— Чёрт, — шиплю под нос. — Я не хотел, — потупив взгляд, смотрю на удаляющихся в сторону придомовой парковки Фролова с Тереховой. — С ним плохо вышло. Я сволочь?

— Ты понял, что я сказал?

Да, конечно. Только вряд ли выйдет. У нас традиция, которой мы не изменяем. Так уж повелось. Десятый год ноябрь месяц проводим, находясь на нулевой отметке никуда не двигающейся линии боевого соприкосновения с прошлым, которое не торопится сдавать своих позиций и продолжает внаглую терзать своим присутствием. Без прошлого нет будущего! Так о непростой истории люди говорят.

— Злишься, психуешь, нервничаешь. Это — да! Но не сволочь, Юрьев. Фрол об этом знает. Он не обижается, а просто надувает губы. Иди к жене и моему сыну. Слышишь? Она стоит одна.

— Кость, я думаю, что Терехова стала тем, кем является сейчас, по одной банальной причине и это не криминал. Она…

— Оля ждёт, — Красов кивает на мою жену, стоящую лицом к бушующему в два балла морю. — Потом поговорим. Вот я сейчас, например, уверен, что совместная ближайшая рабочая поездка будет всем нужна. Мы договорились?

— Да.

— Поедешь с Сашкой?

— Да, — смотрю тому во след.

— Никиту только не забудьте. Без бухла и карт, Юрьев! Не хотелось бы Платошу выколупывать из какого-нибудь подпольного игрового заведения, которым заправляет жирный мафиозный дон, поставивший юристика на счётчик из-за давнишнего долга чести, — вполоборота отвечает босс и, расставив руки по сторонам, наступает на поднимающуюся по ступеням улыбающуюся только лишь ему светлую, в прямом и переносном смысле, юную жену…

Море не на шутку разыгралось. По правде говоря, стихия третий день штормит, но сегодня, по-видимому, самый пик. Лёлик разговаривает с мелким парнем, заглядывая малышу в лицо. Тимка же не отводит глаз от облизывающих песчаный берег волн, дёргает ногами и размахивает ручками при каждом шлепке огромного количества воды о большую, гудящую то ли от боли, то ли от наслаждения, землю.

— Вот так, вот так, вот так! — лепечет слабо Оля, прижимая крестника к себе. — Ты мой смелый мальчик? Ты не боишься? Это море. Наша добрая вода. Ты будешь, как твой папочка? Да? — жена потирается своим виском о покрытую светлым пухом детскую макушку. — Как вкусно ты пахнешь, барбосик.

— Барбосик? — я становлюсь плечом к плечу с женой.

— Так его Костя называет. Барбосёнок, барбос, барбосик. Это ласковое прозвище, Юрьев. Тебе, конечно, не понять.

Ну да, ну да! Куда такому жёсткому кретину? А вникнуть в эту азбуку, известно же, не каждому дано.

— Я этого не знал, — хочу другого с ней контакта, поэтому захожу жене за спину и пропускаю свои руки, замыкая их в тугой замок у неё на животе. — Поймал!

— Убери, — Лёля вздрагивает, а в попытках отступить назад, случайно ягодицами упирается мне в пах.

— У-у! — убого вякаю, ощущая слабый, но всё-таки болезненный пинок в постоянно заряженное на нечто большее мужское место. — Это неприятно, солнышко. Лучше уж по лицу. Повернись, пожалуйста.

— Юрьев, пошёл к чёрту! — повернув голову, обращается гордым профилем ко мне, при этом слишком высоко задрав свой аккуратный ровный нос. — Это совершенно неуместно.

— Не пугай сына, — хихикаю, аккуратно приложившись своей щекой к её снующему туда-сюда затылку. — Не крутись, — выскуливаю просьбу. — Я соскучился, жена.

— Отойди.

— Чего тебе ещё?

— Куда пропал писюша?

Я его до умопомрачения довёл! Нет, в таком я признаваться перед этой гадиной не буду. Сказать об этом, означает, сдать необдуманно солидные козыри ей в руки, в которых Лёлечка нуждается, но коими, так уж вышло, ни хрена не обладает.

— У них с Тереховой возникли неотложные дела. А ты чем занимаешься?

— А Ася? Не напирай, — опускает голову, сильно выгибая шею. — Юрьев, кому сказала?

— Молодым супругам понадобилось отлучиться. Чего ты? Стой спокойно и не возникай. Смотри на море, на закат, ласкайся с сыном. Кстати, Фрол тебя приревновал. Не нравится начфину, что Тимка льнёт к тебе, забивая на крёстного отца. Я сказал, что это природный шарм и женская рука. Я не соврал? Оль, хочу забрать слова обратно.

