Ну, что же, пусть ждет: Вечность еще слишком далека от меня, что о ней беспокоиться?
Вилэнд так и не дождался вынесения приговора, и судьям даже не представился шанс судить его. Поднимаясь из батискафа по лестнице, он просто выпустил из рук перила и полетел. Он не издал ни единого крика за все время своего полета вниз…
На лестнице я обогнал генерала и его жену. Я впервые увидел миссис Рутвен в первый же день, как только вышел из больницы. Это было вчера. Она была просто очаровательна, необыкновенно грациозна и бесконечно благодарна мне. Они предложили мне все, начиная от работы на самой вершине служебной лестницы в их нефтяной компании и кончая такой огромной суммой денежного вознаграждения, которой любому смертному хватило бы на то, чтобы прожить полдюжины жизней. Я только улыбнулся им, поблагодарил за честь и распрощался. Они не представляли для меня никакого интереса: все самые высокие должности и все деньги мира не могли купить тех дней, которые ушли в небытие и стали прошлым. И ни за какие деньги я не смог бы купить того единственного, чего я еще хотел в этом мире, в мире сегодняшнего дня.
Мэри Рутвен стояла на тротуаре рядом с песочно-бежевым «роллс-ройсом» отца. На ней было белое скромное платье простого покроя, которое не могло стоить больше тысячи долларов. Заплетенные в косы волосы цвета спелой ржи уложены короной. Я еще никогда не видел ее такой очаровательной. Сзади нее стоял Кеннеди. Впервые я увидел его в темно-синем безупречного покроя костюме. Стоило мне только увидеть его в этом новом облике, я уже не мог себе представить его в каком-либо ином виде. Шоферские дни для него кончились: генерал знал, скольким обязана ему вся семья Рутвенов, а такой долг невозможно оплатить даже самой щедрой зарплатой. Я про себя пожелал ему всяческого счастья, которое только есть на земле. Он действительно был отличным парнем.
У подножия лестницы я остановился. От голубой искрящейся глади Мексиканского залива доносился легкий бриз.
Мэри увидела меня, но какую-то минуту еще колебалась, а потом подошла ко мне. Ее глаза казались темными и странно затуманенными. Но возможно, мне это только показалось. Она что-то сказала, а я не расслышал ее слов. Потом внезапно, стараясь не причинить боли моей левой руке, которая все еще была на перевязи, она обеими руками обхватила меня за шею, наклонила мою голову и поцеловала меня. И уже через мгновение ушла, удаляясь в направлении «роллс-ройса». Она шла так, как идет человек, у которого плохо со зрением. Кеннеди посмотрел на нее, когда она подошла к нему, затем поднял глаза на меня. Его лицо было бесстрастно. Я улыбнулся ему, он улыбнулся мне. Отличный парень!
Я пошел по улице к берегу и по дороге завернул в бар. У меня не было намерения заходить туда, пить мне тоже не хотелось, но, проходя мимо, я все же зашел. Выпил два двойных виски но удовольствия от этого не получил. Выйдя из бара, я направился к скамейке, стоящей на берегу.
Час, а может и два, сам не знаю сколько, я сидел там. Солнце постепенно опускалось и вскоре повисло над самым горизонтом. Море и небо стали золотисто-оранжевыми, и я видел на горизонте таинственные и туманные на фоне пылающего заката очертания буровой вышки Х-13.
Объект Х-13, подумал я, отныне и навсегда станет неотъемлемой частью меня. Объект Х-13 и самолет со сломанными крыльями, лежащий на юго-западе в пятистах двадцати метрах от буровой вышки, захороненный на глубине сто пятьдесят метров. К лучшему или к худшему, все это всегда будет частью меня самого. Наверное, к худшему, подумал я. Все было кончено, все ушло, и осталась пустота. Но это уже не имело значения, так как это было все, что осталось.
Солнце начало спускаться за горизонт, и весь запад озарился пламенем, огромным красным пламенем, которое вскоре исчезнет, словно его никогда и не было. И я вспомнил песню о смерти любимой «Моя красная роза стала белой». Красный цвет символизировал жизнь, белый — смерть. Да, моя красная роза стала белой.
Солнце зашло за горизонт, и на море опустилась ночь. Вместе с темнотой пришел холод. — С трудом поднявшись на затекшие ноги, я поплелся в отель.
