«Молчала бы уже, симулянтка! Раздвинь-ка ножки. Посмотрю на что там ты так громко жалуешься» — ещё разочек ляскнул по упругой жопе. — «А кто просил „быстрее, Юрьев“? А кто визжал, что терпеть уже не может? А кто плакал и умолял меня…»

«Убью!» — Оля шикнула, но всё равно нижние конечности мне под руку развела, после громко всхлипнула и тут же поскользнулась на кафельному полу в просторной душевой кабине, через огромное закаленное стекло которой можно разглядеть красивую панораму огромной спальни размером с зал, в котором именно сейчас чувствует себя хозяйкой сама с собой смеющаяся мать.

«Любишь, Лёлька! Любишь, но сказать стесняешься» — ласкал губами грудь, прикусывал соски, раскатывая идеальные по форме шарики во рту на языке.

«Мороженое хочу!» — стонала, сильно прогибаясь в пояснице. — «Накорми меня, скотина».

Она ведь не сосала мне, а стало быть, сладкую поблажку не заслужила и не получила. Но! Но у Лёлика есть шанс начать сегодняшнее утро с богатого холодного стола. Я заказал мороженое, помимо всего прочего. Ей только нужно доказать, что лакомства она достойна. Я кончу, а после накормлю её любимым сливочным мороженым.

Есть у младшей Юрьевой специфические пристрастия. Всё она умеет, всё любит, всё ей по плечу… Но стабильности, как говорится, нет, терпения любимой с таким, как я, упрямым не хватает, да и пакостное настроение её тяжёлое сознание шатает, словно ржаное поле во время грозового, мать её, раската.

Да что она творит? Мать пробирается почти на цыпочках и с воровской оглядкой в нашу с Олей спальню, а там целенаправленно подходит к гардеробной, похожей на маленький шмоточный дворец. Смотреть на её непредсказуемые перемещения становится опасным. Марго желает что-то доказать или украсть? А я сжимаю кулаки, сцепляя зубы:

«У-у-у-у. Как эта родная женщина меня достала! Что ей в спальне надо?».

По всей видимости, опасения Ольги совершенно не беспочвенны. Хорошо, что кольца обручальные при нас: мужское, как всегда, находится на правом безымянном пальце, а женское висит у меня на шее на тонком, сплетенном из трёх крепких нитей, ремешке.

Не спуская глаз с планшетного экрана, вытягиваю телефон из брючного кармана и определяю вызов в ту дикую Вселенную.

— Привет, — произношу в трубу, убирая с глаз долой очки. — Чем ты занята?

— Ромочка, сыночек! — пищит она и скачет, как теннисный картонный мячик на грунтовом корте.

— Как дела?

— Всё хорошо. А у тебя?

— Не разбудил?

— Нет-нет. Ну что ты! Мы с папой рано встали. Это стар…

— А ты где?

— Ой!

О, Господи, ты, Боже мой! До чего же наши дамы предсказуемы и весьма предупредительны.

— А как ты спал? Олечка нормально добралась? — трещит со мной, но метания по шкафу всё равно не прекращает. — Вы не ругались?

— Да, да и нет. Что ты делаешь? Где ты, мама?

— На рынке, сыночек. Папа заказал пельменей налепить, а у меня…

— Левее зайди, пожалуйста, — еле слышно говорю, пока веду родную мать, поставив ей на заэкранный корпус кончик указательного пальца.

— Левее? — она мгновенно тормозит.

— Второй ряд налево, мама. Там сейчас фермеры торгуют. Органическая продукция, которая дороже обыкновенной, но, поверь, это того стоит. Как отец?

— Утром лучше, чем по вечерам.

— Что это значит?

Да остановись же ты… Опять движение вперёд? Что за чёрт? Мать вытягивает платье моей жены и белую рубашку с длинным рукавом, которую я специально — в качестве напоминания о себе — там бешеной оставил.

— Мам?

— Да-да?

— Что ты делаешь?

— На свино-говяжий фарш смотрю, — она действительно таращится шальным и сальным взглядом на вешалки, на которых раскачиваются в такт её движениям два комплекта из женской и мужской одежды.

— Хорошо, — шумно выдыхаю.

— Что-что?

— Как Паштет? Ты была у него?

— Да что ему сделается, Ромка? Это же кот! Спит и ходит на лоток. Я, между прочим, убрала за ним.

Я, что ли, подобные услуги должен дополнительно ей оплатить?

— По маленькому и по большому? — на всякий случай уточняю, чтобы на будущее с ней таксу обсудить.