— Пора домой.

— Ты меня услышала?

— Это глупо. Ты изменил и сформулировал прекрасный довод для своевременного и скорого развода.

— Я обманул.

— А я поверила.

— Зачем ты…

— Отойди от меня! — Ольга двигает локтями, пихая крупными костями мои бока.

Вот же… Было всё нормально — она спокойно разговаривала с крестником, ворковала, что-то объясняла, рассказывала, как в этом мире всё устроено, к чему надо бы стремиться, где стоит отвернуть, чтобы не попасть впросак, где жизненно необходимо поднажать, задействовав имеющийся ресурс, к кому пристроиться, а от кого следует держаться, как можно дальше, а после того, как я к ним подошёл, Лёлик спешным образом засобиралась домой. Чудны твои дела, Господь! Чудны и невразумительны.

— Давай заведём ребёнка, — пристроив лоб на Олином затылке, шепчу ей в основание шеи. — Пора, жена. Давай попробуем чуточку иначе. Намеренно пойдем против системы и опровергнем все теории. Плевать на статистику, которой ты бравируешь, словно имеешь к тем цифрам отношение. Дети — не клей?

— Нет и да.

— Предлагаю проверить это мнение обычным опытным путём. Забеременеем, родим и склеимся.

— Ты эгоист, Юрьев!

Никогда этого не скрывал. Странно, что до жены только вот сейчас дошло.

— Никто ведь не будет в накладе.

— Торгуешься?

— Если по-другому не выходит, почему бы не приобщить к благому делу торг.

— То есть я тебе ребёнка, если что-то вдруг пойдёт не так?

— Нет. Ради мелкого мы будем стараться и не нарываться на межличностные неприятности, растрачиваясь по ни хрена не стоящим пустякам. Торг в этом состоит, Лёлик. Мы не будем растягивать кроху по сторонам, но начнём держаться вместе.

— Играть в семью?

— Как угодно.

— Врать?

— Только лишь во благо.

— Юрьев, ты заболел?

Скорее, наоборот. Ах, как важно и заумно я заговорил! Вещаю, как на профсоюзном митинге, а коленки-то, как у алкаша, дрожат. Чем чёрт не шутит! А вдруг жена на сговор с совестью нечаянно пойдет. Или просто залетит по небольшому недоразумению и моему хотению.

— Я хочу домой.

— Там и попробуем?

— Мы пробуем, Юрьев. Ты, видимо, забыл. Уже об этом говорили.

— По-настоящему, — мотаю головой, лицом закапываясь в тёплых и душистых волосах. — Чем пахнет твоя копна? Очень вкусный запах, Лёлик.

— Отпусти.

— Ты была у врача?

Я помню про двадцатидневную задержку и тошноту в машине по пути на дачу. Но, так уж вышло, не могу восстановить в мозгах тот эпизод, когда моя жена своим визитом в поликлинику закрыла запись, о которой заявляла, пока блевала в придорожные кусты и меня на чём неблагодарный свет стоит сумбурно костерила.

— Да.

— Что он сказал?

— Ничего хорошего.

— Ты больна?

— Да.

— Чёрт! — сжимая ткань платья, царапаю её живот ногтями. — В чём дело?

— Это несмертельно.

— Что нужно делать?

— Смириться и закончить с никому не нужной половой жизнью. Я хочу домой…

У мальчишки очень тёмные глаза. Чайный добрый взгляд. Тёмно-коричневая радужка и иссиня-чёрный, как будто угольный зрачок. Закрученная щеточка ресниц, обрисовывающая контур детских глаз. Тимоша смотрит на меня, пока я пялюсь на его направленный ко мне на встречу лоб.

— Не верю! — сжимаю в правом кулаке обручальное кольцо, которое она мне отдала, когда я неожиданно восстал перед её лицом. — Надень сейчас же. Какого хрена вытворяешь? Именно сегодня? Именно сейчас? Снимешь, когда гадкую бумажку подпишешь. Ты моя жена, Лёля, если об этом вдруг забыла.

— Через пару дней мы разведемся, Юрьев. Оно мне натирает, под ним мозоль и кожа пламенем горит…

— Потому что? — подаюсь немного на неё, при этом детские ступни странно упираются в мой живот. — Я слушаю! — шиплю, медленно настраивая свой взгляд, поднимаю голову и устремляю на неё глаза.