— Наши вертолеты летают практически в любую погоду. Вам сказали, что они полетят сегодня?

— Да. — Я не стал вдаваться в подробности. — Может быть, теперь вы все же скажете правду, зачем вам понадобилось встретиться с Яблонским.

— Сказать по правде…

— Вы сказали, что у него доброе лицо. Может быть, это так, а может, нет. Но доброе лицо еще не причина, чтобы быть откровенной.

— Я ничего не скрываю. Честное слово, ничего не скрываю. Все дело в том, что у меня сдали нервы и я очень волнуюсь. Услышала кое-что о нем и решила…

— Давайте ближе к делу, — грубо оборвал я.

— Вы знаете, что библиотека оборудована подслушивающим устройством?

— Да, слышал об этом. Схема подслушивающего устройства меня не интересует, мисс. Дальше.

Ее бледные щеки слегка порозовели.

— Простите… Я была в кабинете, находящемся рядом с библиотекой и, сама не знаю зачем, включила подслушивающее устройство. — Я усмехнулся: малышка не прочь послушать чужие разговоры. — В библиотеке были Вилэнд и Ройял, они говорили о Яблонском.

Я уже не улыбался.

— Они пустили «хвост» за Яблонским, когда утром он уехал в Саус-Венис. Яблонский зашел в слесарную мастерскую, зачем установить не удалось. (Я мог бы заполнить этот пробел: он зашел туда, чтобы купить веревку, заказать дубликаты ключей и позвонить по нескольким телефонам.) Когда Яблонский вышел из мастерской, тот человек, который зашел за ним туда, куда-то исчез, — она слабо улыбнулась. — Скорее всего, Яблонский заметил слежку и принял меры.

Я уже не улыбался. Понизив голос, спросил:

— Откуда они узнали об этом? Насколько я понял, человек, следивший за Яблонским, исчез, ведь так?

— За Яблонским следили три человека. Двоих из них он не заметил…

Я устало кивнул:

— И что было потом?

— Яблонский пошел на почту. Я сама видела, как он вошел внутрь, когда отец и я ехали в полицию. — Папа настоял, чтобы я показала в полиции, будто вы меня высадили на дороге и я вернулась домой на попутной машине. Так вот, Яблонский взял пачку телеграфных бланков, зашел в кабину, заполнил бланк и отправил телеграмму. Один из людей Вилэнда, дождавшись ухода Яблонского, взял блокнот, оторвал бланк, следующий после телеграммы Яблонского, и принес его сюда. Из разговора Вилэнда и Ройяла я поняла, что Вилэнд обработал этот листок каким-то порошком и держал его под светом лампы.

Значит, даже Яблонский мог совершить оплошность! Но будь на его месте, я совершил бы то же самое, сделал точно такую же ошибку. Обнаружив слежку и обезвредив человека, который следил за мной, я бы подумал, что теперь все в порядке, и успокоился бы. Да, Вилэнд — человек умный и предусмотрительный, возможно, он перехитрил бы и меня. Я спросил девушку:

— Вы слышали что-нибудь еще из их разговора?

— Совсем немного. Из услышанного я поняла, что они смогли восстановить почти весь текст, но он был зашифрован, — она внезапно замолчала, облизнула пересохшие губы и продолжила: — Кроме адреса.

Я пересек комнату и остановился рядом с ней. Я знал ответ на свой следующий вопрос, но должен был задать его девушке: — И какой же был адрес?

— Мистеру Д. С. Куртину, Федеральное бюро расследований.  Больше ничего мне не удалось услышать, так как кто-то шел по коридору, и я выскользнула из комнаты в боковую дверь. Именно из-за этого я и пришла. Мне кажется, что ему угрожает серьезная опасность, мистер Тальбот. Я должна была предупредить мистера Яблонского.

Последние пятнадцать минут я ломал голову над тем, как сообщить ей новость о Яблонском, и теперь, наконец, решился.

— Вы опоздали, — я не хотел, чтобы голос мой звучал резко и холодно, но он был именно таким. — Яблонский мертв. Убит.