— Я за кошачьим стулом не слежу. Наполнитель чистый. Он разрыл, а потом закопал.

То есть Маргарите Львовне, на самом деле, не пришлось прикладывать усилий. Хотела развести сынка на деньги? Ах, мама, как ты хороша! Похоже, наша шерстяная мелочь не скучает за внезапно сдрыснувшей хозяйкой. Он радуется приходу нового человекообразного объекта, из которого блохастый намерен вить верёвки, пока не подомнёт слабохарактерную тушку. Марго бережно, затаив дыхание, раскладывает на кровати то, что вытянула из нашего с Олей гардероба, а котёнок играется со случайно выпавшим женским пояском, угадывая в извивающемся ремешке мелкую и неопасную гадюку.

— Он поужинал?

— Что? — на простом вопросе мать резко распрямляется и ставит свободную от телефонной трубки руку себе на пояс. — Я не ослышалась, младший Юрьев?

— Я спросил, поел ли Пашка. Ма, в чём дело?

— Тебя никогда не интересовало…

— Не начинай! — мгновенно отрезаю, не дав ей ерунду впендюрить. — Ты где?

— Я на рынке. Я же тебе сказала.

— Мам, я забыл предупредить, — теперь цинично изгибаю губы. — Тебе слышно?

— Да. Я слушаю, сынок. О чём? — зажав свой телефон между ухом и плечом, Марго опускается на колени и зачем-то наклоняется вперед, утыкаясь лицом и верхней половиной тела в разложенные перед ней вещи.

— В доме установлены видеокамеры и…

— И что?

Е. ать, какая офигительно непрошибаемая дама! С ней весьма непросто, а отцу, как это ни странно, чересчур легко. Наверное, это настоящая любовь. Но лично я ставлю всё на обыкновенную привычку и папину спокойную натуру.

— Я вижу то, что ты сейчас творишь в реальном времени. Ты не на рынке. Ты стоишь на коленях у изножья нашей кровати и духов вызываешь, спрятавшись в подоле маленького чёрного платья. Ничего не хочешь возразить?

— Я завернула к вам, — неспешно возвращается в исходное, строго вертикальное, положение и смотрит прямо перед собой, — чтобы проведать этого кота, которого вы нам навязали. А ты…

— Не нужно трогать наши вещи.

— Я не трогаю. Пусть Лёля не волнуется, я ничего не заберу.

— Только посмотришь?

— Я ничего плохого не делаю.

— Верни на место. У жены тонкий нюх. Ваше это женское обоняние не переубедить, если что-то к носу неожиданно прилипнет. Твой парфюм она за версту почует.

— И что?

— Это неприлично.

— Будешь меня учить уму-разуму, сопляк?

— Повесь на место, — прикладываю пару раз о стол кулак. — Какого чёрта? На хрена ты нагнетаешь?

— Я хочу помочь.

— Лицом потершись о наши с Олей вещи?

— Да.

Её не убедить и не переговорить. Пожалуй, я умою руки, отклонюсь и положусь на провидение.

— Не хочу, чтобы вы расставались. Ром, это неправильно. Я погорячилась. Ты не передумал? Сдержишь слово? Я помогу!

Сдержу и обойдусь! А это, честно говоря, вообще не телефонный разговор, как, впрочем, не её родительское дело. Я не хочу её поддержки, я хочу жену и мелкого мальчишку. Мечтаю о нашем скором сыне.

«Работаем на результат!» — повторял вчера неоднократно, когда любил жену.

«Угу» — она постанывала и выгибала спину, затем пошире раскрывала бёдра и даже поднимала зад. — «Чтобы ничего не вытекало» — жалко прошептала, когда я пришибленным уродом уставился на то, что она с собою вытворяла.

А раньше оттуда пальцами всё выгребала. Рыча, выскабливала собственное влажное нутро.

— Мы не расстанемся. Разговор закончен. Ненавижу, когда должен заверять по сто раз одно и то же. К вам это вообще не имеет никакого отношения. Берегите себя и не лезьте в мою семью.

— Вот и хорошо, — она перекладывает рубашку таким образом, что «я» практически лежу на «Оле», в чьей роли там выступает элегантное узенькое платье.

— Я свяжу тебя, Ромка, — она действительно обматывает расстёгнутый манжет мужской рубашки вокруг тонкой бретели, отороченной мелкими полудрагоценными камнями, сильно тянет, а после формирует толстый узел. — Меня научили…