Не было исполненного ужаса крика, не было отчаянных взмахов рук и ног при падении. — Лэрри был мертв еще до того, как начал падать. У него были сломаны шейные позвонки.

Через восемь минут после того, как умер Лэрри, и ровно через двадцать минут после того, как я ушел, оставив Кеннеди и Ройяла, я снова вернулся в эту комнату, предварительно постучав в дверь условным стуком. Дверь открылась, и я быстро проскользнул внутрь. Кеннеди тут же снова запер ее на ключ. Я посмотрел на Ройяла, который в неестественной позе без сознания лежал на палубе.

— Как обстоят дела с нашим пациентом? — осведомился я у Кеннеди. Дыхание мое было учащенным: напряжение последних двадцати минут и тот факт, что обратный путь я проделал бегом, никоим образом не способствовали тому, чтобы дыхание вошло в норму.

— Пациент отдыхает, — усмехнулся Кеннеди. — Пришлось дать ему еще одну порцию успокаивающего. — Кеннеди посмотрел на меня, и улыбка медленно исчезла с его лица: он увидел кровь, текущую тонкой струйкой из моего разбитого рта, и дырку в зюйдвестке от выстрела в плечо.

— Вы плохо выглядите, Тальбот. Вы ранены. У вас неприятности?

Я кивнул.

— Теперь неприятности окончились и все взято под контроль, — я старался как можно быстрее скинуть свою спецодежду, а это было совсем не легко из-за раны. — Удалось добраться до радио и выйти на связь. Все идет отлично. Вернее, до той минуты все шло отлично.

— Прекрасно. Просто прекрасно. — Кеннеди говорил автоматически:  был доволен, услышав хорошие новости, но его тревожил мой вид. Осторожно и заботливо он помог мне снять одежду. Я услышал, как у него перехватило дыхание, когда он увидел пропитанную кровью повязку. Пуля, не задев кости, прошла навылет через дельтовидную мышцу и Мэри,  скрутив в жгут свою майку, обмотала им рану, когда мы, спустившись с «обезьяньей тропы», забежали в радиорубку.  — Господи, какую же боль вы испытываете.

— Ничего, терпеть можно, — соврал я. На самом же деле у меня было такое ощущение, что в ране трудится пара лилипутов, работающих по сдельному тарифу, распиливающих пополам мое плечо с таким усердием, словно от этого зависела их жизнь. Рот тоже отчаянно болел, а у сломанного зуба обнажился нерв, который давал дикие вспышки боли, каждую секунду словно иглами пронизывающие лицо и голову. В нормальных условиях комбинация этих болей заставила бы меня лезть на стену, но сегодняшний день никак нельзя было назвать нормальным. — Сейчас я одену свой сухой пиджак и этого видно не будет.

— Так долго продолжаться не может, вы не выдержите, — настаивал Кеннеди. — Вы теряете кровь и…

— Это не главное. Скажите, заметно, что меня ударили по зубам? — перебил его я.

Кеннеди подошел к раковине, намочил носовой платок, стер с моего лица кровь, посмотрел и задумчиво ответил:

— Мне кажется, нет.  Завтра ваша верхняя губа распухнет вдвое, но пока она в норме. — И, попытавшись пошутить, добавил. — Пока рана в плече не заставит вас  смеяться во весь рот, никто не увидит, что у вас сломан зуб.

— Отлично. Именно это я и хотел знать. Я же должен выглядеть, как ни в чем не бывало.

Кеннеди, начав надевать зюйдвестку, увидел у меня пистолет:

— Это же кольт Лэрри.

Я подтверждающе кивнул.

— Он стрелял в вас из этого кольта?

Я снова кивнул.

— А Лэрри?

— Там, куда он отправился, героин ему больше не потребуется, — морщась от непереносимой боли, я с трудом натянул пиджак, испытывая чувство благодарности к самому себе за то, что снял его перед тем, как ушел. — Я сломал ему шею.

Кеннеди долго и внимательно смотрел на меня.

— Не слишком ли жестоко, Тальбот?

— Жестоко!? Посмотрел бы я, как бы вы действовали. — Лэрри поставил Мэри на колени на «обезьяньей тропе» и предложил ей спуститься с высоты в тридцать метров, не пользуясь лестницей.

Кеннеди замер и последняя пуговица зюйдвестки так и осталась незастегнутой. Он двумя быстрыми шагами пересек комнату и схватил меня за плечи, но, услышав вырвавшийся у меня стон, тут же отпустил.

— Извините, Тальбот. Я веду себя, как последний идиот, — лицо его уже не казалось таким смуглым, как обычно, глаза вспыхнули, губы дергались. — Как… с ней все в порядке?

