— Привет, — и вот я скалюсь, как физически притрушенный кретин.

Жена, повиливая бёдрами, упакованными в чересчур широкие, почти воздушные брюки небесно-голубого цвета, двумя пальцами поправляет упавшую с ключицы тонкую бретельку лёгкой белой майки и приближается ко мне.

— Привет, — повторяю громче и, оттолкнувшись от машины, выпрямляюсь перед вплотную подошедшей ко мне. — Давай, — протягиваю руку к переноске, в которой сидит Паштет, определённо недовольный незапланированной поездкой на природу, — я помогу. Оль?

Она заводит клетку себе за спину и таращится, будто видит в первый раз.

— Ч-ч-что случилось? — вынужденно опускаю руку, в которой сжимаю приготовленный для неё розовый букет.

— Ничего, — склонив голову, прячет взгляд, и почему-то с интересом или опаской осматривается по сторонам.

— Лёля? — чётко следую за её движениями головой. — Ч-ч-что происходит?

С двадцати лет не заикался, а уж тем более так сильно. Думал, что двадцать лет назад поборол речевой дефект. Теперь вот понимаю, что, по всей видимости, нет. Я выиграл одно сражение, но «врага» не одолел.

— Г-г-г-готова?

— Да, — она отходит от меня и, не торопясь, вальяжно и спокойно, направляется к задней двери.

— Сядь со мной, — шепчу ей в спину. — Пожалуйста, — жалко добавляю.

— Это место не моё, Юрьев. Больше не моё!

— Твоё, — шептать не прекращаю. — Твоё! Слышишь? Куда ты?

— Долго ждать? Пресмыкание уже достало. Будь же ты мужиком, в конце концов. Развесил сопли и цветочки приготовил. Унизительно, товарищ бывший капитан, упоротый начальник подотдела очистки небольшого городка от бездомных животных и прочей бродячей нечисти. Прочь, сказала!

Ни черта не понимаю. Что или кого нам надо ждать? И что за тон? Что теперь ей не подходит? В каком месте устранить засор?

— Юрьев! — жена негромко окликает.

Открыть дверь и проявить галантность? Показать себя во всей красе и оказать токсичное внимание?

«По-моему, сейчас вполне достаточно не быть задроченным козлом!» — безмолвно повторяю, пока придавливаю рычажок замка и дёргаю заклинившую дверцу на себя.

— Это тебе! — теперь сую почти под женский нос цветы, при этом сохраняю так называемое безопасное расстояние и терпеливо, но с ухмылкой на губах, выслушиваю яростное шипение чем-то недовольного кота, внимательно следящего за нами. — Возьми, пожалуйста, — настаиваю на подарке и ненароком задеваю распущенные волосы, оголенные плечи и скрытую под свободным кроем майки раскачивающуюся в такт её движениям грудь. — Я хотел бы…

— Василисе подаришь! — Оля дёргает плечом, отталкивает и, выставив мне на обозрение ягодицы, забирается на заднее сидение, предварительно упаковав туда небольшую сумку со сменными вещами и котёнка, мечущегося по небольшому периметру «передвижного дома». — Отстань, — затылком отвечает, а усевшись, демонстрирует свой гордый профиль, пока защёлкивает карабин ремня.

— Что ты хочешь?

— Поехали, Юрьев. Или мы всё-таки кого-то ждём?

— Какого? — плечами пожимаю.

— Сформулируй хотя бы один вопрос конкретно и корректно. Только без «бэ», «мэ», «пэ» и, твоих любимых «хэ», «е» и «э». Надоело — сил нет!

— Цветы! — по-прежнему удерживаю букет на уровне женского лица, раскачиваю и вращаю им, тычу ей в лоб, нос, рот, подбородок и глаза. — Ты же…

— Убери! — резко вскинувшись, отмахивается от любимых роз, как от чего-то мерзкого. — Иначе… — предупредительно замахивается, отведя в сторону ладонь.

Стиснув зубы, закрываю дверь и, как банным веником, шлёпаю потрескивающей бумагой, в которую завёрнуты цветы, разложив их кое-как на капоте ближе к тому краю, который подпирал, пока с «огромным нетерпением» ожидал жену.

«С-с-с-сука!» — шиплю и злюсь, обходя машину спереди. — «Вылуп-п-п-илась! Чего тебе? Что хочешь? Что надо? Трахнуть стерву? Я… Я… Так больше не могу!».

Тонировка на стёклах полностью скрывает сидящую внутри пассажирку, однако убеждён, что она пасёт меня и следит во все глаза за рваными передвижениями возле автомобиля, которые я непроизвольно совершаю.

