— Господи, больше всего на свете я хотела, чтобы у меня в руке был пистолет, — спокойно сказала она.

— Не сомневаюсь. Что вы медлите? Придвиньтесь ко мне вплотную.

Она придвинулась. Я почувствовал, как она вздрогнула от непреодолимого отвращения, когда ее обнаженное плечо коснулось моего. Попытался представить себе, что бы почувствовал я, если бы был молоденькой красивой девушкой, находящейся в обществе убийцы. Но представить такое было слишком трудно. Я не был девушкой, не был молод и красив, поэтому и перестал думать на эту тему. Просто показал ей пистолет, лежащий у меня на коленях накрытый пиджаком, и откинулся на спинку сиденья, наслаждаясь бризом, доносившимся с залива, и лучами солнца, смягченными пробившись сквозь шелестящие листья пальм. Но было похоже, что погода начинает портиться. Крохотные белые лоскутки облаков, проплывавших по небу, уже сбивались вместе, сгущаясь в серые тучи. Это мне совсем не нравилось: хотелось, чтобы был предлог не снимать с головы белый шелковый шарф.

Минут через десять после того, как мы прибыли на стоянку, с юга на шоссе показался черный полицейский автомобиль. В зеркало заднего вида я наблюдал, как он замедлил ход у стоянки и как двое полицейских высунули в окно головы, чтобы осмотреть стоянку. Проверка эта была беглой, быстрой, и можно было заметить, что они не ожидают увидеть здесь что-либо интересное. Их машина поехала дальше, так и не остановившись.

Надежда, появившаяся было в глазах девушки — глаза ее были серые, холодные и ясные, теперь я хорошо разглядел их — погасла, как пламя потушенной свечи, загорелые плечи разочарованно опустились.

Через полчаса у нее снова появилась надежда. В арку одновременно въехали, одновременно остановились, одновременно заглушили моторы двое полицейских на мотоциклах в шлемах и перчатках. Они казались суровыми и уверенными в себе. Несколько минут посидели на мотоциклах, опустив ноги в сверкающих ботинках на землю, потом слезли с мотоциклов, опустили опоры, чтобы их машины не упали, и стали обходить каждый автомобиль. Один из них держал в руке револьвер.

Они остановились у ближайшего к выходу автомобиля, окинули его беглым взглядом и, не говоря ни слова, стали внимательно и долго рассматривать сидящих в нем людей. Полицейские ничего не объясняли и не приносили извинений — они выглядели так, как выглядят полицейские, услышавшие о том, что в их собрата кто-то стрелял, что он умирает или уже умер.

Внезапно, пропустив несколько машин, они направились прямо к нам. По крайней мере, мне показалось, что они намерены подойти к нам, но они прошли мимо и направились к «форду», стоящему слева немного впереди нас. Когда они проходили мимо, я почувствовал, как напряглась девушка, услышал, как у нее перехватило дыхание.

— Не делайте этого! — я обхватил ее рукой и крепко прижал к себе. Вздох, который она сделала, чтобы набрать воздух в легкие и закричать о помощи, перешел в приглушенный всхлип боли. Один из полицейских оглянулся, увидел прижавшуюся ко мне девушку и отвернулся, прокомментировав то, что, как ему показалось, он видел, отнюдь не шепотом. Может быть, в нормальных условиях я бы принял на это его замечание  кое-какие меры. Но обстоятельства не были нормальными, и я пропустил это оскорбление мимо ушей. 

Когда я отпустил девушку, пылало не только ее лицо, но даже шея и грудь: я так крепко прижимал ее к себе, что ей не хватало воздуха, дышать было довольно трудно, но я думаю, не это было основной причиной того, что она покраснела, а скорее неподобающее замечание полицейского. Ее глаза горели злостью, как глаза дикой кошки. Впервые за все это время страх совершенно покинул ее, и она решила пойти ва-банк.

— Я сейчас выдам вас, — голос ее был тихим, но непримиримым. — Лучше сдайтесь.

Полицейские проверяли «форд». На водителе «форда» был пиджак точно такого же зеленого цвета, как мой, и низко надвинутая на лоб панама. Я видел этого парня, когда он въезжал на стоянку. У него были черные волосы, а на круглом загорелом лице красовались усы. Полицейские находились не более чем в четырех метрах от нас, но скрежет и грохот драги заглушал все голоса.

— Не будьте идиоткой, — спокойно сказал я. — У меня пистолет.

