни слова. Я сделал ей достаточно сильное внушение о необходимости соблюдать абсолютную секретность.

Из комнаты доносился шум голосов, и, прислушавшись, я понял, что говорит генерал Рутвен.

— Это чертовски оскорбительно и совершенно нелепо, — говорил он голосом, которого я никогда не слышал раньше: сухим, ледяным голосом, которым говорят тогда, когда хотят достичь максимальной степени убедительности, чтобы подавить сопротивление непокорного совета директоров. — Я не виню Тальбота, хоть он и убийца. Это размахивание пистолетом, эту мелочную опеку над ним пора прекратить. Я настаиваю на этом, Вилэнд. В этом нет никакой необходимости. Никогда не думал, что такой человек, как вы, Вилэнд, устроит такую дешевую мелодраму. — Генерал горячился все больше, он говорил о том, что меня пасут, словно овцу, и все время держат под дулом пистолета. — Посмотрите, какая погода, Вилэнд… Никто не сможет вырваться отсюда, или прибыть сюда в ближайшие двенадцать часов. Незачем создавать лишние проблемы. Никто не сможет причинить нам какие-либо неприятности, по крайней мере, за дочь и  Кеннеди я ручаюсь.

Генерал был очень убедителен, Ройялу и Вилэнду возразить было нечего. Жаль только, что он немного опоздал со своим протестом против слежки. Мне казалось, он выдал эту тираду потому, что фактически боролся не за мою, а за свою собственную свободу, быть может, даже за свою жизнь, и за свободу передвижений для своего шофера. И что самое главное, он, кажется, понимал для чего это нужно, явно вел свою игру. Вилэнд пошел на уступки, но с условием, что когда он и Ройял будут спускаться со мной в батискафе, то генерал, его шофер и Мэри проведут время в «Научно-исследовательской лаборатории бурения» с людьми Вилэнда. Я до сих пор не имел понятия, сколько людей было у Вилэнда на буровой, но думал, что если не считать Лэрри, Кибатти и его напарника, то там было еще по меньшей мере трое таких же мордоворотов.

Вскоре разговор прервался, так как снова постучали в дверь. Официанты поставили на стол кастрюли с едой, и собрались было прислуживать, но генерал велел им удалиться. Как только за ними закрылась дверь, он сказал:

— Мэри, будь добра, отнеси что-нибудь Тальботу.

Я услышал, как ножки стула тихо скользнули по ковру, и голос Кеннеди произнес:

— Позвольте это мне, сэр.

— Благодарю вас, Кеннеди. Подождите минутку, сейчас Мэри разложит по тарелкам.

Вскоре занавеску снова откинули, и Кеннеди поставил передо мной тарелку, а рядом положил маленькую записную книжечку в переплете из голубой кожи. Потом выпрямился, безразлично посмотрел на меня и вышел.

Он ушел так быстро, что я не успел осознать важности того, что он сделал. Он хорошо понимал, что, каких бы уступок в свободе передвижения ни добился генерал, меня они не касались. С меня не спустят глаз ни на минуту. Кеннеди знал, что наш последний шанс переговорить утерян. Эта маленькая записная книжка была теперь нашим каналом связи.

 Почти все шоферы имели такие книжки и в соответствующие графы заносили стоимость бензина, масла, услуг, ремонта, пробег и расход топлива.  Мне же нужны были только пустые строчки и маленький, такого же голубого цвета, как переплет, карандаш.

Я писал, стараясь изложить в самой краткой форме, то, что хотел сказать Кеннеди. При этом умудряясь держать в поле зрения и занавеску, и появляющийся текст, а также внимательно прислушиваться к голосам и звукам, доносящимся из-за занавески. Это нужно было делать быстро, ведь еще надо съесть все, что лежало на тарелке Когда дело было сделано, я совершенно резонно почувствовал себя удовлетворенным, хотя многое зависело от случая. Но это было лучшее, что я мог сделать.

Минут через десять после того, как я кончил писать, Кеннеди принес мне чашку кофе. Книжечки на столе он не увидел, но без всяких колебаний сунул руку под лежащую перед мной скомканную салфетку, вытащил книжечку и сунул ее в карман. Сделано это было четко, быстро — все большее уважение вызывал у меня этот парень.

После окончания трапезы, мне в сопровождении  Вилэнда и Ройяла опять пришлось преодолевать бешеные порывы ветра, свирепствующего на открытой палубе, на этот раз было ничуть не легче, чем полчаса тому назад. За это время, пока мы находились в уютной столовой, тьма сгустилась настолько, будто наступила ночь.

В три часа двадцать минут я снова влез в батискаф, плотно задраив над головой его люк.

В половине седьмого вечера я вылез из батискафа и был очень доволен, что наконец-то выбрался оттуда. Когда не занят работой, — а я занимался ею всего одну минуту, а потом не пошевелил и пальцем — время тянется очень медленно и томительно, внутри батискафа нечем развлечься, не приспособлен он для этого. Я не стал дожидаться пока Кибатти задраит люки и поднялся наверх. Ройял был уже там. В полном одиночестве.

— Кончили работу, Тальбот? — спросил он.

— Сделал все, что можно было сделать. Теперь мне нужны бумага, карандаш и инструкции по эксплуатации батискафа, и если я прав, а я думаю, что прав, смогу через пять минут после того, как снова спущусь в кабину батискафа, запустить все моторы. Где Вилэнд?

— Минут пять тому назад его позвал генерал. Они куда-то уехали, а куда, мне неизвестно.

— Это не имеет значения. У меня на все дела и на то, чтобы разобраться с инструкциями, уйдет не больше получаса. Можете доложить, Ройял, что вскоре после семи батискаф будет готов к спуску. Итак, повторяю: мне нужна бумага, тишина и покой для того, чтобы сделать расчеты. Где я могу поработать поблизости отсюда?

— А разве здесь вы не можете работать? Кибатти принесет все необходимое.