Выходные будут очень долгими. В этом даже не сомневаюсь. Возбуждённая жена, беспокойно-озабоченные родители и, по-моему, взбесившийся Паштет, мечущийся в переноске на заднем сидении возле Лёльки, как мелкий лев в слишком узкой клетке. На родительской даче, по-видимому, планируется вдребезги расстроенный оркестр, в котором для полного комплекта психованного дирижёра с глазным тиком не хватает.

— Может быть, его выпустить? — забравшись внутрь, предлагаю, пока устраиваюсь в своём кресле.

— Может быть, мы тронемся? — Лёлик отвечает.

— Тронемся? — вполоборота задаю вопрос. — Считаешь, недостаточно пока? За пинком страдаешь?

— Хам! — выплёвывает, не скрывая раздражения.

— Прекрати! — цежу в ответ ей через зубы.

Всего лишь семь часов утра, а она уже, как туго сжатая пружина, для незамедлительной отдачи взведена. Во что всё это перейдёт, как только мы приедем и начнём устраивать наш хлипкий быт на свободной от благ цивилизации, почти нетронутой природе?

— Давай его сюда. Здесь не забалует. Тихо, Пашка. А ну-ка! — пугаю голосом и мягко хлопаю ладонью по рулю.

— Не кричи на него! — Оля включает «адвоката» и защитника природы от вмешательства человека в установленные порядки.

— Какая муха тебя укусила? — через зеркало наблюдаю, как подрагивающими пальцами жена перебирает аккуратный пластиковый бант на приготовленном для отца подарке. — Что случилось?

— Поехали, — сцепив зубы, сипит и давится непроизнесёнными словами, громко сглатывая.

— Освободи Пашку, амнистируй шустрого, — нажимаю кнопку запуска движка. — Поносится по салону и затихнет. Он, видимо, свободолюбивый парень. Возможно, считает, что мы везём его на экзекуцию к врачу.

— Экзекуцию? — жена зло прищуривается и наконец-таки встречается со мной глазами, которые я, не выдержав ледяного взгляда, опять трусливо отвожу.

— Он ведь лишится того, что делает его мужчиной в кошачьем мире, конечно.

— Дорогого, стало быть?

— Ты извини… — пренебрежительно хмыкнув, пытаюсь опротестовать, чтобы доказать, как важна интимная жизнь для живого существа, и для человека в том числе. — Продолжение рода никто не отменял. Пашка рассчитывает на то, что станет батей и…

— Сочувствуешь?

— Да, — а я ведь задираю нос. — И завидую!

— О, Господи. Чему?

— У него есть шанс.

— Шанс на то, чтобы в драке сдохнуть?

— Что?

— За какую-нибудь шлюшку Паштет отдаст правое ухо, например, или потеряет глаз, или получит травмы, несовместимые с жизнью, и уйдет на радугу.

— Предпочитаешь украсть у него возможность доказать свою состоятельность?

— У вас в тестикулах состоятельность сосредоточена?

— Оль…

— Поехали, Юрьев! Паштет переживёт. Побудет несостоятельным, зато останется живым.

— И без разбитого сердца.

А я, видимо, в ударе. Чёрт побери!

— Поехали!

— Ты кастрируешь живое существо, потому что обижена на всех? Намерена отыграться на слабом, потому что…

— Ты же отыгрался, обидевшись на меня. Я…

— Замолчи, — тихо говорю. — Зачем каждый раз переводить на то, что не имеет никакого отношения ко всему происходящему в этом, сука, блядском мире. Я… Я пережил! А ты…

— Юрьев, смирись с тем, что кот будет холостой в прямом и переносном смысле. Иначе…

Ну-ну? Очень интересно, что случится, если Пашка оплодотворит какую-нибудь лихую Мурку, которая подгонит для развязки свой пушистый хвост.

— Поехали, — поглядывая исподлобья на раскачивающийся по капоту обречённый на скорое падение букет, хрипит и собирает пальцы в небольшие кулаки. — Выступаем перед зевающей публикой, как жалкие комедианты. Мерзко!

Мотор рычит и звонко взвизгивает, а машина, выкорчёвывая с корнем тормоза, срывается с места. Цветы, естественно, слетают с неустойчивой поверхности, при этом попадая под задние колеса, которыми я специально наезжаю на длинные стебли, круша обёртку, растаскивая на шелковые нити ленту и ломая моментально, безболезненно и без агонии, хребты отвергнутых женой растений.