— И в нем всего одна пуля.

Она была права. Две пули были истрачены в зале суда, одной я изуродовал колесо «студебекера» судьи, две израсходовал, когда нас преследовал полицейский автомобиль.

— А вы, малышка, неплохо считаете, — пробормотал я. — И у вас будет предостаточно времени для упражнений по арифметике в больнице после того, как хирурги сделают свое дело. Если им это только удастся.

Она, приоткрыв рот, смотрела на меня и не произносила ни слова.

— Одна маленькая пуля может натворить массу неприятностей, — я вытянул руку с пистолетом, прикрытым пиджаком, и прижал пистолет к ее бедру. — Вы слышали, что я говорил этому дурачку Доннелли, объясняя, что может натворить мягкая свинцовая пуля? Пистолет прижат к вашему бедру. Вы представляете, что это означает? — я говорил очень тихо, но в голосе звучала угроза. — Пуля разнесет вам кость так, что ее уже не починишь. А это означает, что вы уже никогда не сможете ходить, мисс Рутвен. Вы уже никогда не сможете ни бегать, ни танцевать, ни плавать, ни скакать верхом на лошади. Весь остаток жизни будете таскать свое прекрасное тело на костылях или будете ездить в инвалидной коляске. При этом всегда будут мучить боли. Всю оставшуюся жизнь… Неужели еще не пропало желание позвать на помощь полицейских?

Она молчала. Лицо было без кровинки, и даже губы побелели.

— Вы верите мне? — тихо спросил я.

— Верю.

— И как же намерены поступить?

— Намерена позвать полицейских, — просто сказала она. — Пусть вы искалечите меня, но зато вас схватят. И вы уже никогда и никого больше не убьете. Я обязана сделать это.

— Ваш благородный порыв делает вам честь, мисс Рутвен, — насмешка в моем голосе была прямо противоположна мыслям, проносящимся в голове. Она собиралась сделать то, чего я, будь на ее месте, не сделал бы.

— Ну что ж, зовите их. И смотрите, как они будут умирать.

Она не сводила с меня глаз:

— Что… что вы хотите этим сказать? Ведь у вас всего одна пуля…

— И она уже не для вас. При первом вашем крике, леди, этот коп с пушкой в руке получит пулю. Выстрелю ему прямо в грудь. Я неплохо управляюсь с кольтом. Вы же собственными глазами видели, как я выстрелом выбил пистолет из рук шерифа. Рисковать не стану. Выстрелю в грудь. Потом схвачу другого полицейского — это сделать проще простого, так как его пистолет находится в застегнутой кобуре. Полицейский знает, что я убийца, но ему неизвестно, что моя пушка пустая. Отниму у него пистолет, обезврежу его и смоюсь. Не думаю, чтобы кто-то попытается остановить меня.

— Но я крикну ему, что пистолет не заряжен. Я крикну…

— Нет. Прежде всего я расправлюсь с вами, леди. Заеду локтем в солнечное сплетение, и минут пять вы не сможете вымолвить ни единого слова.

Наступила долгая пауза. Полицейские все еще разговаривали с водителем «форда».

Потом послышался ее еле слышный шепот:

— Неужели вы действительно способны на это?

— У вас есть только одна возможность получить ответ на свой вопрос.

— Ненавижу вас, — ее голос был лишен всякого выражения, ясные серые глаза потемнели от отчаяния, сознания собственного бессилия и горечи поражения. — Никогда не думала, что смогу так ненавидеть человека. Это… это пугает меня…

— Бойтесь, и вы останетесь в живых. 

Полицейские, закончили осмотр машин на стоянке, подошли к мотоциклам и уехали.

Медленно надвигался вечер. Скрежетали и скрипели драги, постепенно пробивая себе дорогу в море. Одни любопытные приезжали, другие уезжали, но уезжало больше, и вскоре на стоянке остались всего две машины: наша и «форд», принадлежащий парню в зеленом костюме.

Постепенно сгустились сумерки, небо покрылось облаками и потемнело, став сине-фиолетовым почти черным. Начался дождь…

Он лил с яростью, присущей субтропическим ливням. Пока я возился, поднимая верх машины, тонкая рубашка из хлопка промокла так, словно я, не снимая ее, выкупался в море. Подняв боковые стекла, посмотрел в зеркало: по моему лицу от висков до подбородка струились черные потоки. С волос тушь почти смылась. Я, насколько смог, стер тушь с лица платком и посмотрел на часы.