После того, как ушла заплаканная, подавленная Мэри, которая неохотно дала мне обещание, что наш разговор она сохранит в тайне даже от отца, я сел и тщательно все обдумал. Мои мысли до сих пор кружились по замкнутому кругу, и я так глубоко увяз в своих размышлениях, что уже не видел просвета. Именно в то время, когда голова вообще отказалась работать, меня, как молния, озарила яркая вспышка, блеснувшая в мрачной безысходности рассуждений: ослепительно яркая вспышка то ли интуиции, то ли здравого смысла. С тех пор, как попал в этот дом, я почувствовал такое озарение впервые. В течение получаса сидел и все обдумывал. Потом взял листок тонкой бумаги и на одной его стороне написал длинное послание. Свернул бумагу несколько раз, пока она не превратилась в узенькую полоску, запечатал ее клейкой лентой и, написав домашний адрес судьи Моллисона, спрятал ее на шее под галстуком и опустил воротник рубашки. Теперь моей записки совершенно не было видно. У них не было никаких оснований меня обыскивать, и я надеялся, что они не станут это делать.

Они пришли за мной в восемь утра, Ройял и Валентино.

Я был полностью одет, если не считать пиджака, и был прикован к изголовью кровати наручниками. Ключ от них я выбросил вместе с тремя ключами-дубликатами, после того, как запер все двери.

Когда они пришли за мной, я провел в постели не более часа, и не вздремнул ни на минуту.

Услышав, что дверь отпирают ключом, притворился крепко спящим. Кто-то грубо встряхнул меня за плечо.

Я не прореагировал. Он встряхнул меня снова. Я пошевелился. Сочтя этот прием малоэффективным, он перестал трясти меня и сильно ударил ладонью по лицу. Достаточно. Надо во всем знать меру. Я застонал, заморгал глазами, сморщился, словно от боли, и приподнялся, потирая свободной рукой лоб.

— Вставайте, Тальбот, — если не считать верхней левой стороны его лица, где красовался всеми цветами заходящего солнца синяк, Ройял выглядел как обычно и казался спокойным и уравновешенным. Видимо, он прекрасно отдохнул: еще один мертвец не потревожил его совести и не лишил сладких сновидений. Я с удовольствием увидел, что рука Валентино все еще болтается на перевязи. — Это обстоятельство облегчало мою задачу превратить его в бывшего телохранителя мисс Мэри.

— Поднимайтесь! — повторил Ройял. — Почему это вы щеголяете в одних наручниках?

— Что? — я потряс головой точно так, как отряхивается только что вылезшая из воды собака. Потом отлично сыграл роль человека удивленного и наполовину одурманенного. — Какой гадости я наелся вчера за ужином?

— Ужин? — Ройял едва заметно улыбнулся — Вы и ваш тюремщик вчера осушили целую бутылку виски. Это и был ваш ужин.

Я медленно кивнул. Ройял держался уверенно, ибо ничем не рисковал: если я получил свою порцию виски из этой бутылки, то мои воспоминания о том, что произошло незадолго до того, как я отключился, будут весьма туманными. Я хмуро посмотрел на него и показал глазами на наручники:

— Снимите эту проклятую штуковину!

— Почему на вас только одни наручники? — Мягко повторил Ройял.

— Какое разница, одни наручники или двадцать? — раздражено ответил я. — Ничего не помню. Наверное, Яблонский спровадил меня сюда в большой спешке и ему удалось найти только одни наручники. Мне кажется, что он не очень-то хорошо чувствовал себя, — я опустил голову на руки и стал растирать, чтобы привести ее и глаза в норму. Сквозь пальцы я увидел, как Ройял медленно кивнул в знак того, что понимает мое состояние. Я почувствовал, что разыграл эту сцену правильно. Именно так поступил бы Яблонский, если бы почувствовал, что с ним происходит что-то непонятное: он поскорее втолкнул бы меня в комнату и поспешил приковать к кровати, а уж потом отключился бы. Наручники сняли. Проходя через комнату Яблонского, я, словно невзначай, посмотрел на стол. Бутылка из-под виски все еще стояла на столе. Пустая. Ройял или Вилэнд учли все.

Мы вышли в коридор. Ройял шел впереди, я за ним, а Валентино за мной. Внезапно я замедлил шаги, и Валентино уперся пистолетом мне в ребра. Все, что делал Валентино, не отличалось мягкостью, но на этот раз он сравнительно слабо двинул меня пистолетом. Мой громкий крик боли был бы оправдан, если бы этот удар был раз в десять сильнее. Я остановился, и Валентино врезался в меня. Ройял резко обернулся, сделал какое-то неуловимое движение, и у него в руке молниеносно появился смертельно опасный, маленький, словно игрушечный, пистолет.