— Да, с ней все в порядке, — устало сказал я. — Идите и убедитесь в этом своими глазами. Действительно, вам пора уходить, Кеннеди. Они могут явиться с минуты на минуту.

— Хорошо, — пробормотал он. — Генерал сказал, что у меня есть полчаса… да, эти полчаса уже подходят к концу. Вы… вы уверены, что с ней все в порядке?

— Конечно, уверен, — раздраженно ответил я, и тут же пожалел о своем тоне. Зря я так с хорошим человеком. И, исправляя свою ошибку, улыбнулся ему. — Никогда в жизни я еще не встречал шофера, который бы так тревожился за свою хозяйку.

— Ладно, ухожу. — У него пропало настроение шутить и улыбаться. Он взял свою кожаную записную книжку, лежащую рядом с моими бумагами на столе, и сунул ее во внутренний карман. — Чуть было не забыл о ней. Будьте добры, отоприте дверь и посмотрите, свободен ли путь.

Я открыл дверь, увидел, что в коридоре никого нет и кивнул ему. Он схватил за руки Ройяла, перетащил его через порог и бесцеремонно бросил в коридоре рядом с опрокинутым креслом. Ройял зашевелился и застонал. В любую секунду он мог очнуться.

Пару секунд Кеннеди смотрел на меня, подыскивая слова, затем легонько похлопал меня по здоровому плечу.

— Желаю удачи, Тальбот, — пробормотал он. — Господи, как бы я хотел быть рядом с вами.

— Да, это было бы неплохо, — растроганно сказал я. — Но переживать особо не стоит, осталась сущая ерунда, — Сам я отнюдь так не думал и Кеннеди это знал. Но, что поделаешь — традиция. 

Я зашел в кабинет, закрыл дверь и услышал как Кеннеди, повернув ключ, оставил его в замке Я прислушался, но не услышал его шагов: для такого крупного мужчины он был столь же бесшумен, сколь и быстр.

Теперь, когда я остался один и заняться мне было по сути нечем, боли начали мучить меня с удвоенной силой. Попеременными приступами накатывали боль и тошнота. Они накатывали как волны, словно приливы и отливы. Я чувствовал то возвращение, то потерю сознания. Господи, как хорошо было бы бросить все и забыться, но я не имел на это права.  Я готов был отдать многое за один обезболивающий укол, который помог бы продержаться следующий час. Я даже обрадовался, когда менее чем через две минуты после ухода Кеннеди услышал приближающиеся к двери шаги. — Да, мы точно рассчитали время. Затем чей-то возглас, потом шаги прешли в в бег.

Я включил настольную лампу, выключил верхний свет, подошел к столу, сел на стул и взял карандаш. Установил настольную лампу так, чтобы свет падал на мою писанину, оставляя лицо в глубокой тени. Возможно, мой рот пока не распух, как сказал Кеннеди, но я не хотел рисковать.

В замке заскрежетал ключ, дверь распахнувшись от удара ноги, с грохотом врезалась в переборку.  И в комнату, размахивая пистолетом, ворвался бандит, того же типа,что и Кибатти,  но раньше я его не видел.  Видимо насмотрелся голливудских фильмов — там так  открывают двери в подобных ситуациях. Если при этом повреждалась дверь, или облицовка стены, то какая ерунда. — Оплачивать ремонт будет владелец помещения, такая уж у него судьба.

В данном случае, так как дверь была стальная, все, что он повредил, — его собственный большой палец на ноге. И не нужно быть знатоком человеческой натуры, чтобы понять, что больше всего в мире в эту минуту ему хотелось разрядить в кого-нибудь свой пистолет. Единственным человеком, которого он увидел, был я — с карандашом в руке и мирным вопрошающим выражением лица. Глянув с сожалением на меня, он оглянулся и приглашающе кивнул кому-то в коридоре.

В комнату вошли Вилэнд и генерал, ведя под руки, почти неся, Ройяла, наполовину пришедшего в сознание. Мое сердце успокоилось, когда я увидел, как тяжело он опустился в кресло. Пару ночей тому назад я, а Кеннеди — сегодня отменно поработали: шрам на его лице был не только самым длинным из тех, что мне приходилось видеть, но и самым живописным, так как был окрашен почти всеми цветами радуги, как полотно художника-мариниста, написанное в сине-фиолетово-багрово-желтых тонах. Я сидел за столом и с пристрастным интересом думал о том, останется ли этот шрам на лице Ройяла, когда он сядет на электрический стул. Я склонен был думать, что останется. После убийства Яблонского я не мог беспристрастно думать о Ройяле.